Прощай, Акрополь!

В романтическом образе «водоискателя» Ивана Барбалова, дарящего людям воду (возникает ассоциация с фольклорным образом «живой воды»), в образе белого коня (снова ассоциация с фольклором: конь — добрый покровитель и волшебный помощник людей) развивается идея предыдущей повести, воплощенная в образе фантастических коней на небесном пастбище. Вместе с тем в повести «Белый конь у окна» более отчетливо, чем в «Вечернем разговоре с дождем», звучит мысль об истоках творчества, таящихся в гуще народной жизни, в фольклоре. Эту мысль подчеркивает и введенное в текст стихотворение — о белом коне, о синей птице и о песне:

Перекликается с первой повестью и эпилог о звездном мальчике — сыне Художника, «звездной пылинке» бесконечной вселенной, в которой вечно будет передаваться эстафета творческого дерзания.

В повести «Прощай, Акрополь!» герой — Мартин Калинов — тоже отправляется в путешествие. Поездка в Грецию, к бессмертным творениям античности, имеет и прямой и переносный смысл. Это новое путешествие в память героя, новое осмысление жизни людей, его окружающих.

Мартин Калинов, переводчик художественной литературы, живет в мире образов искусства, им владеет та же радость созидания, что и Художником. Калинов близок Художнику и философским складом ума, и пониманием жизни и искусства, создающего красоту, которая всегда будет нужна людям. Ибо красота может спасти людей от забвения.

Эта повесть тоже построена на сопоставлении конкретных житейских зарисовок, эпизодов прошлого и настоящего, с романтическим осмыслением места и роли искусства в жизни. Рассказ о поездке к стенам древнего Акрополя ведется по законам памяти, опирается на разветвленные (и порою усложненные) ассоциативные связи между прошлым и настоящим. Жизнь самого Мартина раскрывается хронологически последовательно и многозначно. Одно воспоминание наслаивается на другое, перебивается. третьим, и каждый ряд воспоминаний помогает извлечь смысл случившегося, целостно осмыслить тот духовный, нравственный багаж, с которым герой приходит к своему пятидесятилетнему рубежу.

Здесь снова, несколько в ином ракурсе, звучит главная идея триптиха — человеку необходимо осмыслить себя во Времени. Мартин, подобно Художнику, мысленно вновь и вновь процеживает через свою память и «малый» мир людей, с которыми сводила его судьба, и большой мир эпохи. Отсюда и разветвленность воспоминаний, порой уходящих весьма далеко от основного рассказа о поездке к стенам Акрополя. Самостоятельны вставные новеллы о семье Русановых, о семье Эвгениевых, о семье Калиновых, о других персонажах. На материале этих рассказов писатель стремится осмыслить нравственные ценности в человеческих взаимоотношениях, любовь и ненависть, привязанность и злобу людскую.

Особое место занимают воспоминания Мартина о родственнике, погибшем в боях за республиканскую Испанию, о друге отца — коммунисте, политическом эмигранте, участнике антифашистского восстания 1923 года в Болгарии. Или рассказ о киевском художнике Ярославе, который был очевидцем гибели советских солдат на поле боя под Оршей, чудом остался в живых и спустя. многие годы после войны все снова и снова изображает ту страшную оршинскую ночь. В этом писатель видит и гражданский долг, и силу памяти, и призвание искусства — вырвать из бездны забвения героику прошлого.

Ассоциативны раздумья героя повести у древних руин Эллады. Например, современные сопоставления античного мифа об Икаре с гибелью космонавтов, сгоревших при посадке на землю. Этот мотив возвращает нас к образу летчика–романтика («Вечерний разговор с дождем»), кристаллизуется стройная мысль о героико–романтической теме искусства, ее звенья: народное поверье о жаворонке, который поднимается в небесные выси до тех пор, пока не разорвется его сердце, рассказ о коммунисте–эмигранте, умершем от разрыва сердца в самый радостный, «звездный час» своей героической жизни. Героико–романтическая тема искусства в повести «Прощай, Акрополь!» перекликается с этой темой в повести «Белый конь у окна» и находит свое дальнейшее поэтическое развитие. Мартин вспоминает пожар в родном селе: в его детском воображении языки пламени — словно фантастические огненные кони, мечущиеся по небу. Художественная метафора огня испепеляющего и огня, возжигающего творческую энергию, переключает повествование на эпический план. Повести предпослана древняя притча: «Молитесь об огне, ибо он — продолжение вашей поступи по земле». Завершается повесть тоже притчей: «Куда исчезает огонь, когда догорает свеча? Он превращается в бабочку. Если не верите в это перевоплощение, сотйорите иное чудо — ибо должен остаться в мире свет».

Символ огня дополнен образом–обобщением воды. В повести приводится народное поверье о «спящей воде». Уловить момент, когда вода засыпает, — значит пережить луч–шее мгновение жизни. Этот мотив, несомненно, связан и с образом Ивана Барбалова, неутомимого открывателя воды («Белый конь у окна»).

Есть еще одна общая мысль во всех трех повестях — о непрерывности жизни во времени, о бесконечности творческого–деяния человека. Во всех трех повестях рассказывается о жизни главных героев: от детства и юношества («Вечерний разговор с дождем») до зрелых лет («Прощай, Акрополь!») и смерти («Белый конь у окна»). Жизнь одного, данного человека предстает в единой временной цепи событий, связующей прошлое (дед, бабушка), настоящее (родители) и будущее (дети). И сын Художника, и сын Мартина — звенья этой цепи — символизируют непрерывность жизни. Эстафета памяти, факел творческого огня, чаша живой воды будут вечно передаваться из поколения в поколение. Ибо залог победы людей над Временем — их память, утверждающая себя в искусстве, в творческих деяниях человека.

Повесть «Прощай, Акрополь!» органически примыкает к первым двум произведениям и по развитию основной мысли, и по своему художественному строю. Вместе с тем в ней значительно сильнее акцентировано, усилено философское, романтическое осмысление проблемы Человек и Время. Порой грани между конкретно–реальными картинами и обобщенно–романтическими метафорами становятся зыбкими, размываются, временные пласты смещаются, возникают ассоциации столь отдаленные, что чрезмерно усложненный строй повествования заставляет читателя размышлять над прочитанным.

В творческом развитии И. Давидкова три повести, помещенные в предлагаемой читателю книге, — безусловное достижение. Писатель, несомненно, зрелый художник–прозаик, оригинальный мыслитель, ищущий свои пути поэтического выражения сложного духовного мира современника. Высокий гуманистический пафос его прозы близок советским людям. Так проявляется в наше время общность мировосприятия, общность идейных, нравственных устремлений граждан социалистических стран. И тем не менее в прозе И. Давидкова ярко выражены особенности болгарской жизни, национального художественного мышления.

В. Андреев

ВЕЧЕРНИЙ РАЗГОВОР С ДОЖДЕМ

ВЕЧЕРЕН РАЗГОВОР С ДЪЖДА

СОФИЯ, 1973

Перевод Т. КОЛЕВОЙ

Я сижу на скамейке возле сторожки путевого обходчика. В спину дует ветер. Двери и оконные рамы низенького строения, за полстолетия насквозь прокопченного паровозным дымом, грубо выломаны, должно быть киркой: штукатурка отвалилась большими кусками, и снизу виднеются израненные железом кирпичи. Пол, затоптанный пассажирами, тщательно подметен, словно обходчик, последним покинувший сторожку (он уходил, держась за борт телеги, в которой мерно покачивались его пожитки, и все оборачивался назад, пока крыша сторожки не скрылась за деревьями), хотел оставить свое жилище чистым для тех, кто поселится здесь после него. А это будут птицы, маленькие зеленогрудые синички, которые качаются сейчас на сухих ветдах акации, тени холмов (вечером они войдут в открытые окна, лягут на пол и останутся ночевать) и летучие мыши, что висят по углам, как клочья дыма давно ушедшего поезда. По ночам станционный колокол будет глухо гудеть, потревоженный полетом летучих мышей, или вдруг прозвонит ясно и гулко, когда на него наткнется жук–олень.