Страница 112 из 112
Качка усилилась. Домашние туфли Мартина катались по каюте из угла в угол, и, следя за ними взглядом, он вспомнил игрушку, подаренную когда–то ему на Новый год (она тоже каталась по комнате и стукалась о дверцы шкафа)… Он мог бы играть ею, радоваться ей, но он решил разнять ее на части, узнать, что у нее внутри. Отвинтил гаечки и колесики, а среди них была пружинка, она вырвалась из его рук и сломалась…
Так поступал он со всем, что ему дарила жизнь. Разнимал на части, чтобы обнаружить смысл и суть. Развинчивал — и между пружинками и колесиками обнаруживал свою душевную драму. Разум становился от этого богаче, а сердцу было больно.
К полуночи качка стала невыносимой. Они вышли в открытое море. Ни одного огонька вокруг — ни на небе, ни на земле. Ветер шипел и трещал — казалось, на палубе рвут какие–то гигантские газеты, а потом, скомкав, швыряют клочья в небо. Трюм парохода громко стонал под ударами волн, то и дело раздавался грохот, словно подрытый волнами берег обрушивался в морскую пучину.
Никто в этом хаосе не мог спать. Горький запах безбрежного водного пространства врывался в краткие сновидения пассажиров. Образы, мелькавшие в их беспокойном мозгу, как стеклянные, дробились на острые осколки, скользившие по полу каюты и исчезавшие в бездне…
Златина смотрела в круглый иллюминатор над койкой. И думала о том, что, если где–нибудь, пусть на краю света, покажется хоть одна светлая точечка, это успокоит ее. Да и море поутихнет, потому что свет — это заря, это пристань, где стоят лодки, где к пакгаузам прислонены весла и спасательные пояса.
Но светлая точка не появлялась. В иллюминаторе были видны лишь белые гребни волн. Они напоминали ей человека с прилипшей ко лбу седой прядью, который, приподнявшись на цыпочки, заглядывает к ней в каюту.
Этот пришелец из глубин ночи появился позже, когда за бортом размазалось желтоватое пятно — видимо, далекий свет маяка.
В темном одеянии, полы которого взлетали от ветра, он направился к светлой точке, наклонился над ней, и она исчезла — он стер ее ладонью. Златина пристально вглядывалась, но не могла понять, что перед нею: призрак или очертания особенно высокой волны? Потом, когда в иллюминаторе появились и другие огоньки, Златина ясно различила лицо человека, ступавшего по волнам так уверенно, будто у него под ногами — каменная твердь земли.
Это был тот железнодорожник, который когда–то принес на ее первый день рождения свою смешную игрушку. Да, это был он! Годы не коснулись его. Ни единой морщинки на лбу. Пристальный взгляд сощуренных глаз… Вода заливает его огромные ботинки, такие же огромные, как тогда, на дне рождения. Вода заливает их, а они все равно выше волны. Златине казалось, что она чувствует йапах нагретых летним солнцем шпал, слышит колокол в будке сторожевого обходчика на полустанке — там, далеко к северу, где растут ивы и сквозь их листву проглядывает Дунай.
Огоньков все прибавлялось, они засияли, точно звездная россыпь, — должно быть, пароход подплывал к одному из островов. Решив, что там какое–то празднество, Златина прижалась лбом к иллюминатору и увидела, что железнодорожник зашагал туда.
Он наклонился, резким движением руки схватил огоньки, подбрасывая их на ладони, как игрок кости, повернул обратно к пароходу.
Море гудело — быть может, это хлопала на ветру шинель железнодорожника, — пароход беспомощно метался над бездной, а перед ним, повернувшись к ночи спиной, пятясь, шел человек. Он подбрасывал огоньки, пересыпал их из ладони в ладонь, словно перебирал семена перед севом, и отступал все дальше, а пароход, пошатываясь, как младенец, делающий: свои первые шаги, следовал за призраком, обутым в огромные ботинки, врезался в бескрайние просторы ночи с волнением человека, ждущего для себя награды…
Златина открыла глаза. Во рту стояла горечь. Сквозь стекло иллюминатора сочился тусклый свет зари, в котором проступали контуры раскиданных чемоданов, сползшая на пол шаль и острые каблучки перевернутых качкой туфель.
Свет стал ярче — как будто по стене каюты скользнули автомобильные фары. Златина подошла к иллюминатору. Она увидела мачты рыбачьих лодок, которые высились плотным строем — как пики древнего воинства. Увидела пристань, груды тюков и ящиков, а в просветах между ними — огонь!
Светало — и вечные жрецы хлеба разжигали печи...
Куда исчезает огонь, когда догорает свеча?
Он превращается в бабочку. Если
не верите в это перевоплощение,
сотворите иное чудо — ибо
должен остаться в мире свет.
Старинная надпись