Страница 2 из 29
Как бы то ни было, адмиралу было предложено сменить мундир на серый комбинезон, хотя и позволили зайти для этого в кабину. Одиночная камера, хотя и лишенная украшений и роскоши, была достаточно большой для ходьбы, достаточно удобной и гигиеничной. В потолок был вделан аудиовизуальный сканнер, но помещен он был на видном месте, и никто не стал возражать, когда он завесил объектив простыней, снятой с койки. Он не видел и не слышал других людей, но через специальное отверстие получал вполне съедобную пищу и чистое белье, а для объедков и прочего имелся мусоропровод. И, наконец, здесь был обзорник.
Не видя солнца, планет, созвездий, молочного свечения Млечного Пути и тусклого сияния соседних галактик он мог бы скоро потерять всякую волю и начать клянчить об освобождении, согласный подписать что угодно, согласный целовать руку палачу, пока честные медики будут посылать в штаб-квартиру сообщения о том, что никаких следов пыток или воздействий на мозг заключенного не обнаружено. И причиной такого быстрого ослабления воли стал бы всего лишь сенсорный голод, потеря возможности гадать, сколько времени прошло с тех пор, как Катрин оказалась во власти Аарона Снелунда. Мак-Кормак признавал за собой право на слабость. Она не принадлежала к числу тех чувств, которых он стыдился. Но почему же губернатор не распорядился содержать его в темной камере? Проглядел, наверное, за другими делами. А точнее — судя по себе — Снелунд, возможно, просто не понимал, что мужчина может любить жену больше собственной жизни.
Конечно, со временем он мог бы заинтересоваться, почему здесь ничего не происходит. Если бы его соглядатаи точно описали ему ситуацию, он, без сомнения, отдал бы приказ о переводе Мак-Кормака в другое помещение. Но агенты, взращиваемые в отрядах охраны на маленькой искусственной луне, были существами довольно низкого уровня. Они, как правило, не имели права посылать отчеты непосредственно губернатору сектора, пользующегося неограниченной властью в радиусе 50 000 световых лет от Альфа Круцис и очень хорошего друга Его Величества из числа тех, которых тот пинал, едва придет такая охота. Нет, они не имели права на это даже в том случае, когда речь шла об адмирале флота, ранее ответственного за защиту всей этой части имперских границ.
Жалкие агенты должны были подавать отчеты нижним административным чинам, а те, в свою очередь, посылали их по соответствующим каналам. И бог весть, присматривал ли кто-нибудь за тем, чтобы материалы, подобные этим, не то, чтобы не затерялись, нет — не были положены под сукно.
Мак-Кормак вздохнул. Стук его башмаков по металлу перекрыл монотонное ворчание вентилятора. Сколько может длиться подобное попустительство?
Параметров орбиты спутника-тюрьмы он не знал. Тем не менее, он мог с достаточной точностью вычислить угловой размер Ллинатавра. Он помнил лишь приблизительные данные планеты и пользуясь ими, мог вычислить радиус-вектор и нужный период. Нелегко манипулировать законами Кеплера, держа все цифры в голове, но что еще оставалось делать?
Результат более или менее подтвердил его догадку о том, что его кормят трижды за двадцать четыре часа. Он не мог точно припомнить, сколько раз получал пищу до тех пор, как начал считать, завязывая узелки на ниточке. Десять? Пятнадцать? Что-то в этом роде. Добавить это число к имеющимся 37 узелкам, и получится нечто между 40 и 50 космических циклов или 13–16 земных дней. Или 15–20 энейских.
Эней. Башни Винхсума, высокие и серые, со стягами, трепещущими на фоне неба, полного птичьего щебета; путаница ущелий и утесов — красных, коричнево-желтых, бронзовых в том месте, где Ллианские рифы врезались в голубовато-серый полумрак, искрящийся светящимися капельками воды — Морское Дно Антонины; резкий металлический грохот Дикого Потока, когда он стремится вверх и вверх, а потом водопадом обрушивается вниз; и смех Катрин, когда они вдвоем скакали верхом, и ее взгляд, обращенный к нему, ее глаза, что голубели ярче высокого неба.
— Нет! — вслух воскликнул он. Голубые глаза были у Рамоны. У Катрин глаза зеленые. Неужели он уже путает свою живую жену с умершей?
Если только у него еще вообще была жена. Двадцать дней прошло с тех пор, как стража ворвалась в их спальню, арестовала их и увела по разным коридорам. Она оттолкнула их руки и сама пошла вперед под черными зрачками стволов. Она держалась уверенно и гордо, хотя на глазах у нее блестели слезы.
Мак-Кормак стиснул руки с такой силой, что побелели суставы пальцев. Боль сейчас была другом.
«Нельзя, — вспомнил он. — Если я буду терзаться тем, что сейчас для меня недоступно, я сам сделаю за Снелунда его работу. Что еще я могу сделать? Сопротивляться до конца.»
Не в первый раз он вызвал в воображении существо, с которым ему когда-то довелось встретиться, — воденита, огромного, чешуйчатого, хвостатого, четырехногого, с лицом ящера, но дружественно настроенного и более мудрого, чем многие ему подобные.
— Вы, люди, странные существа, — его глубокий голос гудел. — Вместе вы можете показывать примеры такой храбрости, что лежит у грани безумия. Но когда поблизости нет никого, кто может заранее объяснить вашим людям, как им предстоит умирать, воодушевление быстро покидает их и сменяется полным упадком духа.
— Дело, я полагаю, в наследственности и инстинктах, — отвечал ему Мак-Кормак. — Наша раса начинала как стадные животные.
— Тренировка может побороть инстинкт, — возразил дракон. — Разве разумное существо не может заниматься самотренировкой?
Мак-Кормак кивнул сам себе.
«Что ж, я этого проклятого наставника заполучил. Может быть, однажды кто-нибудь — Катрин или дети, подаренные мне Рамоной, или какой-нибудь мальчик, которого я никогда не видел, сумеют полностью преодолеть инстинкт».
Он лег на скамью — единственная мебель, если не считать раковины и санитарного узла, — и закрыл глаза.
«Попытаюсь до обеда мысленно поиграть в шахматы за двух человек. Дайте мне достаточно времени, и я в совершенстве овладею техникой. Перед самой едой я еще раз займусь гимнастикой. Эта кашица в мягком сосуде немного потеряет, если остынет. Возможно, позже я смогу уснуть.»
Он не снял своей импровизированной завесы. Объектив регистрировал человека мужского пола, высокого, стройного, более активного, чем это представлялось из-за его обычной немногословности. Мало что выдавало в нем его пятьдесят стандартных лет — лишь проседь в черных волосах, да глубокие морщины на длинном худом лице. Он никогда не прятал лица от непогоды чужих планет, никогда не менял своих черт. Кожа его всегда оставалась смуглой и жесткой. Выступающий нос, прямой рот, выдающийся вперед подбородок завершали облик типичного долихоцефала. Большие глаза под нависшими бровями походили на кусочки льда. Когда он говорил, голос его звучал твердо; а за декады службы на границах Империи, вне родного сектора, он утратил акцент Энея.
Он лежал, и воображение его было так сконцентрировано на образах противников-шахматистов, что он не обратил внимания на первый взрыв. Лишь когда послышался второй — «крак!» — и стены дрогнули, до него дошло, что этот — уже второй.
«Что за шум?» — он вскочил на ноги.
Звук третьего взрыва был низким, металл ответил ему гулом.
«Тяжелая артиллерия, — подумал он. Пот выступил у него на лице, сердце застучало быстрее. — Что случилось?»
Он бросил взгляд в обзорник. Ллинатавр был все таким же безмятежным и безразличным.
У дверей послышался шум. Пятно возле ее молекулярной ловушки сделалось красным, потом серым — кто-то резал дверь бластером. Мак-Кормак услышал голоса, сердитые и взволнованные, но слов различить было невозможно. Выпущенная кем-то пуля прожужжала в коридоре, ударилась о стену и улетела в никуда.
Дверь была не особенно толстой, она служила лишь для того, чтобы удержать человека. Она быстро поддалась и потекла вниз, собираясь на полу в лавовый ручей. Пламя бластера ворвалось в дыру, еще больше ее увеличивая, и Мак-Кормак отпрянул, ослепленный его блеском. Запах озона ударил ему в ноздри. На мгновение в голове его мелькнула безумная мысль: «Ну можно ли так обращаться с оружием?»