Страница 35 из 52
Одна зима
На старинном университетском здании исторического факультета, что на Васильевском острове, мемориальной доски не оказалось. Но где же она? Ведь ей тут положено быть, ей тут даже необходимо быть… Наверное, еще не успели, не догадались? Я ждала чуда, я шла далеко – на встречу со «свирепо-великим годом», с жестокой молодостью, с Федором Абрамовым.
В ранних зимних сумерках мне виделось мерцание золотистых букв, будоражащей надписи для потомков: «В этом здании в эвакогоспитале 1012 находился 15 декабря 1941 – 17 февраля 1942 года Федор Абрамов».
Ему, подлинно народному писателю, суждено остаться среди нас, живущих, и тех, кто придет позже. Его звездный час начинался с первых дней героической обороны Ленинграда. А главное – первой блокадной зимы, обледенелой, обескровившей город, но город, вставший насмерть перед врагом.
О том времени, когда сражающийся город-крепость одновременно «стал колоссальным лазаретом» и даже в аудиториях университета был создан госпиталь, давно издана небольшим тиражом незатейливая, достоверная книга «Записки военного врача» Ф. Грачева. Не остался обойденным наш «университетский», как мы его называли, эвакогоспиталь 1012. К сожалению, в книге нет главы о тогда еще безвестном раненом солдате Федоре Абрамове.
Город в блокаде, но не в плену, хотя с 29 августа полностью отрезана железная дорога: через разрушенную станцию Мга проскочило два последних эвакопоезда, и на этом все – связь со страной прекратилась. К напряженному пульсу города прислушивалась по радио Большая земля. А с ленинградских рубежей битвы непрерывно поступали раненые, позже – вместе с обмороженными. С Пулковских высот и «Невского пятачка», с Синявинских болот, из-под Тихвина, с Волховского направления – в окровавленных валенках, вмерзших в раны, иногда с гнилым месивом вместо ног.
В самом конце лета по решению Военного Совета фронта началось срочное создание в самом городе сети военных госпиталей. Их развертывали в школах, в общественных зданиях, в лечебных учреждениях. Массивное здание исторического факультета, бывшего Гостиного Двора, построенного еще в начале XIX века, как раз подошло для этой цели. Обширное, прямоугольное, с пологими боковыми лестницами и просторным вестибюлем, с прочным подвалом. В довоенное время здесь размещалось четыре факультета – исторический, географический, философский, экономический, да еще в правом крыле первого этажа – университетская поликлиника. Огромный госпиталь создавали врачи, медсестры, санитарки, преподаватели и студентки университета, работники библиотеки, домохозяйки и освобожденные по возрасту от демобилизации мужчины. Но прежде всего – ленинградские женщины. Проводив мужчин на передний край, они шли на заводы к станкам, на рытье оборонительных укреплений, на заготовку дров и торфоразработки, в отряды воздушной обороны, на обслуживание госпиталей и больниц, на раскопку разрушенных бомбежкой зданий, на уборку снега и чистку улиц.
От осажденного Ленинграда до самого Полярного круга, от Москвы до Владивостока «русская баба, – как вырвалось из души Федора Абрамова, – своей нечеловеческой работой открывала второй фронт. Она открыла его гораздо раньше, чем наши союзники».
Абрамов всегда казался мне суровым. Свое выстраданное постижение народной истории и народного подвига начиналось у него гораздо раньше, чем он стал писателем, – еще до возвращения на поправку в родную Верколу, в те «железные ночи» и дни Ленинграда. Оно откладывалось в его сознании, обрастало опытом войны и основательного знания русской деревни.
Я возвращалась в прошлое, хотя давным-давно запретила себе, своей памяти жить горечью блокады. Но иногда обстоятельства решительно врываются в частную жизнь, и настал момент, когда я оказалась с тяжелой ношей нравственного долга перед ушедшими.
Если судьба подарила мне столько лет жизни после блокады, то я должна рассказать об одном из тех, кто пролитой кровью помогал городу возродиться к новой жизни.
Совсем неожиданно мне пришла из Ленинграда бандероль. Надпись на книге ударила в сердце: «Вале Гаповой на память о дорогах войны. Ф. Абрамов. 29.IV.1979». Это были его повести – «Деревянные кони», «Пелагея», «Алька», «Безотцовщина», «Вокруг да около», «Жила-была семужка», впервые изданные отдельной книгой в его любимом городе. Вот и пришлось вернуться к началу этих дорог, по которым шло, падало и снова поднималось мое – наше поколение.
Летом того же года в Минск на гастроли был приглашен Московский театр драмы и комедии на Таганке. Штурмом брала «ветеранская очередь» билеты на «Гамлета» с Владимиром Высоцким в заглавной роли, джинсовая молодежь стойко ночевала у билетных касс – июль был жаркий. На представление «Деревянных коней» я попала только с помощью администратора театра. Сидим вдвоем с дочерью, наслаждаемся талантливой игрой актрисы Аллы Демидовой в роли Милентьевны. Дома я снова перечитывала его задушевную повесть, явственно услышав густой абрамовский голос: «Меня неудержимо потянуло в большой и шумный мир, мне захотелось работать, делать людям добро. Делать так, как делает его и будет делать до своего последнего часа Василиса Милентьевна, эта безвестная, но великая в своих деяниях старая крестьянка из северной лесной глухомани».
Законами добра соизмерять жизнь свою и чужую – что может быть выше и проще! Эта мудрая всесильная вера в добро помогла понять высоту его нравственного идеала, истоки которого – в извечных народных устоях. Добро, добрый человек – это сила народа, а следовательно, делая добро, естественно устранять зло – вот что скрывалось за суровым обликом Федора Абрамова, человека, который в детстве познал крестьянский труд, был солдатом и честно смотрел в лицо Победе, потом учился, защищал диссертацию, преподавал в университете и заведовал кафедрой – и вдруг решительно оставил все для единственной цели: «Научиться отдавать – это большая радость. В литературу должны идти те, кто хочет служить людям». И снова он четверть века «пахал» (его любимое словечко), уйдя в самоотверженный художнический поиск, написал талантливые книги о трудных путяхперепутьях крестьянства, о месте и назначении человека на земле, о судьбе родной страны.
Так, спустя более сорока лет я начала в самые морозы, напомнившие первую военную зиму, разыскивать в Ленинграде блокадные документы о нем. Одиннадцатого января в Архиве военно-медицинских документов Министерства обороны СССР я заполнила анкету с запросом его истории болезни в блокадном госпитале.
Начальник архива полковник Г. С. Ткач, образованный медик, по-ленинградски интеллигентный, сообщил, что поиск затруднителен: в архиве около 22 миллионов документов военной поры – да приходят тысячи писем раненых и ветеранов и сами они приезжают за справками: «Ведется большая работа, возможно, придется сообщить Вам письменно». Такой оборот дела меня не устраивал, я знала, как захлестывают волны времени. Но, очевидно, мне хотели помочь – ленинградцы, дорогие мои!
15 января в том же архиве меня ожидали огорчения и радости. Секретарь Галя, миловидная молодая женщина, сопровождавшая меня в кабинет начальника, сказала, что нашла «купоны». Какие купоны?
Приветливо принял начальник: «Должен вас огорчить, истории болезни не оказалось. Очевидно, она была отправлена вместе с ним в тыл. Вы его сопровождали?» – Нет, только до выхода из госпиталя… А дальше все было ошеломляющим: «Есть вот это… – Элегантный Ткач протянул мне пять невзрачных голубовато-серых плотных листков. – Карточки учета. В сущности, они вполне заменят историю болезни, там вы больше не найдете». Листки у меня в руках! От волнения не могу найти ручку в своей сумочке, начальник подает мне свою. Все, копии сняты!
С архивом мне повезло, остались следы человеческой жизни…
Первая «карточка учета» дымится вздыбленной землей сентябрьских сражений, когда враг перешел к штурму города. В районе Колпина, Пушкина, Павловска и Пулковских высот, где пролегал передний край обороны Ленинграда, создавался прочный заслон против врага. Фашистский штурм был отражен. Враг вынужден был переходить к обороне. На этом «рубеже жизни» вместе с ленинградцами Абрамов взял на свои мальчишечьи плечи ответственность за судьбу города. В этих боях 24 сентября он получил первое ранение.