Страница 44 из 57
5 Сослали меня в Сибирь с женою и с детьми. В те поры Пашков, землицы новой ищучи, Даурские народы под руку Государя приводил. Суров был человек – людей без толку мучит. Много его я уговаривал, Да в руки сам ему попал. Плотами плыли мы Тунгускою рекой. На Долгом на пороге стал Пашков С дощеника мя выбивать: – «Для тебя-де дощеник плохо ходит, Еретик ты: Поди-де по горам, а с казаками не ходи». Ох, горе стало! Высоки горы – Дебри непроходимые. Утесы, яко стены, В горах тех – змии великие, Орлы и кречеты, индейские курята, И многие гуляют звери – Лоси, и кабаны, И волки, и бараны дикие – Видишь воочию, а взять нельзя. На горы те мя Пашков выбивал Там со зверьми и с птицами витати. А я ему посланьице писал. Начало сице: «Человече! убойся Бога, Сидящего на херувимех и презирающего в бездны! Его ж трепещут Силы небесные и тварь земная. Един ты презираешь и неудобство показуешь». Многонько там написано. Привели мя пред него, а он Со шпагою стоит, Дрожит. – «Ты поп, или распоп?» А я ему: – «Есмь протопоп. Тебе что до меня?» А он рыкнул, как зверь, ударил по щеке, Стал чепью бить, А после, разболокши, стегать кнутом. Я ж Богородице молюсь: – «Владычица! Уйми Ты дурака того!» Сковали и на беть бросили: Под капелью лежал. Как били – не больно было, А, лежа, на ум взбрело: «За что Ты, Сыне Божий, попустил убить меня? Не за Твое ли дело стою? Кто будет судией меж мною и Тобой?» Увы мне! будто добрый, А сам, что фарисей с навозной рожей, – С Владыкою судиться захотел. Есмь кал и гной. Мне подобает жить с собаками и свиньями: Воняем – Они по естеству, а я душой и телом. 6 Воняем: одни по естеству, а я душой и телом. В студеной башне скованный сидел всю зиму. Бог грел без платья: Что собачка на соломке лежу. Когда покормят, когда и нет. Мышей там много – скуфьею бил, А батожка не дали дурачки. Спина гнила. Лежал на брюхе. Хотел кричать уж Пашкову: Прости! Да велено терпеть. Потом два лета бродили по водам. Зимой чрез волоки по снегу волоклись. Есть стало нечего. Начали люди с голоду мереть. Река мелка. Плоты тяжелы. Палки суковаты. Кнутья остры. Жестоки пытки. Приставы немилостивы. А люди голодные: Огонь да встряска – Лишь станут мучать, А он помрет. Сосну варили, ели падаль. Что волк не съест – мы доедим. Волков и лис озяблых ели. Кобыла жеребится – голодные же втай И жеребенка, и место скверное кобылье – Всё съедят. И сам я – грешник – неволею причастник Кобыльим и мертвечьим мясам. Ох времени тому! Как по реке по Нерчи Да по льду голому брели мы пеши – Страна немирная, отстать не смеем, А за лошадями не поспеть. Протопопица бредет, бредет, Да и повалится. Ин томный человек набрел, И оба повалились: Кричат, а встать не могут. Мужик кричит: «Прости, мол, матушка!» А протопопица: «Чего ты, батько, Меня-то задавил?» Приду – она пеняет: «Долго ль муки сей нам будет, протопоп?» А я ей: «Марковна, до самой смерти». Она ж, вздохня, ответила: «Добро, Петрович. Ин дальше побредем». 7 Ин дальше побредем, И слава Богу сотворившему благая! Курочка у нас была черненька. Весь круглый год по два яичка в день Робяти приносила. Сто рублев при ней – то дело плюново. Одушевленное творенье Божье! Нас кормила и сама сосновой кашки Тут клевала из котла, А рыбка прилучится – так и рыбку. На нарте везучи, в те поры задавили Ее мы по грехам. Не просто она досталась нам: У Пашковой снохи-боярыни Все куры переслепли. Она ко мне пришла, Чтоб я о курах помолился. Я думаю – заступница есть наша И детки есть у ней. Молебен пел, кадил, Куров кропил, корыто делал, Водой святил, да всё ей отослал. Курки исцелели – И наша курочка от племени того. Да полно говорить-то: У Христа так повелось издавна – Богу всё надобно: и птичка и скотинка Ему во славу, человека ради. 8 Во славу Бога, человека ради Творится всё. С Мунгальским царством воевати Пашков сына Еремея посылал И заставлял волхва язычника шаманить и гадать, А тот мужик близ моего зимовья Привел барана вечером И волхвовать учал: Вертел им много И голову прочь отвертел. Зачал скакать, плясать и бесов призывать И, много покричав, о землю ударился, И пена изо рта пошла. Бесы давят его, а он их спрашивает: «Удастся ли поход?» Они ж ему: «С победою великой И богатством назад придут». А воеводы рады: богатыми вернемся. Я ж в хлевине своей взываю с воплем: «Послушай мене, Боже! Устрой им гроб! Погибель наведи! Да ни один домой не воротится! Да не будет по слову дьявольскому!» Громко кричу, чтоб слышали… И жаль мне их: душа то чует, Что им побитым быти, А сам на них погибели молю. Прощаются со мной, а я им: - Погибнете! Как выехали ночью – Лошади заржали, овцы и козы заблеяли, Коровы заревели, собаки взвыли, Сами иноземцы завыли, что собаки: Ужас На всех напал. А Еремей слезами просит, чтобы Помолился я за него. Был друг мой тайной – Перед отцом заступник мой. Жалко было: стал докучать Владыке, Чтоб пощадил его. Учали ждать с войны, и сроки все прошли. В те поры Пашков Застенок учредил и огнь расклад: Хочет меня пытать. А я к исходу душевному молитвы прочитал: Стряпня знакома – После огня того живут не долго. Два палача пришли за мной… И чудно дело: Еремей сам-друг дорожкой едет – ранен. Всё войско у него побили без остатку, А сам едва ушел. А Пашков, как есть пьяной с кручины, Очи на мя возвел, – Словно медведь морской, белой, – Жива бы проглотил, да Бог не выдал. Так десять лет меня он мучал. Аль я его? Не знаю. Бог разберет в день века.