Страница 21 из 30
Я, наверно, разучилась просить по-человечески... Не хочу грозить вам револьвером!
Пол глубоко вздохнул, насколько позволяли помятые офицерами ребра.
- Тогда дайте мне поесть, - попросил он.
Когда совсем стемнело, Пол еще раз проверил, хорошо ли привязана к его животу папка с бумагами. Она была завернута в брезент, но он все равно был уверен, что бумаги намокнут, хотя Юнче уверяла его в обратном. Палуба была пуста, только на корме маячила высокая фигура. Пол понял, что это Абрек. Командир не обернулся на их шаги. Юнче показала, откуда он должен спуститься в воду.
Пол схватился за фальшборт и повис. Сознание вдруг обрело небывалую ясность, чувства обострились. Он даже услышал, как сопит Абрек. Пол передернулся и посмотрел вниз. Вода как вода, но как ее много для Пола...
Сознание выдумало последний вопрос, чтобы оттянуть прыжок:
- Почему вы не остались в Гермесе и не попробовали добраться до нас? скороговоркой сказал Пол.
- Все иностранные газеты далеко от Гермеса. По великодержавским дорогам давно уже ничего не ходит и не бегает без ведома ВСБ. Как бы я добралась до них? Один из моих товарищей пытался...
Пол посмотрел ей в глаза, пытаясь подобрать слова прощания, как-то ободрить себя и девушку. Но перед ним была не девушка, а странное и опасное существо с жестоким блеском в глазах. Существу было наплевать на Пола. Существу было наплевать на детство и юность Пола, и на его родителей и друзей. Ему было не наплевать лишь на одно: найдут ли эти документы, что у Пола под одеждой, своего читателя. И что будет потом. И неважно, замерзнет Пол или нет. Документы могут найти и на трупе, который выловят с пограничных катеров! И Пол не стал прощаться. Он лишь позволил себе негромко сказать - то ли для себя, то ли для кого-то еще, но не для Юнче:
- Никак не могу привыкнуть к этому подлому мирку, в котором они живут... Словно кто-то выдумал его, взял из головы самым подлым образом именно в тот момент, когда все были счастливы. Хорошее кончилось, пришла смерть, пришел хаос...
Но они и сам не понял, почему у него вырвались эти слова. Юнче услышала.
- Если этот мирок выдуман, то у него должен быть образец, который ничуть не лучше! - нетерпеливо сказала она, оглянувшись на Абрека. Глупости, мистер, глупости... Быстрее! Вас толкнуть?
И Пол, бросив быстрый взгляд на окаменевшую спину капитана, на нелепый окраинский флаг, который в сумерках был едва различим, на каюту, где он провел сутки, и прыгнул.
Вода хлынула ему в уши, и он, конечно, не слышал, как существо с блеском в глазах пожелало ему доброго пути и благословило. Его, а не документы!
МУСОР НА ДОРОГЕ И ПЫЛЬ
Вези меня, мое везенье
Неси меня, несясь весенне
Всплеснет сиренью воскресенье
Так весело придет она!
Или не весело? Я теперь не знаю. Единственная моя сила, воображение, отказывается работать. Что же со мной? Устал от стрельбы в голове? Так она не только в голове, она вокруг. Столько ненависти! Столько мусора...
Люди лают и бросаются друг на друга.
Однажды приехал застенчивый иногородний гость. Как с плаката "скромность украшает человека". Собрались. Ввосьмером отведали розовой дряни. И пошли мы с ним за нормальной дрянью, чтобы запить.
- Знаешь, - вдруг интимно произнес он, - люди бывают разные. Про меня такие вещи рассказывают. Такие вещи!..
- Кто рассказывает?
- Даже совсем незнакомые люди. На одной презентации... Там меня видели издалека, а потом стали всем говорить, что у меня нет чувства юмора.
- Да?
- Да. И что со мной надо поосторожней. Представляешь? Самое интересное, что, знакомые со мной нормально общаются, а чужие люди слухи распускают. Обидно.
- Пожалуй.
- Так вот, - неожиданно голос его окреп, даже приобрел чуть металла, так вот, если я еще узнаю про какого-нибудь человека, что он называет меня сложным - якобы он с первого взгляда меня раскусил - тогда дам в репу.
- Что?
- Ну, в тыкву. По морде, значит.
И он смерил меня взглядом.
Хорошо посидели, родилось много добра. Кто-то трахался. Кто-то разлил бульон. А я пришел домой и подумал: что, интересно, должно быть в человеке, если незнакомые люди начинают обсуждать его недостатки? В недостатках ли дело, или, может, в заметности, знаковости этой личности? Не везет заметным, не везет. Нервные клетки восстанавливаются медленно.
За что вы их так, личностей?
Хотите правду о том, как Илья Собакин стал писателем? В этом неловко признаться. Хотя, если не относиться к таким вещам сакрально, то есть, со святым трепетом, то ничего особенного. С кем не случаются приступы тоски и бессилия? Особенно это не редкость у нас, в Великодержавии.
В восемнадцать лет и два дня я сидел в темной комнате и втыкал в руку ножницы. Было интересно продолжение - перевернуть руку и воткнуть острое в вену, или же лечь спать. Откровенно говоря, не хотелось ни того, ни другого. Кто-то подарил мне ручку на день рождения, она валялась посреди мусора на полу. Я поднял ее и написал в тетрадке:
- У нас в подвале угловой башни живет Колдун. Нет, все мы немного колдуны...
Написав этой дребедени полторы страницы, я заметил, что в крови.
На следующий вечер я лег и продолжил, испачкав еще восемь страниц (чернилами). Некий магический артефакт (я не смог придумать, в чем заключалась его сила) был украден, и дядька-волшебник выпер учеников из дому, чтобы они его вернули. Дальше стало сложно. Благодаря родительскому воспитанию и частому приставанию шпаны, я панически боялся всего, что было за порогом моей собственной квартиры. И не имел представления, как начинается дальняя дорога, quest. Сюжета не было. Зато мои герои летали, как Питер Пэн, и дружили с животными. Животные, в свою очередь, дружили между собой.
Начав по-новой это "откровение Иоанна Богослова", я ощутил, что жить стало легче. Почему? Забыл. Может, из-за косвенного участия в Божьем промысле, этом минутном скольжении параллельно Его деяниям, а не поперек и вкось? Что-то доброе есть в детском лепете на тетрадных страницах, то, что создает некий резерв.
Когда Святой Петр растеряется, куда меня девать, я робко подниму руку:
- Простите... Я вспомнил еще. У меня была тетрадка, я в ней хотел написать о добре. Можно, я покажу?
И я вытащу начало той повести, где у меня летающие дети и говорящие животные. Он вздохнет по-стариковски:
- Ладно, проходи в Рай. Только не шали там...
Кстати, это был первый неучебный год после школы. Летом я пошел против естества - поступил в институт. Конкурс был такой: на двадцать пять мест претендовало двадцать шесть человек. Я прошел с одиннадцатью баллами. Учеба? Сдав один зачет (латинский язык), я оставил это бесполезное занятие.
Главное: на лекциях я почти дописал ту повесть, а остальное закончил после института. В семнадцать лет - плохая, но законченная вещь, пятьдесят компьютерных страниц...
(Вспомнил! Жить тогда стало легче, потому что родители купили компьютер. По той же причине я и ушел из института. Игра в выдуманные цивилизации временно заменила мне жизнь в омуте своей.)
...Пятьдесят компьютерных страниц. Читая сейчас эту странную повесть, вижу: писал добрый, раненый человек. Почти незнакомый. Я был слаб и беспомощен, и слабая, беспомощная повесть по-тимуровски перевела меня на ту сторону. Так я стал писателем.
Открою секрет, почему были ножницы, в которых я, Илья Собакин, признался сейчас, наплевав на общественное мнение. А с тоски. Мне было уготовано идти в армию защищать Великодержавию. По этому поводу вспоминаю историю с дальним знакомым Антоном.
Антон ходит на протезе. Где он ногу потерял - не знаю. Приходит он в военкомат. Там сидит человече, при взгляде на которого хочется почему-то произнести: "Ушиблен ребром ладони..."
Антон (входя): Здравствуйте.
Ребро: Жалобы есть?
Антон: Нет.
Ребро: В постель мочишься?
Антон: Не мочусь.