Говорить ли президенту?

Марк хотел возразить, но был не в силах разлепить пересохшие губы.

— Вы с ней спали, Эндрюс, не отпирайтесь.

— Нет, сэр, — очень тихо ответил Марк.

— Молодой человек, — тут же парировал директор, — мы поставили микрофоны в ее квартире и слышали все, что происходило.

Марк вскочил со стула. Он уже не страшился директора; он был в ярости.

— Я мог бы ответить «да», если бы вы не помешали мне, — заорал он. — Вы хоть помните, что такое любовь, или вообще никогда не знали? Да пошли вы к… матери вместе с вашим Бюро, — вы знаете, я посылаю не часто. Я работаю по шестнадцать часов в сутки и не сплю ночами. Меня, возможно, хотят убить, а вы, единственный человек, которому я верю, подсылаете ваших стукачей за мой счет поиграть в юного связиста. Да чтоб вы сгорели! Я лучше присоединюсь к мафии — их ребятам хоть иногда выпадает выходной.

Никогда в жизни Марк не был в такой ярости. Он откинулся на стуле и стал ждать, что сейчас будет. Впрочем, ему уже было все равно. Директор не проронил ни слова. Он подошел к окну и стал смотреть на улицу. Потом медленно обернулся: тяжелые плечи, крупная голова… Это конец, подумал Марк.

Директор остановился в полуметре от него и, глядя прямо в глаза — так он смотрел на него всегда, с тех пор, как они познакомились, — сказал:

— Простите меня. Я обидел вас, не подумав, но поймите, у меня уже мания преследования. Я только что оставил президента — она бодра, здорова, полна планов, связанных с будущим нашей страны, — и что же я слышу? Единственный человек, который в силах помочь ей осуществить эти планы, спит с дочерью одного из семерых сенаторов, возможно, именно сейчас замышляющих убийство. Я не предполагал, что у вас это так серьезно.

Великий человек, подумал Марк.

Взгляд директора не отпускал его.

— Молите бога — и я тоже стану молиться с вами, — чтоб это был не Декстер. Если покушение замыслил он, первым под удар попадете вы. — Он вновь ненадолго замолчал. — Кстати, эти стукачи охраняют вас денно и нощно, тоже по шестнадцать часов в сутки, без передышки. А у некоторых, представьте себе, жены и дети. Теперь мы оба знаем правду. Так вернемся же к своим обязанностям, Марк, и постараемся за эти три дня не потерять разум. Только не забывайте обо всем ставить меня в известность.

Марк победил. Нет, проиграл.

— Осталось семь сенаторов, — директор говорил медленно, превозмогая запредельную усталость. Марк никогда не видел его таким. А другие сотрудники? Вряд ли.

— Беседа с президентом подтвердила мои подозрения. Сенатор-убийца хочет во что бы то ни стало помешать принятию законопроекта о владении оружием. Там был председатель законодательного комитета, который прорабатывал законопроект в предварительной стадии, — сенатор Бэй. Он по-прежнему в списке. Надо послушать, что скажет на заседании комитета он сам и другие подозреваемые — но при этом следите за Пирсоном и Нанном в Комитете внешних сношений. — Он снова замолчал. — Осталось всего три дня. Я не собираюсь менять свой первоначальный план, пусть все идет как прежде. Я все еще не в силах отложить намеченное на 10-е выступление президента в самую последнюю минуту. Хотите что-нибудь добавить, Марк?

— Нет, сэр.

— Что собираетесь предпринять?

— Завтра хочу повидаться с директорами законодательного комитета и Комитета внешних сношений, сэр. Может быть, тогда для меня многое станет яснее: как подходить к проблеме и что искать.

— Хорошо. И расспросите обоих подробнейшим образом, на случай, если я вдруг что-то пропустил.

— Да, сэр.

— Наши сотрудники с утра до вечера изучают отпечатки пальцев на двадцати восьми банкнотах; в настоящее время они ищут отпечатки миссис Казефикис. Так мы по крайней мере будем знать, на которой из банкнот могут обнаружиться отпечатки пальцев нужного нам человека. Они уже сняли более тысячи отпечатков, но ни один не совпадает с отпечатками миссис Казефикис. Как только что-нибудь станет известно, я тотчас же свяжусь с вами. Будем считать, что мы оба сегодня перетрудились. Можете не приходить завтра к семи, — директор взглянул на часы, — я имею в виду сегодня. Но в среду я жду вас к семи, и не опаздывайте, потому что тогда в запасе останется всего один день.

Марк знал, что ему предлагают уйти, но он еще не все высказал. Директор взглянул на него и сразу это почувствовал.

— Крепитесь, Марк. Идите домой и отдохните. Я старый, усталый человек, но я хочу, чтобы эти подонки, все вместе и каждый в отдельности, в четверг, еще до вечера, сидели за решеткой. Ради вас я надеюсь, что Декстер не виноват. Но будьте готовы ко всему, Марк. Любовь может быть слепа, но будем надеяться, она не глуха и не нема.

Необыкновенный человек, подумал Марк.

— Спасибо, сэр. Увидимся в среду утром.

Марк медленно отвел машину в гараж ФБР. Он был опустошен. Неизвестный исчез. В боковом зеркале показался «форд»-седан. Он ехал за машиной Марка — на этот раз в этом не могло быть сомнений. Разве можно знать наверняка, на чьей они стороне? Потерпи три дня, узнаешь. В то же время на следующей неделе ему станет известно все или ничего. Доживет ли президент до этого дня?

Саймон все еще дежурил у входа в подъезд и лучезарно улыбнулся Марку.

— Ну как, свершилось?

— Не совсем, — ответил он.

— Могу кликнуть свою сестренку, если невтерпеж.

Марк попытался рассмеяться.

— Благодарю за предложение, но только не сегодня.

Он передал Саймону ключи и пошел к лифту. Запершись в своей квартире, он бросился в спальню, сорвал рубашку и галстук, поднял трубку телефона и медленно набрал семь цифр. Ему ответил нежный голос.

— Ты еще не спишь?

— Нет.

— Я люблю тебя.

Он положил трубку и уснул.

8 марта, утро, вторник

Телефон надрывался, но Марк спал, как убитый. Звонки не умолкали, и в конце концов Марк вынырнул из забытья. Взглянул на часы: 8.05. Черт, наверное директор — не терпится узнать, куда он подевался. Нет, директора нынешним утром Марку видеть не хотелось, и чего ему надо, ведь договаривались сегодня не встречаться! Он с раздражением поднял трубку.

— Спишь?

— Нет.

— Я тоже тебя люблю.

В трубке щелкнуло. Что ж, утро начинается не дурно, хотя знай она, что днем он будет собирать компромат на ее отца… А директор — о ней самой, это уж почти наверняка.

Марк встал под холодный душ и терпел, пока не проснулся окончательно. Когда его вот так внезапно будили, ему всегда хотелось заснуть опять. На следующей неделе отосплюсь непременно, пообещал он себе. Чертову уйму дел приходится отложить до следующей недели. Он посмотрел на часы: 8.25. Сегодня утром — никаких пшеничных хлопьев. Марк включил телевизор — мало ли что могло произойти в мире, пока он спал. У него самого в загашнике такой убойный материал, что знай о нем Барбара Уолтерс — рухнула бы под стол на глазах у изумленной студии Си-би-эс. Ну и что она там вещает?

«…через несколько минут смотрите телеочерк об одном из величайших достижений человеческой мысли: впервые в мире американским космическим кораблем сфотографирована планета Юпитер. А теперь — Желе-О — особая пища для особенных детей».

Марк, фыркнув, крутанул выключатель, изображение на экране погасло. Ничего, подождут до следующей недели и Юпитер, и Желе-О.

Время поджимало, и он решил поехать на метро: неподалеку от его дома была станция Уотерфрант. Марк привык выезжать гораздо раньше, когда машины на дорогах попадались редко; но в 8.30 машин уже полно, сплошные пробки. Нет уж, спасибо, лучше метро.

У входа в метро высился бронзовый пилон, увенчанный светящейся «М». Марк шагнул на эскалатор и заскользил вниз, к станции. Серая, слабо освещенная, с ячеистым, сводчатым потолком, станция напоминала Римскую баню. Один доллар. Цена билета в час «пик». Плюс пересадка. Еще один доллар. Марк стал шарить в карманах. Доеду до центра — не забыть разменять на двадцатипятицентовики. Он шагнул на другой эскалатор и был доставлен к поездам. В часы «пик», от 6.30 до 9.00, поезда подходили каждые пять минут. Круглые огни у края платформы замигали, предупреждая о приближающемся поезде. Двери открылись автоматически. Марк смешался с толпой в нарядном, ярко освещенном вагоне, и через пять минут голос диктора объявил нужную ему станцию: «Площадь Галереи». Он вышел на платформу и стал ждать, пока на красную линию подойдет поезд. По утрам, когда он ездил в вашингтонское отделение, зеленая линия работала безупречно, но до Капитолийского холма можно было доехать только с пересадкой. Через четыре минуты он выплыл из-под земли у «Туристского центра» — бурлящей узловой станции, откуда из Вашингтона и по городу отходили автобусы, электрички и поезда метро. Ярко светило солнце. Через три дома, на углу 1-й улицы и проспекта Конституции, возвышалось здание сената. Легко и быстро, подумал Марк, заходя в подъезд на проспекте Конституции. Может, вообще не стоит ездить на машине?