Страница 12 из 132
Измазанная мелом входная дверь свидетельствовала, что до меня кто-то уже пытался попасть в нашу берлогу, и, потерпев неудачу, захотел оставить об этом печальном событии памятную надпись на всех шести филенках (высокие замызганные двери Псковского дворца, как во всех старых домах, были двустворчатыми). Огромный размер полустёршихся белых каракулей выдавал избыток у их автора более чем сильных чувств.
Факультет в связи с субботой, а, может быть, и по какой другой причине, пребывал в состоянии абсолютного покоя. Ни одного знакомого лица, ни одного вывешенного деканатом объявления, только безлюдные коридоры, сонные аудитории и пустые туалеты.
School’s out for summer.
На самом деле, это обстоятельство меня немного успокоило, поскольку косвенным образом доказывало, что государственное право я всё же не упустил, ибо в противном случае некие признаки университетской жизни в районе 22-й линии славного Васильевского острова мне бы неминуемо повстречались. Если я и опаздывал, то немного, максимум на день-полтора - срок, в течение которого инерция любого экзамена, хотя и стремительно угасает, но ещё не равна тому чётко прочерченному и почти осязаемому нулю, который висел над факультетом как спасательный круг над утопленником.
Мобильных телефонов, как сейчас, студенты в те годы не имели, поэтому передо мной во весь рост встала дилемма – продолжить поиски источников нужной информации, отправившись пешком в Гавань (считай, что рядом) или же поехать на улицу Добролюбова (минут сорок, а то и пятьдесят драгоценного времени). Прикинув, что ранним субботним утром вероятность застать нашего брата в общежитии всё одно больше, чем в пивбаре, я направился на Петроградскую сторону.
2. По имени Адольф
Год назад для создания спокойных условий по написанию дипломов всем мыкающимся по съёмным квартирам бедолагам в плановом порядке предоставили места в общежитии. Такую заботу со стороны родного социалистического государства тогда было трудно, а сейчас и невозможно переоценить. С лёгкой руки Анатолия Эриховича (каналья отрекомендовал меня некурящим) я был заселён в двухместную каюту с каким-то чернокожим мачо, ночью похожим на Жаирзиньо.
Звали француза Адольф Мукури (ударенье на второй букве «у»). Поскольку запомнить полное имя заморского гостя мне удалось не сразу, на вопросы товарищей я отвечал, что соседа зовут Адольфус Хризостомус. Надо ли говорить, что со временем все обитатели общаги стали называть хлопца
именно так.
Какого он был роду и племени, какое отношение имел к юрфаку, мне не известно. Никакого диплома он не писал, и писать не собирался. Чтобы развеять возможные сомнения, сразу скажу, что писать он умел, предпочитая общаться со мной при помощи коротких записок (на русском языке).
You give me only your fu
Пару раз даже телеграммы присылал. Но это не из вредности, а из-за того, что режимы дня и ночи у нас часто не совпадали. Такой вот человек с бульвара Капуцинок. Иванов рассказывал, что как-то на его глазах Адольф без закуски совершенно спокойно засадил стакан водки и не поперхнулся, а мне даже сейчас такие подвиги не под силу. Но это, согласитесь, не показатель.
В своё время волшебными манерами потребления алкоголя меня удивил Лукич. На первом курсе шли мы с ним берегом какого-то канала. Прямо в лицо дул сильный холодный ветер. Увидели вдалеке за трамвайными путями пивную палатку и, продрогшие, подошли. Пока я считал мелочь. Лукич достал из кармана своей болоньевой курточки полный стакан водки и аккуратно поставил его на краешек прилавка. Оказалось, что не зря всё это время он держал руку в кармане. Благосклонно восприняв мой отказ, Лукич выдохнул, залпом опрокинул в себя огненную жидкость и закурил. Подобным образом он грелся, не имея возможности прикупить себе тёплого пальто.
Наличных хватило на три кружки, а пустой стакан Лукич унёс с собой. Сразу видно - бережливый человек, с хозяйственной жилкой. На сборах его всего один раз назначили ответственным дежурным по кухне, так он и через полгода после дембеля угощал нас армейской тушёнкой, раз за разом, доставая измазанные солидолом консервные банки без этикеток из стоявшего под столом картонного короба. Такого народу как Лукич в каждом портовом городе пруд пруди, так, что негритянскому юноше и без меня было, у кого поучиться. Вначале наши отношения имели сколь ровный, столь и прохладный характер, но зимой Адольф куда-то уехал, а я после поездки в Таллин приболел. С высокой температурой лежал себе в полном одиночестве, укрывшись до подбородка старой шинелкой аглицкого сукна, заедая сухие таблетки тетрациклина яблочным пюре из маленьких баночек по 12 копеек за штуку, так как ничего более существенного из еды проглотить не мог.
В один из вечеров, когда магазины уже были закрыты, меня зашли проведать Лёха и Ванька. Увидев на подоконнике початую Адольфом бутылку Мартини, они тут же про меня забыли и спешно удалились, прихватив вермут с собой. При свете настольной лампы в сиренево-жемчужном полумраке я дрейфовал между явью и сном, оставляя на потом вялые предположения, как буду оправдываться перед сожителем за причинённый ему ущерб.
Никаких других мыслей, кроме как объяснить исчезновение горьковатой полынной настойки необходимостью приготовления лечебных компрессов для оздоровления тяжело заболевшего в дальнем походе команданте на ум не приходило. Версия была, как версия, но на вопрос где пустая бутылка, она не отвечала. Месяца через два дотошный Адольф, как пить дать, обратил бы на эту нестыковку своё внимание.