Страница 87 из 154
НЕВИДИМЫЕ СТАРЦЫ
Тело ищет кусок хлеба и, найдя, удовлетворяется им. Но никогда не видел я, чтобы душа устремлялась к земной пище! Устремлялись пожелания и помыслы, но душа никогда не помышляла о насыщении прахом земным, ибо ее питание — Дух Святой, сходящий с Небес. И Его, только Его она ищет день и ночь, плача и рыдая о Нем, и не сравнить эти страдания души ни с каким голодом земным. Испытал и я голод земной, тяжко телу без плодов земных, но что дальше? Насытилось оно, обленилось и в довольстве своем возжаждало утех и наслаждений, а принятые им пища и питье не пошли впрок. Не так, не так желал бы я поступить с телом своим, видя в нем только похотливое животное; даже это бренное тело Бог преобразует в свет и благодать, когда исполнятся сроки. И дал Ты узреть, Господи, что душа преображается в нетленный свет благодати и становится Небесным духом, сияющим, как луч Божественного Солнца. И тогда тело мое и дух мой становятся выше естества, выше времени и пространства, ибо они служители духа моего, соединившегося с Тобою, Христе, соединением неизреченным, а через Тебя — и со Пресвятой Троицей. Славлю Тебя, Господи Неба и земли: «Да будет во всем святая воля Твоя непреложно во веки веков!»
С полной устремленностью души и сердца жить священной литургией взялся я за собирание рассеянного ума во время богослужения. Молитвенное правило мы совершали по кельям, невзирая на духоту и жару. В нем я старался собрать ум целиком в сердце, чтобы служить литургию собранно и сосредоточенно, не уклоняясь ни в один помысел, стоя перед престолом Божиим. Со временем это принесло свои плоды: слезы заливали мое лицо, когда приходилось выходить со Святыми Дарами из Царских врат. Во время чтения Евангелия трудно было видеть текст из-за обильных слез. Каждение приходилось совершать, вытирая слезы платком, держа его в левой руке. Такие литургии всегда сопровождало сильное умиление.
Из-за ночной жары и духоты мы стояли в храме босиком, не зная, благочестиво это или нет. Пришедший к нам на службу паломник сделал несколько фотографий нашей литургии, и мне показалось, что босые ноги не приличествуют благоговейной службе. С тех пор я всегда служил в обуви. Однажды мне захотелось послужить по греческому служебнику, но мое произношение не воспринял тонкий слух отца Агафодора. Заметив это, я вернулся к служению на церковнославянском языке. Но мне очень нравилось, когда он молитвенно пел литургию по-гречески; это как-то соответствовало всей окружающей обстановке, в которой происходили наши богослужения.
Лунная ночь… Все вокруг словно дремлет. Невозмутимая тишина Карули как бы стоит в воздухе. Барашковые облачка тянутся с моря, закрывая нарождающийся месяц. Иногда раздаются глухие всхлипывания совы, пробуждая на мгновение спящую окрестность. Из раскрытого настежь окна храма ласково и нежно веет морской бриз. Темные силуэты лодок неподвижны на матовой глади. Горячее неудержимое чувство любви к Богу и Святой Горе заливает грудь, источая из глаз обильные сладкие слезы. Если бы это было возможно, то прижал бы к ней всю Афонскую Гору, со всеми ее обитателями, родную и знакомую до каждого белесого кустика полыни.
Литургия заканчивается, когда начинают гаснуть звезды. При последних песнопениях светлеет край неба. Еще совсем рано, когда мы выходим из храма на маленький балкон дворика. Синеватые облачка медленно тают над Горой. Широкая спокойная гладь моря еще не проснулась. Многочисленные рыбацкие лодки как будто спят на воде. С голубоватыми огоньками на мачтах они похожи на спящих чаек. Всё словно молится: «Господи, Иисусе Христе, помилуй всех нас…»
Незаметно подошло время окончания годовых греческих виз и тревога охватила наши сердца; опасениями мы поделились с отцом Христодулом, бывшим полицейским и нашим благодетелем.
— Не беда, помочь можно! — решительно заявил он, закатывая рукава подрясника и огромными волосатыми руками начиная разделывать рыбу на кухне — подаяние от рыбаков в знак удачного лова в бухте Карули. — Сейчас угощу вас рыбкой и поедем в Фессалоники к моему знакомому!
Он с кем-то вечером созвонился, и утром мы очутились в офисе его друга, представительного адвоката, который предложил нам для ночлега в кабинете два кожаных дивана.
— Вот здесь будете спать. Гостиницы для вас дороговаты, поэтому ночуйте в офисе. К восьми утра будьте готовы!
Постоянный шум машин под окнами кабинета и грохот мотоциклов так и не дали нам уснуть. Утром наши благодетели — монах и адвокат — отвезли меня и отца Агафодора к какому-то офицеру из контрразведки. Оформление документов завершилось за двадцать минут. Не веря своему счастью, мы вышли из служебного здания на шумную улицу города: эти визы позволили нам еще год прожить на Афоне, не выезжая в Россию. В то время город был чист и опрятен и нравился мне своей уютностью и великими православными святынями: благодатными реликвиями святого великомученика Димитрия Солунского, мощами святителя Григория Паламы, преподобного Давида Солунского и преподобной Феодоры.
Расставшись с отцом Христодулом, который отправился на встречу с друзьями, мы поехали в пригород Салоник — женский монастырь в Суроти, где покоятся мощи старца Паисия. Благодатное место его упокоения проникло в душу каким-то особым умилением. Мне стал близок этот удивительный старец, поэтому первые переводы книг о нем, которые нам подарили в Русском монастыре, я читал с восторгом, как откровения великого святого. У его могилы мы пробыли до полудня, не желая расстаться с этим удивительным местом.
В районе рынка мы неожиданно встретились лицом к лицу с игуменом Свято-Пантелеимонового монастыря престарелым отцом Иеремией и иеромонахом Константином из монастырской канцелярии. Великодушно они предложили нам место для ночлега на своем подворье. Игумен прекрасно запомнил меня, что удивляло в его почтенном возрасте. Он всегда разговаривал со мной с доброй усмешкой на приветливом благообразном лице:
— Что, отец Симон, приготовишь нам салат? Помнишь как я тебя учил?
Наблюдая за тем, как я нарезаю помидоры, он поправлял:
— Не так, не так режешь! Разрезай помидор таким образом, чтобы середка не вываливалась… гляди!
Он ловко снова показал, как нужно готовить помидоры для салата.
— Понял? Ну, вот так… Как говорится, был сталеваром, стал поваром!
На Каруле, в этом пустынном месте, наше общение происходило в основном с отцом Христодулом. В минуты откровения он рассказал нам о редкостной встрече с одним из невидимых старцев.
По преданию Афона, невидимых старцев двенадцать человек, и живут они не по плоти, а по духу. Их не страшит ни жара, ни холод, ибо они превзошли все земные условности. Затаив дыхание, слушали мы рассказ монаха:
— Иду я как-то поздней осенью из Лавры, снега уже подсыпало по щиколотку. Возле креста присел отдохнуть. Вижу, по лесу старец идет. Волосы длинные, белые, весь обнаженный. Я ему: «Патер, патер!» Он оглянулся и начал медленно подниматься к Панагии. Я кинулся за ним, а догнать не могу. Снег вверху уже глубокий, по колено, а старец словно плывет по нему…
— А следы на снегу были? — спросил я, вспомнив из книг, что бесы следов не оставляют.
— Следы на снегу остались, глубокие, как борозды! Потом в скалах, где снега меньше, пропали… Очень близко я этого монаха своими глазами видел — настоящий, живой!
— А они причащаются? — поинтересовался отец Агафодор.
— Утверждают, что иногда они спускались в келью Яннокопуло, под Лаврой, это очень уединенное место. Там святой старец подвизался, отец Христофор. Он их причащал и общался с ними. В Лаврских документах записано…
Мы молчали, потрясенные услышанным. С тех пор мои походы по Афону соединились с сильным желанием увидеть невидимых старцев. Без всякого извещения о своем приезде внезапно на Каруле появился послушник Илья, помощник архимандрита Пимена по Ермоловскому скиту. Приехав в паломническую поездку на две недели, он категорически отказался уезжать — Афон пленил его душу. Монах Христодул оказал ему необыкновенное радушие: сам отвел его в полуразрушенную калибку, размерами полтора на два метра, стоящую на обрыве неподалеку от нас, обеспечил стройматериалами и продуктами. Мы тоже стали помогать и за несколько дней убогое его жилище стало пригодным для жизни.