Страница 36 из 154
Верно, спустя несколько месяцев я находил в лесу вытаявшие из-под снега инструменты, забытые незадачливым лесорубом. Харалампий, видя, как я несу из лесной чащи обнаруженные топоры и пилы, обычно приговаривал:
— Надо же, нашлись… Я же говорил, что попозже найдутся!
Инок Евстафий, заметив, что я начал укладывать рюкзак, вызвался помочь мне поднести груз на Гризбу. Но я отклонил его помощь, сославшись на то, что у него полно работы по хозяйству, а наш друг будет занят расчисткой поляны под келью.
— Тогда благословите, я займусь виноградом! Хочу сделать из нашего осеннего урожая для церкви вино кагор.
Это предложение порадовало меня.
— Неужели сможешь? Отец Пимен делал церковное вино, но на него ушло много сахара, которого у нас уже нет.
— Ничего, батюшка, этот сорт «изабелла» даст свой сахар, еще лучше будет — настоящий кагор! — уверенно заявил Евстафий. — А насчет пьянства не беспокойтесь, я полный трезвенник.
— Если так, давай делай, очень интересно! — поддержал я своего друга.
— Только мне придется вино делать в церковном доме, там электричество есть. Для кагора необходимо поддерживать ровную температуру — ни больше, ни меньше, — объяснил он, заботливо осматривая виноградные лозы.
— Ты, отец, заодно паспорт председателю отнеси, зачем себе неприятности на голову собирать?
Капитан почесал затылок:
— Ох, как с ним не хочется встречаться… Ну ладно, раз вы пообещали ему, отнесу свой паспорт.
Под бойкий пересвист синичек легко и ходко шлось по давно знакомой тропе. Наверху стояло безмолвие, нарушаемое лишь шумом ветра в верхушках высоких пихт, крепко вросших в скалы узловатыми корнями. Я увлекся поиском выхода из верхней кельи в альпийские луга. Кустарниковые дебри сменились папортниковыми полянами с причудливо перекрученными стволами сосен. Гул водопадов Грибзы стал слабее.
В лицо повеял привольный воздух с широких лугов верховьев реки. Выбравшись в зеленую речную пойму, радующую глаза пестротой луговых ромашек, я поставил палатку на галечниковой отмели. На противоположной стороне реки, спокойно текущей в низких травных берегах, примерно в километре от моей палатки, стоял балаган Шишина, откуда вился сизый дымок. Я посмотрел в бинокль: из-под темного навеса, где горел очаг, кто-то целился в меня в окуляр оптического прицела винтовки. Пока я закреплял палаточные растяжки камнями, хлынул сплошной стеной летний ливень, не оставив на мне ни одной сухой нитки. Я забрался, в свое хрупкое жилище и выкинул мокрый подрясник наружу. От сильной усталости глубокий сон прервал мои молитвы.
Ранние крики разбудили меня на заре. Лесничий выгонял коров на луга. На солнце у балагана ярким блеском блестели молочные ведра, рядом с ними возвышалось недостроенное строение сеновала. Я выжал мокрый подрясник и, разложив его на речных камнях для просушки, отправился к Шишину, накинув на плечи куртку и взяв рюкзак. Под навесом хозяин заливал кислое молоко в большой закопченный котел — варил сыр.
— Ага, отец Симон пожаловал! Ну что, замели следы? Умудряюсь, как вы проходите по таким стремнинам? Вчера абхаз у меня ночевал, разглядывал вас в оптический прицел. «Не диверсант ли палатку ставит?» — очень беспокоился. «Почему диверсант?» — спрашиваю. «С бородой, — говорит, — и весь в зеленом!» — «Это наш батюшка!» — успокоил я своего гостя. А он не верит: «Разве батюшки из такой пропасти приходят?» Лесничий добродушно рассмеялся. «Наш, — говорю ему, — приходит!» Куда собрались?
— Хочу прогуляться по хребту вдоль Бзыби, посмотреть на Сванетию с этой стороны, Василий Ананьевич!
Я знал, что тропа начиналась недалеко от балагана и уходила среди сосен высоко вверх, на длинный пологий кряж.
— Вот незадача! — поскреб бороду Шишин. — А мы же ее заминировали еще в войну! Мины как стояли, так и стоят. Очень опасно, отец Симон…
Заметив мое огорчение, лесничий смягчился.
— Слушайте внимательно, я вам все объясню. Первое опасное место на тропе там, где стоит наклоненная пихта. Обойдите ее стороной. А второе место не пропустите: как поднимитесь на самый верх, увидите ложбиночку, тогда сразу уходите в сторону, место узкое и все заминировано. А дальше уже ничего нет, можно спокойно идти, если только сваны свои мины не поставили… Запомнили?
— Запомнил, Василий Ананьевич, спасибо.
Мне показалось, что в этом описании нет никаких трудностей.
— Ну, в таком случае перекусите на дорогу свежим сырком! Гриша, ставь чайник!
Из балагана выбежал розовощекий малыш лет шести и бойко принялся хлопотать у костра. В нем я узнал того мальчугана, который щипался с Ваней на исповеди в молитвенном доме. Пока мы с лесничим пили чай и закусывали сыром, отмахиваясь от надоедливых мух, мальчик взобрался на стропила сеновала и звонким голоском затянул детскую песенку, закончив ее заразительным смехом. Утреннее солнце обливало его лучами со спины, и казалось, что взлохмаченная голова его сияет в светлом ореоле каштановых волос. Мгновение как будто остановилось и стало вечностью. В этом милом озорнике я вдруг увидел самого себя в далеком розовом детстве…
— Хороший пацан растет, — заметил мой давний знакомый, видя что я с улыбкой смотрю на мальчика. — Внучок мой, попросился ко мне на лето.
— А как жизнь, Василий Ананьевич? После войны полегче стало? — Дым от костра назойливо лез в глаза, и приходилось прищуриваться, отмахиваясь от него рукой.
— Вроде полегче, а с другой стороны, — не совсем, — покачивая головой, в раздумье произнес собеседник. — Куда все катится, не пойму… В стране все наперекос, и нам от этого, конечно, несладко! Были грузины, кажется, ладили с ними неплохо… Они сами жили и другим жить давали. Был Советский Союз, и был порядок! А сейчас… — Шишин горестно махнул рукой. — Одни искушения! Даже вот, чего раньше отродясь не было, убийства… У всех автоматы дороже людей стали. Никого не тронь. Так вот и живем, словно не люди, а бесы. А от бесов, как от дыма, не отмахнешься руками, батюшка! Помолитесь о нас, грешных, путаница в души пришла, словно Бог забыл людей…
— Бог не может забыть ни одного человека, Василий Ананьевич. Это люди забыли Бога и пытаются устроить счастье без Него на свой лад. А выходит, как ни крути, одно несчастье…
Шишин устремил на меня внимательный прищуренный взгляд:
— А что, раньше, когда народ был с Богом, не было несчастий?
— Когда все государство жило как один человек, сколько святых на Руси было! А начали жить каждый сам по себе, то и одного святого стало трудно найти… Вот, прошла по Абхазии война, сколько бед принесла тем же самым грузинам! Но причина ведь не только в том, что государства не стало. Сами себе они такую жизнь устроили: хлеб едой не считали, на улицу выбрасывали, разврат за геройство почитали, им хвастались, и все на наших глазах происходило. Вот и дожили до войны… На Псху еще как-то люди через веру удержались, души уберегли, поэтому война стороной прошла, только напугала, даже на фронте никто из псхувцев не погиб, потому что Бог уберег…
— Это так, батюшка. Будем и впредь Церкви и Бога держаться…
Я встал и попрощался с Шишиным и его внучонком, который улыбался мне со стропил чистой детской улыбкой. С пригорка я оглянулся: мальчик махал мне ручонкой. Лесничий возился у котла с сыром, помешивая его большим черпаком.