Страница 34 из 154
— Инок Евстафий, матушки…
— Какое имечко-то хорошее… Такой великий святой — Господа в кресте увидел!
Они завели нас в низенький дряхлый домик, хлопотливо гремя банками и кастрюлями, с ходу пытаясь угостить нас.
— Ну вы, курицы, чего раскудахтались? Батюшка пришел? — Послышался из соседней комнаты густой бас монаха Лазаря.
— Он самый, отец, и с ним инок Евстафий, бравый такой, — оповестили его сестры.
Монах полусидел на высоких подушках. Лицо его сильно отекло.
— Отец Симон, я так рад! Благослови… Наконец-то Бог услышал наши молитвы! А я что-то приболел, должно быть, время пришло, знать, уже и на тот свет пора… Мне в ад надо, таких, как я, в рай не пускают!
— Ну уж скажешь, отец Лазарь! — испуганно перекрестились монахини. — Придумал же, в ад…
— А что? Там тоже есть людишки интересные! Хе-хе-хе! — Он засмеялся, довольный, что напугал старушек. — А если серьезно, батюшка, то мне бы пособороваться, а потом всем нам причаститься? Ты все захватил, что надо?
— Все принес, не беспокойтесь, — не удержался я от улыбки. — Можно вечером пособороваться, а утром причаститесь, согласны?
— Согласны, согласны! — обрадовались сестры. — Угоститесь сначала нашим деревенским угощением…
— Отец Евстафий, поможешь читать службу? — обратился я к молчащему другу.
— Благословите… — проявил инок полное послушание.
После соборования и причащения старец почувствовал себя значительно лучше. За чаем потекла беседа.
— Отец Лазарь, расскажи батюшкам, как ты воевал! — попросили бывшего фронтовика сестры.
— Да я уж рассказывал… Нет, сколько можно? — отнекивался старец.
— Расскажите, отче, очень интересно, — подал голос Евстафий.
Я поддержал его.
— Привел меня Бог войну в разведке пройти. Так до Берлина и дошел…
— А про молитву, про молитву расскажи, отец!
Монахиня Марфа поставила на стол пирожки и приготовилась слушать у печки. Мария сидела в сторонке, молясь по четкам. Монах Лазарь, не торопясь, начал рассказывать:
— В общем, чтобы попусту не болтать, в окопах-то я и уверовал. Начал молиться как Бог на душу положит: «Матерь Божия, помоги!» Эту молитву я от верующих еще мальчонкой услышал. Она сама на языке вертится, чую нутром: помогает, да еще как! Потом сама как-то в сердце спустилась… — Монах постучал по груди крупной тяжелой ладонью. — Пойду за языком — всегда одного фрица приволоку, а то и двух… Бывало, ходили в разведку боем, там уж без молитвы ни шагу… Или грудь в орденах, или голова в кустах! Но меня, видать, Богородица пожалела, не знаю как, — цел остался! Ни одного ранения за всю войну… — Монах Лазарь задумался, теребя на груди рубаху. — В Берлин уже вошел как верующий. Немцы честь отдают. Начальство уважает. Ладно. Войне конец, а дома-то нету, родных тоже, только сестры вот остались. Мы и подались в Глинскую пустынь… Я уж про это рассказывал!
— А что с молитвой стало? — спросил я.
— С молитвой-то? — переспросил монах Лазарь. — Вскорости на Иисусову молитву нас наставил отец Серафим. Там много было отцов великой жизни, а более всех старец Серафим. Я сильно его любил… — Голос отца Лазаря задрожал. — Вот как вас, отец Симон… Ладно. Он и растолковал нам, как ею молиться, и благословил нас троих на странничество. Ну, молимся и молимся, заодно странствуем, а я смотрю да приглядываюсь: чудеса, да и только! Проходим без паспортов мимо милиции, молимся — а милиция нас не забирает. Молимся — и еда какая-никакая находится. Молимся — и кое-какая одежонка не переводится, не совсем в тряпье ходим. И всегда хорошие люди встречаются…
— А разве вам не трудно было странничать? — с интересов спросил я.
Старец откинул свою крупную беловласую голову на подушку.
— Ну как же, не без того, трудно тоже бывало, иной раз даже очень… То дождик всю ночь мочит на вокзальной скамейке, то морозом в степи морозит. А как зимой в товарняках ездили — не приведи Господь! Страшная холодина и сквознячок вдобавок, чуть не померли. Охранники тоже, бывало, ружьями пугали… Зато молитва тогда огнем горела! Правда, иной раз сердце поворачивало к Богородице молиться, на старую молитву как бы… Но трудней всего стало, когда Глинскую пустынь закрыли и старцы поразъехались. А пустынь для нас была как дом родной!
Тогда-то наш отец Серафим, святой жизни человек, и духовник хороший, и святой молитвенник, в общем, духовный отец наш, благословил на Псху ехать: «Там, — говорит, — ваше место! Там и Христу Богу души предадите…» Мы еще немного по пустынничкам поездили поначалу: у Кассиана были, у Меркурия, у Мардария. У них с отцом Кириллом познакомились. Он еще молодой тогда был. А потом все-таки на Псху остались, на этой самой Бетаге. Вот, видно, приходит этот часок, к иному миру приготовиться…
— Не пугай, отец Лазарь, смилуйся! Царица Небесная, продли его и наши годочки, дай нам еще Тебе помолиться и послужить, — взмолились истово монахини. — И наших батюшек сохрани и от антихриста убереги!
— А что отец Кирилл-то про этого антихриста говорит? — полюбопытствовал монах.
— Говорит, что тяжкие времена идут, каких раньше никто представить даже не мог. Начинают на товары штрихкоды вводить, потом всем номера дадут и поставят на руку и на лоб, — рассказал я то, что услышал от старца.
— Вот оно куда все идет-то, понятно. Держись Абхазии, отец Симон, как старцы держались. Здесь они и косточки свои сложили по горам-то Кавказским, — внушительно произнес старый молитвенник.
— Слушай, слушай его, батюшка, внимательно. Это он пророчество говорит! — подсказывали мне старушки.
— Не пророчество, болтуньи, а дело говорю! Правда, отче Симоне?
— Правда, отец Лазарь, — подтвердил я. — Все в жизни бывает, никто не ведает, где кому умирать, но, если Бог даст, хотелось бы в Абхазии жизнь закончить…
— В Абхазии, конечно, в Абхазии, и думать нечего! Другого такого места на свете не сыскать… Косточками русских подвижников все горы и даже моря освящены. Сколько мучеников дала Абхазия! Вон, в Сухуми топили монахов целыми баржами… — Монах устало закашлялся.
— Батюшка, благословите вместе с вами Акафист Иверской Матери Божией почитать на прощание, а отец Лазарь послушает! — попросили сестры…
На Псху мы спускались молча, растроганные встречей с отшельниками Бетаги.
В селе нас встретили родственники заболевшей молодой женщины.
— Отец Симон, не проходите мимо, наша Ксения тяжело заболела…
Я взглянул на своего спутника.
— Ну как, Евстафий, силы еще есть?
— Немного еще есть, батюшка.
В изголовье, на иконном столике рядом с больной, горело много свечей. В углу отблескивали иконы в дешевых киотах. По-видимому, нас давно ожидали. Кто-то известил этих людей о том, что мы поднимались на хутор Бетага. Больная очень страдала и жаловалась на сильные боли «где-то внутри». Родственники из деликатности вышли в сени.
— А фельдшера вызвали из Сухуми?
В моем вопросе прозвучала тревога.
— Вызвали, а погода-то нелетная, вертолет не смог прилететь… Вы, батюшка, насчет меня не волнуйтесь, Бог даст, все обойдется, — успокоила меня больная.
— Тогда, если можете, молитесь вместе с нами! — сказал я, расставляя на столике все необходимое для соборования.
— А как молиться, батюшка? Своими словами?
— Лучше читайте про себя Иисусову молитву, знаете ее?
В ответ на мой вопрос Ксения даже улыбнулась, несмотря на плохое самочувствие.
— Конечно знаю! Моя родня ведь вся, как здесь говорят, «имябожники».
На чтении канона, от усталости ли или же от проникновенных слов чинопоследования, я не выдержал и расплакался. Золотистый трепет самодельных свечей умилительно освещал старинные иконы, от которых в комнате распространялся такой покой, такая сладкая тишина, что мне показалось, будто это не мы соборуем больную, а через нее всех нас исцеляет Христос Своей горячей врачующей благодатью. Инок Евстафий тоже украдкой вытирал слезы, бегущие по его щекам, пряча в смятый платок красный от слез нос. Еще до окончания помазывания елеем у нашей больной наступил перелом в болезни.