Страница 3 из 154
— Если возникнут недоумения, спрашивайте совета у отца Ксенофонта. Он неподалеку свой шалаш поставит.
— Тогда ладно, — согласился Евгений.
Послушник Аркадий сидел, раздумывая о нашем разговоре.
— Батюшка, а если молитва Иисусова не дается, что делать?
— В этом случае хороши каноны и акафисты, особенно монашеское правило. Читайте его, не опуская ни строчки, каждый день. В этих церковных молитвах душа находит свою собственную благодать, пусть пока и малую. А когда сердце начинает тянуться к Богу, ему более всего нужна Иисусова молитва, и оно само приходит к тому, что любит ее больше всех остальных молитв.
— Спаси вас Христос, отче. Мне очень по душе Акафист священномученнику Харалампию, можно его добавить к монашескому правилу?
— Читай его отдельно от правила, когда чувствуешь расположение помолиться этому святому. А теперь, отцы и братия, помолимся, а то мне еще палатку нужно ставить…
Быстро наступающие сумерки заставили меня поторопиться.
Мы разошлись, а я начал возиться со своей палаткой возле дома. Послышались шаги. Оглянувшись, я увидел Аркадия:
— Батюшка, давайте я вам помогу.
По его виду было заметно, что он хочет что-то сказать:
— Отче, а я все-таки побаиваюсь жить с незнакомым человеком…
— Аркадий, одному скит не потянуть, очень тяжело. Смиряйся, уступай — это твой путь спасения. За лето, пока мы вместе, все определится.
— Ох и жизнь пошла! Куда ни кинь, всюду клин! Везде свои скорби: и на Псху, и в скиту! — пригорюнился он.
— Не следует делать из скорби культ, Аркадий. Ты же послушник! Если возьмешь себе за правило, что всякие скорби — всего лишь помощники духовному росту, будет легче.
Наклонив голову, этот добрый человек покорно слушал мои советы. Но внезапно какая-то затаенная идея озарила его лицо:
— В таком случае, батюшка, прошу у вас благословения на монашеский постриг!
— Это хорошее пожелание, дорогой мой, но ты пока поживи в скиту, помолись, поучись послушанию. Бог даст, если увижусь с отцом Кириллом в Лавре, спрошу о тебе.
Аркадий отошел успокоенный.
В вечернем белесом сумраке кто-то у палатки негромко прочитал молитву. Я выглянул:
— А, отец Ксенофонт! Слушай, как твое мнение насчет нового послушника?
— Евгения? Он мне нравится, а как вам — не знаю. Мое мнение такое: пусть живет в скиту… Батюшка, а все-таки зря вы отправляете отца Пантелеймона. Он здесь нужнее.
— Согласен, отец, конечно, он здесь нужнее. Знаешь, преподобный Сергий тех учеников своих, которые имели стремление к уединению, всех благословлял на пустынножительство. И сколько потом возникло новых монастырей? Несколько десятков! Меня самого Лавра отпустила на Кавказ, поэтому и я отпустил отца Пантелеймона. Это его выбор, пусть едет, набирается опыта. Старец говорил нам, что удерживать никого нельзя: «невольник — не богомольник»!
— Это так, отче, но все-таки жаль. Вам виднее, — вздохнул, отходя в темноту звездной ночи, иеромонах.
После литургии в новой церкви в честь святого великомученика Пантелеймона наше небольшое братство с головой ушло в огородную «страду». С Василием Николаевичем, бригадиром пчеловодческого хозяйства на Псху и нашим большим другом, крепко сбитым, веселым работящим человеком лет шестидесяти, мы вспахали лошадью, запряженной в плуг, прогревшуюся и дышащую соком молодой травы каменистую землю. С братьями посадили картофель, кукурузу, фасоль и разбили грядки. В погожий майский вечер возле моей палатки, на которую надвигалась длинная тень горы, послышался голос:
— Батюшка, вы здесь?
У входа, поражая густой окладистой белой бородой, улыбался странник Анатолий, знакомый мне еще по душанбинской церкви.
— Отец Симон, а я к вам!
Этот голос всколыхнул во мне далекое прошлое, которое в его облике снова позвало в объятия непредставимых и непостижимых проявлений неистощимой милости Божией.
Молитва — это непревзойденное, Богом дарованное благодатное средство для того, чтобы смело пройти сквозь железные двери помыслов и каменные стены заблуждений, которые внешне выглядят непроходимыми. Перед ней отворяются запертые врата и расступаются неодолимые преграды, словно неосязаемый воздух, и дух человеческий исходит из угрюмой клети своего одиночества в Твои сияющие просторы, Боже, просторы святейшей любви и неохватного счастья, которые не от мира сего. Разве могу я оставить сроднившуюся с сердцем молитву, если она укрепляет крылья горячей любви к Тебе, Спаситель мой? Ибо это Ты даешь мне небесные крылья свободы и живое сердце, жаждущее любить Тебя вечно, Возлюбленный Господь!
ТАМ, ГДЕ ПОЮТ ПТИЦЫ
Воздерживаюсь я от обильной еды, Господи, дабы не отягощать алчущее чрево, но вижу, что этого мало для спасения моего, если я остановлюсь лишь на воздержании от пищи. Достаточно для тела, если оно будет легким, чтобы легко вошла в него благодать, и быстрым, чтобы быстрее снизошел в него Дух Святой. Потому удерживаю я ум свой от обильных помышлений и обжорства мечтаниями и вижу, что это более значимо для спасения. Воздерживаю душу мою от пагубных страстей и постигаю в радости, что приближается она к начаткам безстрастия, преддверию священного созерцания. Углубляю воздержание сердца моего от привязанностей земных и в изумлении зрю Тебя, Христе, в самой сердцевине сердца моего, пылающего небесным огнем — огнем любви к Тебе, и постигаю, что истинное воздержание есть совершенное удаление от всего земного и прилепление к Тебе, Господи, ради всецелого соединения с Тобою навеки.
Вид у Анатолия сейчас был иной, чем тот, каким я его запомнил, — худое скорбное лицо и поношенная заплатанная одежда. Передо мной стоял улыбающийся, довольный жизнью человек в джинсах, хороших горных ботинках и дорогой куртке.
— Это мне в Иерусалиме паломники подарили! — пояснил странник, заметив мой недоумевающий взгляд. — Батюшка, не поверите, на Псху люди трогают меня, шутят: «Теперь, Анатолий, даже на твоей одежде иерусалимская благодать! Ты у нас редкий гость — прилетел аж из самого Иерусалима!»
— Что, правда? Из самого Иерусалима?
— Нет, конечно. После прилета я еще в Москве побывал, у преподобного Сергия помолился, одну ночь в Сергиевом Посаде у вашего отца переночевал, потом сюда приехал. Вот вам и письмо от Федора Алексеевича.
За вечерним чаем собралось все братство. Странник чувствовал себя гвоздем вечера.
— Как же ты в Иерусалим попал? Расскажи, любопытно, — обратился к нему геолог, разливая всем чай.
— Как только услышал я, что первых паломников из России в Иерусалим выпустили, пришла мне в голову идея: обязательно побывать в этих святых местах! Я тогда в Троице-Сергиевой Лавре паломничал. Помолился у преподобного и поехал в Москву. Пришел в Израильское консульство, а там — от ворот поворот: «Деньги плати!» Я говорю: «Нету денег!» А мне ответ: «Нет денег, нет и документов. Освободите помещение!» Но я стою на своем: «Дайте старшего!» Вышел старший, представительный такой: «Чего вам?» — спрашивает строго. А я набрался смелости и говорю: «Хочу помолиться в Израиле, на святых местах! Прошу помочь мне добраться туда бесплатно, потому что денег у меня нет». — «Помолиться? Бесплатно? Первый раз такую просьбу слышу! Хорошо. Зайдите ко мне в кабинет». И что же вы думали? — Анатолий обвел взглядом всех нас, выдержав паузу: — Сделали мне визу и на дорогу дали денег! Я и полетел.
— Ну а как Иерусалим? — Братья не дыша слушали рассказ странника.
— Город ничего, так себе. Очень старинный и жаркий. Пыль кругом. Мне после Душанбе не привыкать. Зато благодать-то там какая, Господи! До сих пор ее в душе чувствую…
— Анатолий, не тяни! Что дальше? Видел Гроб Господень? — не выдержал послушник Аркадий.
— Не только видел, но и прикладывался! И на Голгофе прикладывался, и к камню Миропомазания, где Спасителя миром помазывали. А на следующее утро причащался у греков.