Страница 130 из 154
На одной из центральных улиц возле подворья нас остановила худенькая невысокая старушка в очках.
— Вы батюшки? Простите за неожиданный вопрос.
Незнакомка пристально разглядывала меня и отца Агафодора.
— Батюшки, — немного смутясь, ответил я.
— А где вы служите?
— На Афоне. Приехали навестить нашего духовника, а живем пока на этом подворье.
— Понятно. Вот что, батюшки мои, я пенсионерка, всю жизнь проработала учительницей. Меня зовут Мария Степановна. Под старость осталась одна. Скопила денег и решила так: как увижу батюшек, которые мне сразу понравятся, им и пожертвую!
— Мы от старушек денег не берем! — твердым голосом отклонил я ее намерение.
— Нет, прошу вас, возьмите! Здесь шесть тысяч долларов!
Старушка вытащила из-за пазухи деньги и совала их мне в руки.
Я упорно не давался, отталкивая деньги. Проходившая мимо женщина заметила:
— Вы что, сумасшедшие? Что вы деньгами на улице размахиваете? Хоть бы зашли куда-нибудь!
— Пойдемте в ваше подворье! — сказала бывшая учительница голосом, не допускавшим никаких возражений.
Сидя на скамье в притворе храма, мы разговорились. Чем больше я слушал ее, тем больше она мне нравилась, словно появилась из далекой моей юности, когда я учился в школе. Теперь эта пожилая женщина как будто в своем лице оправдала всех учителей, в которых мне впоследствии пришлось разочароваться, настолько она была мила, интеллигентна и симпатична, но продолжала упорно стоять на своем:
— Если вы не возьмете от меня пожертвование, вы меня кровно обидите. Я хочу, чтобы меня помнили и после смерти, и поминали на службах!
— Мария Степановна, так пожертвуйте свои деньги в храм! — уговаривал я ее.
— Нет, я прошу и умоляю вас, чтобы именно вы поминали меня!
— Хорошо, Мария Степановна! Тогда мы на ваши деньги купим все необходимое для нашего храма святых апостолов Петра и Павла…
— Это вам виднее, а для меня самое главное — чтобы поминали учительницу, рабу Божию Марию!
Мы подружились с этой удивительной женщиной и побывали у нее в гостях, в ее квартире неподалеку. Мария Степановна приходила к нам в гости каждый день по вечерам, пока мы жили на подворье. Наверное, она в нас с отцом Агафодором увидела своих бывших учеников, потому что при каждой встрече приносила нам скромные угощения со своей пенсии: печенье, конфеты, шоколадки. В этот период мне благословили служить ранние литургии на подворье, и наша старушка старательно приходила на все службы, если позволяла погода, и благоговейно причащалась. Светлая тебе память, дорогая Мария Степановна! Слышишь меня?..
Запомнилась поездка с генералом, посещавшим нас на Каруле и Фиваиде, и его женой в крупный женский монастырь под Москвой. Монахини организовали для нас встречу: сначала выступали дети, потом сестры порадовали нас своим проникновенным церковным пением. Потом началась основная часть: ответы на вопросы монахинь. Как-то незаметно эта беседа перешла в критические откровенные замечания со стороны сестер в адрес игуменьи, волевой энергичной монахини. Но она довольно быстро нашлась:
— Видите, отец Симон, как у нас все просто? Может подняться любая монахиня и при всех запросто критиковать меня!
Впрочем, вечер закончился благополучно. От множества встреч и разговоров я начал постепенно уставать. От долгого стояния в бесконечных автомобильных пробках при различных выездах на встречи с почитателями Афона, я начал задыхаться. Мне купили кислородный баллон и маску. Так я ездил по Москве, но это средство помогало очень слабо. В один из таких суматошных дней мы спустились в метро. Сырой нездоровый ветер подземки заполнил легкие, и я понял, что вместе с ним впервые в них вошла серьезная болезнь, по-видимому, тяжелая форма гриппа. Поначалу я еще пытался бороться с недугом и даже выходил на встречу с людьми. Но температура доконала меня, и пришлось слечь окончательно.
Я лежал в келье игумена, и все плыло перед глазами. Срочно, по вызову отца Агафодора, приехали знакомые врачи из «Кремлевской» больницы. Они определили двустороннее воспаление легких. У моего дивана поставили обогреватели. Смутно помню, как доктора учили моего друга делать мне уколы антибиотиков. Но мне становилось все хуже. Я стал впадать в забытье. О моей болезни узнал Даниил и забрал меня к себе на квартиру в Юго-Западном районе. Хотя температура держалась около сорока, я начал открывать глаза. Запомнилось, как меня навещали в болезни московские знакомые, пили чай возле кровати и непринужденно беседовали между собой. Однажды надо мной склонилось лицо отца Пимена.
— Ты еще живой? Смотрите, даже улыбается! И как это он к отцу Кириллу попал? Не понимаю… Отец Херувим приезжал, так его к старцу не пустили. Целый скандал с охранниками вышел, — говорил игумен кому-то.
Немного придя в себя, я упросил отца Агафодора поскорее вывезти меня из зимней сумрачной Москвы в теплую Грецию.
Обратную дорогу я совершенно не помню: высокая температура и сильная слабость держали меня в полузабытьи. Осталось лишь одно ощущение: ожидание, когда все это закончится… Пришел я в себя лишь от сильного холодного ветра на полицейском причале на границе Афона. Зелеными буграми, словно гулкими залпами, шипящая вода ударялась о причал и заливала его. Нам предстояло плыть на утлой резиновой лодочке. Нас встречал Виктор, который вместе с иеромонахом начал перетаскивать продукты в лодку. Ее швыряло и крутило на волнах. Водяная пыль летала в воздухе, развеваемая колючими порывами штормового ветра.
Полицейский Георгий критическим взглядом осматривал меня. Он остановил взгляд на моих тяжелых неуклюжих ботинках:
— Патер, ты что, поплывешь в этом в такую погоду? — он указал пальцем на мою обувь.
Я пожал плечами. Мне было все равно, утонем мы или нет, лишь бы все поскорее закончилось.
— Да он же совсем больной! — крикнул полицейский отцу Агафодору, тащившему ящик с крупами. — Ты думаешь ваш патер доплывет живым?
Лодку высоко подкидывало на крутых волнах. Морская соленая вода разъедала лицо и глаза. Помню выражение лица полицейского: полное непонимание того, что мы делаем. Вдобавок ко всему пошел холодный дождь.
— Что скажете, батюшка? Поплывем или будем шторм пережидать? — прокричал мне в ухо иеромонах.
— Плывем, плывем, скорее бы в тепло… — отвернувшись от ветра, прошептал я.
Не знаю, расслышал ли мой друг эти слова. Полицейский перекрестил нас, говоря с кем-то по мобильному телефону. Гудящее и стонущее море заглушало его слова. Отплыв от причала, резиновая лодочка, стрекоча мотором, начала с трудом переваливать через гребни волн, которые в открытом море стали чуть более пологими. Я сидел, закутавшись в куртку, на носу нашего судна и читал по памяти Акафист Матери Божией. Виктор вычерпывал консервной банкой воду. Агафодор сидел на корме, следя за лодочным мотором.
Неподалеку от ущелья Комена задул свирепый северный ветер, и первая же волна хлынула в лодку, вторая наполнила ее до краев. Не знаю почему, но лодка пока еще держалась.
— Вычерпывай, вычерпывай поскорее воду, Виктор! — кричал сзади Агафодор. — А то утонем!
Нам всем было понятно, что еще одна такая волна и мы, в мокрых подрясниках и куртках, в тяжелых ботинках, сразу пойдем ко дну. Я беспрерывно читал Акафист. Справа по курсу, сквозь мутную сетку дождя, показался большой полицейский катер, откуда нам прокричали в рупор, предлагая помощь. Отец Агафодор помахал им рукой. К нашему великому счастью третьей волны не последовало: скоро наша лодочка пересекла опасное место и вошла в подветренную береговую полосу, где обрывы преграждали путь северному ветру. Наши ноги были в воде, плещущейся в лодке, коробки плавали поверху. По лицу текли слезы, которые выжимал из глаз соленый ледяной ветер. Впереди показалась пристань, которую волна за волной пыталось сокрушить разъяренное море. Волны перехлестывали через причал. С большим искусством, выждав попутную волну, иеромонах ловко проскочил на ее гребне в нашу маленькую гавань.