Страница 68 из 212
Тихие радости и открытия горной жизни выпадали на нашу долю с Авлиекулом в Пештове словно теплые майские дожди весной. Как-то в мае мы с ним попали на большую поляну цветущих нарциссов. Такого количества цветов я вообще не встречал: поляна сплошь была покрыта золотисто-белыми чашечками сладко пахнувших цветов. Густой нежный аромат плыл над землей. Под легким ветерком он становился таким сильным, что кружилась голова. Чудесный запах нарциссов то усиливался, то слегка ослабевал. Мы переглянулись с геологом и молча сели на пригорок, закрыв глаза. В этом неземном благоухании не хотелось ни говорить, ни куда-то идти. Мой друг в благоговении снял шляпу с головы и положил на землю. Прошло часа два нашего сидения и нужно было возвращаться на станцию, потому что подошло время смены сейсмолент. Мы с большой неохотой поднялись и ушли, позабыв среди цветов шляпу Авлиекула. На следующий день мы вернулись к своей поляне, чтобы забрать шляпу. Я накопал там целую корзину луковиц этих горных цветов и рассадил их на станции и у родителей в Душанбе. С тех пор нарциссы стали для меня чистым и прекрасным символом горного уединения. Еще я любил бродить по горам во время цветения дикой розы — шиповника, когда в лугах стоял тонкий аромат и все склоны были покрыты нежными цветами, как будто весенние дали открыли свои прекрасные глаза, смотрящие прямо в душу. Обычно цветение розы совпадало с цветением тамариска и все долины густо благоухали, разнося розовый дым пыльцы тамариска и белые облака лепестков дикой розы.
Весной мне удалось увидеть «поющее» дерево цветущей черешни. Цикад становилось все больше и звон их начал походить на звук работающей бензопилы, только более музыкальный. В одном углу нашего сада этот пронзительный звук был более оглушительным, особенно там, где стояла цветущая черешня. Подойдя поближе, я не поверил глазам: она вся была покрыта цикадами, каждая ветка и веточка издавали оглушительный звон. Присмотревшись, я заметил, что кора дерева полностью усеяна оставшимися хитиновыми коконами от выбравшихся из них цикад. До поры хитиновые гусеницы сидят неподвижно, уцепившись жвалами за кору растения, а когда приходит жара, эта ужасная оболочка трескается и из нее выползает удивительно красивое создание с жемчужными крылышками. Обсохнув, эти создания взрываются целым каскадом оглушительных трелей, являя нам чудесное преображение, происходящее в природе.
Когда в конце мая в горы потянулись отары пастухов, мне довелось ночевать в ущелье соловьев, куда нас с геологом привезла лесхозная машина после возвращения с водопада. У костра пастухи готовили чай, а мы с Авлиекулом прилегли на подстилку из толстого грубого войлока. Стемнело… Над хребтом, выбираясь из зарослей леса, медленно всходила полная луна, заливая горы призрачным светом. Только пастухи настроились на долгую неспешную беседу с гостями, как море соловьиных трелей обрушилось на нас со всех сторон. Тысячи или даже несколько тысяч соловьев во все свои соловьиные голоса объединились в один громадный неумолчный хор. Свист стоял такой, что не было слышно голоса собеседника. Беседа не получилась и пастухи с досадой ушли в свою палатку. У догорающего костра остались только мы вдвоем с Авлиекулом и молча, до глубокой ночи, слушали с упоением величественную симфонию леса.
Принимать гостей для Авлиекула являлось священной обязанностью. Кто бы ни постучался в наш дом, он усаживал гостя в просторной комнате, расстилал шелковые курпачи — узкие ватные коврики, обшитые шелком, и новый дастархан — цветастую скатерть, ставил лучшее угощение и развлекал приезжего до тех пор, пока того не клонило в сон. Однажды он играл на дутаре и пел до трех часов ночи. Когда гости уехали, я спросил своего друга:
— Устал, Авлиекул?
— Сильно устал, даже охрип!
— Так пошел бы спать!
— Ну что ты! Никак нельзя! Гостя оставить — это грех… Его еще нужно спать уложить!
Такое самоотверженное гостеприимство вызывало уважение. Порой Авлиекулу хотелось разобраться в религии и он спрашивал:
— Федор, я часто слышу, люди говорят — «надо спасаться, надо всем спасаться!» А от чего спасаться? Живем хорошо, не воруем, не убиваем… Не понимаю!
— От греха нужно спасаться, Авлиекул!
— Так мы особо и не грешим!
— Если мы говорим, что не грешим, то этим себя обманываем… Разве не бывает, что мы, к примеру, на девушек засматриваемся или на близких людей сердимся?
— Бывает, конечно. Ведь я еще иногда вино пью и от сала не отказываюсь…
— Значит тот, кто любит все это, тот Бога не любит, верно?
— Верно.
— Вот так нас обманывает дьявол. Поэтому от дьявола и нужно спасаться!
— Ну, это мне понятно. От шайтана, значит…
— Примерно так, Авлиекул!
— Знаешь, прошу тебя, учи моих детей, а то мне все некогда им об этом говорить.
— Так они же еще маленькие.
— Ну, когда подрастут!
— Когда подрастут, тогда посмотрим! Я сам пока еще Бога ищу… — отвечал я и задумывался: годы идут, а мне все еще не ясно, удастся ли душе моей стяжать спасение, о котором я говорю другим?
Будучи невоцерковленным, я был слепым по отношению к Церкви и усиленно искал в горах то что скрыто — святую благодать вне церковных Таинств. Я все еще больше находился вне стен Церкви, чем в ее ограде. Очарованные моими повествованиями об Оби-Хингоу Виктор и Геннадий присоединились ко мне в большом походе в верховья этой удивительной реки. К этому времени между нами, особенно между архитектором и мной, происходило все более тесное сближение. Он мне нравился своей нравственной чистотой и художественной одаренностью, как талантливый художник и прекрасный фотограф, который тонко чувствовал красоту природы. Инженер тоже подружился со мной, будучи добрым и отзывчивым парнем, но шел своими путями, закрытыми для других людей. Ценя мое тактичное отношение к его жизни и к его спортивным увлечениям, он не посягал, в свою очередь, на свободу других самим определять свою жизнь.
Мои восторги о Памирском тракте увлекли их обоих в наше совместное путешествие. Радостные и счастливые мы выехали на двух ЗИЛах, везущих груз на далекий Памир. Первая ночевка состоялась у нас возле небольшого кишлака, где дорога на Памир уходила на Хабуробадский перевал. Рядом с чьим-то плетеным забором мы устроили ночлег и только поставили на огонь котелок, как нас окружили местные ребятишки, держа поднос с миской кислого молока, лепешками и сладостями: «Это папа и мама вам прислали!» — прокричали они хором и убежали. Я сильно подосадовал на самого себя, что не догадался захватить небольшие подарки для детей. Потом мы всегда брали в любой поход «про запас» школьные авторучки, резинки, цветные карандаши и, конечно, конфеты.
К вечеру мы подошли к кишлаку, расположенному возле красивых полей, ярко выделяющихся среди долины своими желтыми цветами рапса. На них зелеными шатрами раскинулись деревья грецкого ореха. Сидя под орехом у небольшого костра, на котором закипала вода в котелке для чая, мы готовили себе в кружках детскую кашу, которую, для экономии времени, просто заливали горячей водой. Только мы приготовились к нашему горному ужину, как снова увидели бегущих к нам ребятишек с угощениями. Запыхавшись, они протянули нам поднос с кислым молоком, лепешками и медом: «Мама и папа увидели вас и просят прийти ночевать к нам домой!» Эти дети совсем смутили нас. Такое гостеприимство к незнакомым людям запоминается на всю жизнь! В другой раз, когда мы снова оказались в этом месте, мы отблагодарили подарками этих простых безхитростных людей.
Начинало темнеть. Геннадий и я легли под этим же огромным деревом, среди переплетения его корней, решив терпеть неудобства, а Виктор все ходил и искал для ночлега место получше. Наконец, он нашел подходящий участок земли, лег на него для пробы и порадовался тому, как удобно было лежать. Это было дно небольшого сухого арыка. Там он и устроился. Наступила теплая ночь с мерцающими огромными звездами и ярким Млечным путем, пересекающим небо, от которого на поля лился мягкий рассеянный свет. Среди ночи Виктор вдруг издал возглас: «Да что же это делается? Специально что ли?» Он вскочил с мокрой спиной: по дну арыка шумела вода для полива рапса. Вскоре наш друг, кряхтя, улегся между ореховых корней, рядом с нами. Мы еще немного посмеялись над этим забавным приключением, но усталость взяла свое, и все уснули.