Страница 67 из 212
— Это верно. На двух лошадях не усидишь… — согласился старик. — Я сам в молодости не хотел жениться, думал стать каландаром! Хотел жить один, только имя Бога повторять. Слышал о них?
— Слышал, это вроде как странствующие нищие…
— Не просто нищие, а нищие ради Бога, понимаешь?
— Это я понимаю. Мне доводилось смотреть книги на эту тему в библиотеке, читал персидскую поэзию: Хафиз, Руми, Омар Хайям, Саади…
— Это для вас они поэты, а для нас все, что они написали, — священные книги. Кто пойдет за Богом, весь род освящает! Сильно я горевал, когда меня женили… Потом вспомнил одну старую притчу и успокоился.
— Какую притчу?
— А ты послушай… Сидела в пустыне старушка и плакала. Мимо караван шел. «О чем плачешь, женщина?» — спросил у нее караванщик. «Ох, горе у меня! Сын утонул…» — «А где же он утонул?» — «В озере». — «Где же в этой безводной пустыне озеро?» — «Утром мой сын увидел озеро вдалеке, пошел окунуться и утонул…» — «Сколько лет езжу по пустыне, здесь никогда не встречал никакого озера. Поэтому он не мог утонуть. А сколько лет было твоему сыну?» — «Не знаю, ведь я безплодная старуха…» — плача, отвечает та. «Если ты безплодна, то у тебя не могло быть сына, который бы утонул в пустыне!» — «Так говоря, вы отняли у меня последнюю надежду, что мой сын жив, караванщик!» — «Но зато ты теперь знаешь, что он не погиб, потому что его никогда не было…» — Джамшед хитро посмотрел на меня и рассмеялся:
— Вот поэтому я и не выпускаю из рук четки! То, что было пылью, опять пылью станет, а Бог остается… Ты верно сделал, что молитву выбрал.
После этой беседы он всегда приветствовал меня с особым уважением.
В период жизни на Пештове во мне снова возникло серьезное желание доверить свои чувства поэзии. Наконец-то стихи внутри меня могли находить слова, чтобы облечься в осязаемую форму. Но стихи не так увлекали меня, как молитва, потому что только в ней рождались те переживания, которые я мог высказать в своих стихотворениях.
Поражаюсь удивительным тайнам Твоим, Господи: вся жизнь моя, муки рождения, возрастание и становление в чудесном мире Твоем, при внимательном рассмотрении ни что иное, как дым, плывущий в безбрежной глубине неба. И лишь Ты один, объемлющий бездонные небеса и необъятную землю, когда открываешься духовному зрению, становишься реальнее всего видимого и слышимого. Ибо Ты — все во всем и весь непостижимо открываешь Себя в глубинах моего сердца.
МОЛИТВА И ПОХОДЫ
Когда душа напрямую постигает значение сказанного, что человек создан по образу Божию, она мгновенно покидает клетку телесности, превосходя ограниченность тела, дабы соединиться с безмятежностью Святого Духа. Первое открытие, которое совершается в душе по милости Божией, это то, что она глубоко осознает достоверность и самоочевидность своего постижения и то, что лжезнание, создаваемое догадками и умозаключениями, полностью обманчиво и недостоверно. Не устремляясь за изменениями мира, душа учится открывать в самой себе нечто неизменное, именуемое духом, постигая, что изменчивый мир не может быть самоцелью.
Неудовлетворенная жажда познания безконечно разнообразного мира увлекала меня время от времени в далекие поездки. Мне хотелось сравнить климат Таджикистана, доводящий своей летней жарой до изнеможения, с другими прославленными местами Советского Союза. С большим интересом я бродил по берегам величественного Иссык-Куля в Киргизии, добравшись даже до Пржевальска. Несмотря на все красоты этого края, душа не откликнулась на киргизские просторы. Поездка поездом на Байкал открыла без-предельные дали Сибири, когда гудок нашего электровоза несся по таежным сопкам и распадкам на сотни километров туда, где не было ни дорог, ни жилья. Покоренный красотой Сибири, я стоял в тамбуре, открыв дверь и любуясь тайгой.
Где-то под Иркутском поезд остановился на разъезде. Я сошел со ступенек: мне приглянулись трогательные и нежные пионы с синими склоненными головками. Сорвав небольшой букетик, я поставил его в стакан с водой. Тогда мне впервые открылась красота цветов. Сердце распахнулось навстречу этой нежной чистой красоте и словно соединилось с ней. Ошеломленный, я чувствовал, как оно постигает в цветах незримую Божественную суть творения, улавливая невыразимо тонкий и неуловимо прекрасный язык этой красоты.
— Что, пионы понравились, молодой человек? — обратился ко мне пассажир напротив.
— Да, понравились… — смущенно ответил я.
— Это заметно. Даже завидно… — усмехнулся он.
Синее безмятежие байкальских горизонтов вдохновило меня на поиски жилья. В одной глухой деревне мне приглянулась рубленая изба за смехотворную цену. Местные девчата прозвали меня «парень из Баку» и всегда шутливо кричали: «Эй, парень из Баку, выходи гулять!», когда проходили мимо избы, в которой я поселился.
— Для чего вы так говорите?
Мой вопрос смешил их до слез.
— Для залетна молодца и для красного словца! Понимай как хочешь! — хохотали они.
— Я вовсе не из Баку, а из Душанбе! — поправлял я.
— Нет, из Баку! — настаивали сибирячки, подмигивая друг другу.
Но когда в колодце летом я обнаружил на стенах полуметровый слой льда, — как объяснили мне местные жители: «Ну, это вечная мерзлота, однако!», - желание поселиться на Байкале пропало совершенно. Из любопытства я доехал даже до Читы, но угрюмые нравы глухих старообрядческих деревень с высокими заборами, где, как говорят, зимой снега не выпросишь, побудили меня взять билет обратно в Душанбе.
В Забайкалье я познакомился с таким же путешественником (он был постарше) из Москвы, который искал себе более тихое место среди необъятных увалов и займищ Сибири. Устав от долгих переходов по нарзанным источникам, я издали заметил в одной из глухих деревень несколько пожилых женщин сурового вида, закутанных в темные платки по самые глаза, стоявших у калитки с высоким, выше головы, забором, и намерился купить у них какой-нибудь еды.
— Брось, Федор, безполезно! Никаких продуктов здесь не выпросишь… — вполголоса сказал мой спутник.
— Здравствуйте, бабушки! Мы вот мимо идем, устали. Нельзя ли купить у вас немного молока и хлеба? — как можно доброжелательнее сказал я.
Ответом было настороженное молчание. Во дворе рвалась с цепи собака, судя по внушительному лаю, не из маленьких. После некоторого молчания одна из старух неприязненно произнесла:
— Идёте мимо, ну и идите себе! Нечего тут…
— Пойдем, Федор, — потянул меня за руку голодный товарищ. — Ничего у них не добьешься, говорил же тебе!
И вдогонку услышали:
— Выйдут из тюрем и бродят здесь, окаянные…
«Да, Сибирь — все же сложная штука! — подвел я итог своим поискам в этом завораживающем душу крае. — Но зато такой земли нигде на свете нет!»
В долгом утомительном движении по степям Западной Сибири сердце мое так жаждало снова увидеть родные горы в мерцающем мареве горячей дымки, что сами собой сложились слова, в которые осязаемо вошла энергия внутреннего переживания.