Страница 48 из 212
Малейшее отступление от Бога удерживает душу в миру. Сердце, забывшее Бога, и есть отступление.
Я оказался пойманным в ловушку городской суеты и рутинной работы. Едва поступив в библиотеку, я сразу попал в списки сотрудников, уезжавших на уборку хлопка, которая по безсмысленности самого труда людей, не привыкших к изнурительной работе на палящем солнце и долго не заживающих ранок на пальцах рук от колючих коробочек хлопчатника, ничем примечательным не запомнилась. Но, тем не менее, эта поезда привела к знакомству с двумя интересными людьми — молодыми научными сотрудниками АН Таджикистана. Один трудился в Институте сейсмологии, другой — в Институте гастроэнтерологии, оба они приняли в моей жизни самое непосредственное участие.
Работая библиотекарем в академической библиотеке, я продолжал наведываться и в городскую библиотеку, где теперь мне предоставили некоторые льготы. У меня появилась возможность перепечатывать некоторые книги по истории христианства на копировальном аппарате в фотолаборатории библиотеки. Там работал общительный разговорчивый парень, с которым мы иногда беседовали о жизни. Он первый и спросил меня напрямую:
— А ты верующий?
— Да, — решительно сказал я. — Православный!
— А я тоже верующий, — доверительно признался фотограф. — Мой папа был раввином.
Новый знакомый оказался из семьи иудеев, живших неподалеку от центра на еврейской улице. Он очень хотел найти Библию на русском языке, которую мне удалось для него приобрести в дальнейшем.
Сотрудник Института гастроэнтерологии продолжал заходить в библиотеку Академии для работы над своими материалами. Как-то в разговоре он сказал, что у них в Институте преподает лечебную гимнастику местный йог, русский парень. Я попросил его познакомить меня с этим преподавателем. Мне было любопытно увидеть, кто он такой. Через некоторое время йог позвонил в библиотеку и по-военному четко и кратко сообщил мне, что готов встретиться у меня на работе и назначил время встречи. Этот парень пришел с толстым альбомом своих фотографий, где он был снят в различных позах, но то, что я мельком взглянул на них и отложил альбом в сторону, покоробило его. Мне же было интересно другое: есть ли в нем тяга к Богу и Православию?
— Да какой там Бог? Делаешь вот эти упражнения, вот и весь Бог!
— А каких-нибудь верующих в городе знаешь? — попытался я зайти с другой стороны.
— Конечно! — с гордостью ответил он. — Это известные люди: один старый йог, на пенсии, напрямую общается с йогами из Индии!
— Каким же образом?
— Телепатически!
— Понятно. А кто еще?
— Еще есть кандидат наук, ученик Смирнова!
— Какого Смирнова? — заинтересовался я.
— Который перевел «Махабхарату»! Читал?
— Нет.
— Я тоже не читал. Говорят, книги серьезные…
— Так что же, кандидат наук — верующий?
— Еще какой! Он верит в Агни-Иогу! Могу познакомить.
Подстрекаемый любопытством, я познакомился с ними: телепатия оставила жалкое впечатление, а Агни-Йога в устах ученика Смирнова предстала какой-то заумной говорильней. Тем не менее, обнаружив в недрах библиотечного каталога книги «Махабхараты», а заодно найдя «Рамаяну», на какое-то время я увлекся индийской мифологией, не давшей, впрочем, никакой опоры в жизни. Запомнилось отношение моих новых знакомых, любителей Востока, к христианству: и тот, и другой утверждали, значительно глядя в глаза: «Мы Христа уважаем…»
Быстро выяснилось, что все эти люди полностью равнодушны к Православию, и мы расстались. По неосторожности я рассказал любителю упражнений о верующем фотографе в городской библиотеке, и он выразил удивление, что в таком известном учреждении работает верующий. Когда через несколько дней я встретился с фотографом, он со встревоженным лицом вполголоса рассказал мне, что на днях к нему зашли два агента КГБ с вопросом, кто тут верующий в библиотеке? Ему пришлось выкручиваться и делать вид, что он ничего не знает. Горький опыт показал, что искренность и открытость опасны, а йога и КГБ могут без помех работать друг на друга.
На некоторое время меня увлекли своей мистичностью романы Германа Гессе «Игра в бисер» и «Степной волк», но чуждый мне мир его героев постепенно потускнел, не оставив глубокого следа в душе. Роман «Игра в бисер», как ни странно, сильно заинтересовал мою маму, и некоторое время мне часто приходилось выслушивать от нее цитаты из этой книги, которыми она любила подкреплять свои нравоучения.
В этих библиотеках я мало-помалу увлекся так называемой таджикской переводной поэзией, трудами старинных корифеев стихотворства, писавших на фарси или на персидском языке. Среди них — Омар Хайям, Фирдоуси, Хафиз, Руми, Джами. Последний очень понравился моей маме, которая мне в назидание часто цитировала строчки из его стихов. В букинистическом магазине мне посчастливилось приобрести огромную Антологию таджикской поэзии, и этот сборник стал одной из самых читаемых моих книг того периода. Прочел я и все книги «Тысячи и одной ночи», удивившись ряду безнравственных сцен в этих сказках Востока, а семь томов Абу Али ибн Сины или, в европейских языках, Авиценны, внушили мне уважение к его подходу к самой сути разных болезней и методам их излечения.
В библиотеке я взял на дом и заново перечитал все собрание сочинений Достоевского. Как и прежде, душа вновь пережила его романы на пределе своих сил, обретя в них поддержку и опору в своих духовных поисках. На этот раз сильное впечатление оказали на меня «Записки из Мертвого дома», вызвав некоторые ассоциации с моим затянувшимся библиотечно-каторжным городским периодом, окончания которого я дожидался, словно заключенный. Мама, в мое отсутствие, все свободное время отдавала этим книгам. Увидев ее с заплаканными глазами над книгой «Идиот», я спросил:
— Почему ты раньше не говорила, что читала Достоевского?
— Тогда его книги тайком передавали из рук в руки. Ведь они были запрещенными! Дочь приносила их, и мы читали по очереди…
— Можно было дать и мне почитать! — обиженно заметил я.
— Тебе тогда было рано все это знать, сынок! Всему свое время… Я чувствовала, что ты к этому все равно придешь…
Проходил месяц за месяцем однообразной работы в библиотеке. Я начал понемногу терять силы сопротивляться греховным наклонностям и бороться за свое целомудрие. Находясь постоянно в женском коллективе, я слабел в молитве. Все больше помыслы о новых поисках спутницы жизни теснились в моем сердце, а женские улыбки, взгляды и разговоры размягчали волю и душевную стойкость. С другой стороны, одна мысль о том, что горы находятся рядом, рукой подать, а я сижу в одной комнате с женщинами и теряю самообладание, не дыша ароматом горных лугов, не вдыхая их свежий воздух, текущий с кристально-чистых высот, не брожу вдоль горных рек наедине с Богом, — все это подтачивало душу и убивало ее. По выходным дням я старался уезжать в ближайшее красивое ущелье и там, сидя среди камней и скал, отдавался искренней слезной молитве. Но эти молитвенные выезды на природу были подобны глотку воздуха для утопающего, у которого все остальное время легкие задыхаются от нехватки кислорода. В своих молитвах я горячо просил Бога забрать меня в горы только одному Ему ведомыми способами, пусть даже в самые унылые и безводные места, но только чтобы я мог остаться с Ним, один на один, среди неба, скал и безкрайних просторов.
Между тем в библиотеке начались переглядывания, усмешки, намеки и шутки сотрудниц. В их разговорах упоминалось имя молодой девушки, с которой женский коллектив предполагал меня соединить. По-видимому, и она была не против, потому что вся вспыхивала, когда нам случалось работать рядом. Пора было уходить, но куда? Никаких вариантов я не видел и не представлял, пока все не изменилось самым чудесным образом. Ближе к весне в библиотеке появился научный сотрудник из Института сейсмологии, с которым мы познакомились на уборке хлопка. Мы разговорились и он поведал мне о своей давней мечте. Он был большой любитель походов по горам в одиночку и часто в свой отпуск исследовал безлюдные горные хребты. Ему опостылело убивать свою жизнь, сидя безвылазно за рабочим столом: