Страница 45 из 212
— Вот она — наша Обихингоу! — приветствовали ее сейсмологи.
Мне уже было известно, что в низовьях Гармской долины Обихингоу, сливаясь с Сурхобом, дает начало одной из главных рек Таджикистана, называемой Вахш, что значит «дикая». По скальным склонам над дорогой до самых вершин карабкалась арча — древовидный можжевельник с благоухающим запахом. Густой подлесок из кустов ярко-зеленого миндаля, совсем не собирающихся желтеть, покрывал все лощины и распадки с выглядывающими из них рощицами белоствольного осокоря и дымящихся золотом кленов. На огромных конусах речных выносов ярким блеском солнца в окнах домов, сложенных из местного камня, привлекали взгляд уютные кишлаки, отмеченные пирамидальными тополями, кронами ореховых деревьев и тутовника. Дорог на противоположной стороне реки не было, лишь пешеходные узкие мостики, подвешенные на тросах, соединяли эти кишлаки с нашей дорогой.
На одном из поворотов память запечатлела удивительную гору, складки которой напоминали огромный цветок розы. Неподалеку от каменного цветка слева, возле трассы, мелькнула синяя чаша небольшого озера.
— Как красиво! — прошептал я. — Это действительно похоже на то, что я столько времени ищу в горах!
Вдоль трассы потянулись горные селения, расположенные в боковых ущельях. Собаки с громким лаем преследовали нашу машину, и водителю приходилось то и дело объезжать коров, лежавших, подобрав под себя ноги, на теплом асфальте. Поперечные длинные тени тополей пересекали дорогу. У большого поселка Тавильдора с монументальными, похожими на башни скальными блоками, громоздящимися над ним, мы повернули налево, в верховья реки, и проехали развилку, на которой стоял указатель «Горно-Бадахшанская область». «Там — Памир!» — кивнул головой водитель в сторону, куда уходили горные гряды, одна выше другой. На некоторых вершинах уже белел свежий снег.
Асфальт закончился, и началась такая тряская дорога, что пришлось обеими руками держаться за все ручки и поручни машины, чтобы не вылететь из кабины. В конец измотанные полным отсутствием дороги через несколько часов мы выехали на широкую приречную террасу, по которой живописными куполами отсвечивали бронзой уже тронутые осенью раскидистые кроны грецкого ореха. Река прорезала в этой террасе глубокую щель и глухо рокотала где-то внизу. Высокие хребты перекрывали небо, где среди облаков сверкали захватывающие дух ледники, увенчанные пиком, похожим на хрустальный замок, недосягаемый для жителей долины. Кишлак звал нас запахом дыма из труб и стройными тополями. За ним огромной аркой в скальном блоке зияла внушительных размеров пещера. В этом прекрасном месте я провел свои лучшие дни за все время, прошедшее с моего приезда в Таджикистан. Хотя дорога чрезвычайно утомила меня совершенной непригодностью для езды, но сам этот край показался мне удивительным волшебным сном, приснившимся моему сердцу.
Жизнь в среде ученых научила меня видеть в них талантливых исследователей и добрых товарищей, но вместе с тем показала трагизм человеческих усилий обрести счастье на путях науки без Христа. Несчастные «хорошие» люди, не имея в душе огонька веры, в конце концов, заходят в тупик. Достойно жалости стремление познать земные глубины и не знать сокровенных глубин собственного сердца. Ученое любопытство начинается на земле, а заканчивается под землей, находя в ней последнее пристанище — ров смертный. Духовное познание начинается в сердце и продолжается не имея конца, в безпредельном Боге. Наука овладевает фактами того, что исчезает и становится прахом вместе с исследователями. Мудрость овладевает духом благодати и чистотой сердца, ведущими человека к жизни нетленной и вечной. Поучать людей мирским законам, значит, уподобляться тем, кто расхваливает качество приготовленного ими пойла несчастным жертвам, предназначенным на заклание. Открывать жаждущим пути Богопознания — значит приводить смертных к безсмертию, грешников — к святости, неразумных — к мудрости, погибающих — ко спасению.
По мере того как сотрудники Экспедиции приглядывались к моей жизни, она им представлялась все более непонятной. Благодаря их тактичности, никто не спрашивал меня прямо, почему я не принимаю участия в праздничных вечеринках. С большей частью сотрудников сейсмологической базы у меня установились хорошие добрые отношения, а с коллегами Халтурина, теми, кто помоложе, мы очень сдружились. Но, тем не менее, некоторая подозрительность начала набирать силу. Виталий Иванович уже не так весело и шутливо приветствовал меня. Его обязанности парторга накладывали определенный отпечаток на наши отношения. По-видимому, он стал догадываться о том, что я верующий, потому что через какое-то время предложил мне поселиться в экспедиционной гостинице, где иной раз приходилось делить ночлег с незнакомыми приезжими.
Так как меня взяли на должность лаборанта временно, а дело шло к глубокой осени, мой начальник передал меня другой группе специалистов. Ее руководитель поселил меня в доме, отведенном под склад, без какого-либо отопления. Приходилось укрываться от холода сверху матрасом. На пальцах рук и ног появились красные болезненные вздутия — признаки артрита. Но другого жилья мне взять было негде, оставалось терпеть.
К этой же группе сейсмологов подключили и молодую семейную пару — ученых из Америки. Мужа звали Питер, и с ним мне приходилось иногда общаться, причем я сильно смущался из-за своего корявого английского. Питер, худенький человек в очках с тонкой золотой оправой, и жена, чем-то неуловимо на него похожая, запомнились мне как скромные приветливые люди. Ребенок их был очень бойким мальчуганом, который увлеченно играл в футбол с русскими ребятами. Его родителям пришлось закончить двухгодичные курсы русского языка, чтобы сносно говорить по-русски, а малышу потребовалось всего несколько летних месяцев, чтобы бойко общаться со сверстниками и даже спорить во время игр с нарушителями футбольных правил.
Когда я решил подтянуть свой английский и привез из библиотеки солидный том по исследованию суфизма на английском языке, первые же страницы поставили меня в тупик. Не зная, как перевести сложные речевые обороты, я попросил помощи у Питера и он, с большой отзывчивостью, помог мне в переводе. Иногда, вместе с мужем, мне подсказывала смысл книжных фраз и его жена.
Именно к ним в Америку уехала чета Халтуриных после разгрома Гармской Сейсмологической экспедиции во время гражданской войны в Таджикистане и распада Академии Наук Советского Союза. Там они нашли свой последний приют.
Из светлых эпизодов моей жизни с сейсмологами, помню, что лучше всего у меня сложились отношения с их детьми, с которыми я отдыхал душой, веселясь в их безхитростной компании. Взрослым было не до них, и мне доставляло большое удовольствие принимать участие в разнообразных детских играх после работы. Помню, как все мы, до последнего карапуза, ходили смотреть на могучую реку, быстро мчащуюся в пенных перекатах и стиснутую узкими бортами долины. Гул воды, катящей громадные валуны, пороги с радужными брызгами и водяной пылью, надолго приковывали наше внимание. Вдоволь налюбовавшись этой впечатляющей картиной, мы повернули обратно, приноравливаясь к шагам ковыляющего среди нас малыша. Навстречу быстрой походкой летела взволнованная женщина. За ней спешно шагал нахмуренный Халтурин.
— Ну, вот видишь? Все в порядке! — заметил он запыхавшейся матери, увидев меня с детьми.
Молодая женщина молча схватила за руку своего карапуза.
— А куда вы ходили? — полюбопытствовал Виталий Иванович.
— Смотрели на реку…
— У тебя, видно, дудочка какая-то есть, что ты всех детей увел с собой? — пошутил он, потрепав меня по плечу.
С первых дней моей жизни с работниками Института физики Земли самое теплое искреннее участие приняла во мне Татьяна Глебовна, жена Халтурина, имевшая необыкновенно доброе сердце и, как я слышал от ее коллег, очень талантливый ученый. Она тщательно следила за тем, чтобы у меня было разнообразное питание, даже когда я работал в другой группе.