Страница 39 из 212
Тем не менее, эти же грузинки очень помогли мне, обнаружив прекрасные качества своих добрых душ. Так как мой сосед по комнате сильно курил, я начал изнемогать от табачного дыма и на кухне как-то сказал, что у меня уже нет сил жить в табачном дыму и холоде. Поварихи немедленно отправились к директору и сказали, что забирают меня к себе в поселок, в свои дома.
— Дело ваше, — ответил директор. — Пусть только на работу не опаздывает!
Женщины привели меня к длинному каменному строению барачного типа, по фасаду которого располагалось множество дверей — это и были их «дома». Они открыли одну из дверей, и мы вошли в небольшую комнату с одним окном, кроватью, с ковриком возле нее, столом и лампочкой на потолке. В углу стояла железная печь с трубой, выходившей в стену.
— Вода во дворе, а туалет сам увидишь! — засмеялись поварихи. — А почему же ты один?
— Приехал пожить в горах.
— Так у тебя здесь ни папы, ни мамы? — участливо спросили женщины.
— Нет никого.
— Тогда, дорогой, слушай: мы тебе — папа, мы тебе — мама!
Я улыбнулся им с благодарностью. Грузинки принесли мне электроплитку, чайник, кухонную посуду, ложки и вилки.
— Живи, дорогой! — пожелали они мне, выходя из комнаты.
Я попытался их поблагодарить, но они замахали на меня руками и захлопнули дверь. Так я очутился возле горы Казбек со своей комнатой и чудесным видом на горную долину. В сельском магазине мне на глаза попалась большая карта Советского Союза, отпечатанная на бумаге, покрытой пленкой. Эту карту я прибил к стене у койки, чтобы она служила мне защитой от холодного камня. Средняя Азия располагалась как раз у моей головы. Еще я купил эмалированное ведро для воды, а вот чая в магазине не оказалось. Но когда-то я прочитал, что можно заваривать поджаренные корни одуванчика, и вскоре пил свой чай, слегка отдававший горечью, однако был счастлив — наконец-то я один и могу молиться, сколько хватит сил.
Работа не забирала у меня много времени, поэтому я мог совершать большие прогулки по долине, где на каждом ее повороте возвышались древние оборонительные башни. За селом я обнаружил нарзанные источники, в каждом из них бил, бурля и пенясь пузырями, ключ с большим содержанием газа и со своим отличительным вкусом. В дальних окрестностях села Сиони мне посчастливилось найти еще один нарзанный источник. Там вода наполняла выдолбленную в скале вместительную ванну, в которой я иногда с большим удовольствием купался, когда в полдень солнце начинало пригревать. Красивые старинные церкви по вершинам холмов, к сожалению, оказались закрыты и службы в них не совершались. Особенно мне понравился своей строгой красотой Сионский храм XI века, стоящий высоко над дорогой и словно сияющий своей белокаменной кладкой над всей долиной Терека. Удалось мне разыскать и старинный монастырь-крепость, запрятавшийся на высоком плато в ущелье, куда вела заброшенная тропа. Но он представлял собой лишь сильно разрушенные крепостные стены, уцелел только алтарь и каменный престол, сооруженный из одной большой глыбы гранита. Рядом с этой святыней, украшенной высеченными в камне крестами, я проводил свои выходные дни.
Большой удачей для меня стала другая интересная находка. В скальном известняковом обрыве я заметил несколько пещер, которые оказались большими и сухими. В них мне очень нравилось молиться, и я подолгу сидел с четками в одной из пещер, воображая себя подвижником-аскетом. С большим энтузиазмом, когда выдавался погожий день, обходя стороной овечьи отары, я любил подниматься к Казбеку, по-грузински — Мкинварцвери, где с восхищением и восторгом стоял у мощных ледников под порывами сильного ветра, дующего с их верховий. Но в районе Казбека почти всегда было очень облачно. Временами холодный дождь внезапно начинал хлестать в лицо, и тогда приходилось поспешно возвращаться. Я бегом спускался вниз, скользя на размокших тропах и подгоняемый пронизывающим до костей ветром. К пастухам в их задымленные шалаши заходить было страшновато, настолько диким казался для меня их вид. Иногда я совершал походы в сторону уединенной долины, где жили хевсуры, горный народ, ютящийся в бедных домах, больше похожих на каменные сакли с обязательными возле них башнями, возведенными из грубо сложенных каменных глыб. Скудные поросли березок составляли все украшение долины.
Помню еще поездку на автобусе в Осетию вдоль Дарьяльского ущелья, где в глубокой теснине мутным плеском метался и буйствовал в скалистых берегах Терек. Наиболее впечатляющий вид на вершину пятитысячника открывался со стороны села Казбеги, где в верховьях ущелья на фоне снежного профиля Казбека четким силуэтом красовался величественный Троицкий храм, воспетый еще Пушкиным: «Туда б, в заоблачную келью, в соседство Бога скрыться мне…» Путешествуя по Военно-Грузинской дороге, другой великий русский поэт Лермонтов восхищался необыкновенным зрелищем Дарьяльского великана: «Тебе, Казбек, о страж востока, принес я, странник, свой поклон…» В этом мощном и потрясающем воображение пейзаже было нечто завораживающее, и сердце мое, как будто примирясь со всеми невзгодами, стало ощущать себя странником, созерцающим не мир обычных людей, а чудесный мир Божия творения.
Боже, Ты знаешь меня как никто другой, дай же мне постичь Тебя в той мере, какую Ты Сам определишь для меня, ибо верю и знаю, что эта мера познания Твоего, данная Тобою с избытком превзойдет все мои возможности постигнуть Тебя. Зависть никогда победить не может и потому она лишь способна клеветать. С Тобой, Господи, все завистники — лишь укрепление души, живущей в любви Твоей, а клеветники — лишь прославление души, прилепившейся к смирению Твоему. И завистники, и клеветники тоже ходят по дивной земле Твоей, Боже, но подобно ходящим гробам — упадут и некому будет поднять их. Господи Боже мой и Пресвятая Матерь Божия, скройте меня от мира сего не потому, что он страшен мне, а потому, что мне наиболее мил немеркнущий свет Отца нашего, сущего на Небесах.
СТРАННИК
Соединяться умом со страстями — то же самое, что поклоняться идолам, а сослагаться с помыслами — то же самое, что приносить себя в жертву демонам. Той же любовью, какой мы любим Бога, единственно ей возможно смирить несмиренную упорствующую душу — открыть для нее новую жизнь в том, чтобы она смогла полюбить даже врагов, как безсмертных носителей вечности и удивительных творений Божиих, подобных нам. Любовь человеческая не имеет в себе никакой силы противостоять злу, ибо имя такой «любви» — ненависть. Лишь с помощью благодатной силы Божественная любовь побеждает зло без борьбы и одолевает его без усилий.
Невозможно полюбить человеческое существо так, словно оно никогда не узнает смерти. Поэтому возлюбить ближнего можно лишь той любовью, какой мы любим Самого Бога — как безсмертное Существо. Когда наша жизнь и жизнь Бога сливаются воедино, в нашей жизни не остается места для смерти. Но если наше существование отторгается от Своего Творца, оно словно раздирается на мелкие лохмотья, которые уже не годятся для новой жизни.
Эта экзотическая страна не стала для меня второй родиной, ибо родина не там, где красиво, а там, где мы родились телом, а еще важнее — душой, где мы чувствуем, что находимся дома и, самое главное, — с Богом. За это время произошли две забавные истории и две грустные. Как-то к нам приехали автобусы со школьниками из Тбилиси, и турбаза словно посветлела от детских лиц и звонких голосов. Улучив минутку, я с удовольствием присоединялся к их играм в волейбол и к веселой беготне по зеленому лугу. Не знаю почему, девчонки прозвали меня «Ангелочек» и всегда с хохотом звали меня играть, весело крича: «Гамарджоба, Ангелочек!», когда я с ящиком моркови или помидоров проходил по двору. Когда-то на телевидении я научился подбирать мелодии на пианино одной рукой. На турбазе, заходя в клуб, когда в нем никого не было, я играл для себя, просто чтобы услышать звук музыкального инструмента. Однажды, увлекшись, я повторял на пианино свои простенькие мелодии и не заметил, что у меня появились слушатели. Мне невольно пришлось остановиться, когда позади раздался громкий хохот школьниц.