Страница 23 из 212
Там вновь я вспомнил о молитве, которая сопровождала мою жизнь в годы юности, но теперь ощущение счастья от созерцания земной красоты переполняло душу так же, как раньше ее переполняло страдание. Но от страданий сердце быстрее переходило к поискам молитвенной помощи и поддержки, а молитвы благодарности еще не были известны мне, и я не представлял как это делать. Созерцание гармонии окружающего мира погружало душу в любование красотой трепещущего светом и несопоставимого ни с чем горного пейзажа. Такое созерцание всецело увлекало внимание вовне, заставляя забывать о душевных проблемах, которые, тем не менее, оставались нерешенными и требующими ответов на все накопившиеся вопросы. Не понимая этого, я полностью отдался наслаждению и любованию невиданным ранее зрелищем — открывшейся мне красоты мира, и это чувственное созерцание значительно перевесило тягу к городским увлечениям и интересам, которые не шли ни в какое сравнение с истинностью и значимостью для души этого нового переживания.
До большого озера Кардывач от нашего приюта было около часа ходу, и за этот час мое мировоззрение полностью изменилось. Город, с его манящими развлечениями и суетой, остался далеко в прошлом, и даже это городское прошлое в горах стало казаться вымышленным и нереальным, а все мои привязанности к его «красотам» — просто смешными. Настоящая реальная красота горного ландшафта не шла ни в какое сравнение с городскими пустыми увлечениями и их ложными «ценностями».
Берег открывшегося озера, окруженного зарослями горных берез, уходил сразу глубоко в воду и я, не удержавшись, на ходу сбросил одежду и прыгнул в набегающие облака и дрожащее за ними в глубине слепящее горное солнце. Вода обожгла горячим очищающим холодом, и я выскочил в шоке на берег. Изломанные зимними снегами березы упрямо тянулись к небу молодой листвой. Серебро озера дробило отражающиеся в нем вершины. Чувство молодости и восторга от соприкновения с живым радостным миром чистой и безмятежной природы взволновало сердце неизведанным прежде ощущением полноты бытия… Я присел в тени невысоких берез и погрузился в размышления о том, что никогда уже не смогу уйти от этих озер и такой удивительной и прекрасной жизни.
Чистота природы и особенно открытие того, что можно так легко и реально жить в ее простоте, без всякого удобства и комфорта, — все это наглядно предстало передо мной в спокойной неторопливой жизни абхазских пастухов. Сидя в гостях у абхазов возле потрескивающего красноватыми угольками очага, со сладковатым дымком сосновых поленьев и ароматом мамалыги из котла, стоящего на огне, слушая неторопливые беседы сыроваров, я словно возвращался к чему-то давно забытому и утерянному, еще не совсем ушедшему в темные бездны памяти, к тому, что до сих пор жило очень глубоко в моей душе. Не городская жизнь, не безтолковая уличная «дружба», заводящая в житейские тупики, не шум и музыка городских улиц и бульваров, а простая, удивительно прекрасная и спокойная жизнь раскрывала мне свое ни с чем не сравнимое очарование. И в ответ на ее тихие призывы мое сердце откликалось живым и горячим откликом, оно реально оживало и возвращалось к чистоте и свежести самой лучшей юности — юности души.
Отдельно от новых горных ощущений сильно потрясли и всколыхнули все мои детские страсти изумительно изящные и совершенные существа — скаковые лошади! На вольном выпасе в лугах откармливались лучшие скакуны Северного Кавказа, породистые и тонконогие, ослепительно красивые — они буквально заворожили меня. Когда-то, в станице, у дедушки в конюшне стояло несколько лошадей, и во мне смутно жило воспоминание о большеглазых густогривых созданиях, облик которых навсегда отпечатался в душе. Встреча в горах с такими невероятно красивыми творениями, словно пришедшими на землю из другого мира, возродила в душе эту безсознательную тягу к лошадям, переданную мне от прошлых поколений. Не в силах удержать свое нетерпение, я умолил пастухов поймать для меня одного из полудиких красавцев, прося разрешения хотя бы посидеть на нем. Отзывчивый молодой пастух с готовностью поймал для меня молодого жеребца, который, фыркая, мотал головой, пытаясь освободиться от уздечки, и перебирал ногами.
— А ездить умеешь? — с усмешкой спросил пастух.
— Умею! — боясь, что мне откажут, поспешил сказать я, имея в виду, что ездил немного на рабочих лошадях.
Пастух помог мне вскочить в седло и отпустил уздечку: конь мгновенно встал на дыбы и я инстинктивно прильнул к его шее. И тут же горячий жеребец пошел вскачь, кося на меня темным глазом. Такой радости, не испуга, а именно радости, я не испытывал ни разу. Безсознательно я привстал на стременах, и конь понесся по цветущему разнотравью, разбрызгивая сок молочая и смятой бузины. Чувство полной слитности с полетом над землей этого благородного существа овладело моей душой. Наверное, так можно было бы скакать по лугам целую вечность, если бы не крики обезпокоенных пастухов, зовущих меня вернуться и опасающихся неприятностей, как бы норовистый конь нечаянно не понес меня к речным обрывам. Пронесясь галопом еще раз мимо восторженно кричащих и размахивающих руками абхазов, я повернул обратно: сердце мое выскакивало из груди от восторга. Вплоть до позднего вечера я, словно в забытье, чувствовал под собой молодую дрожь мчащегося скакуна и вдыхал медовые ароматы горных лугов. У моего друга лошадь тоже сразу встала на дыбы, а затем резко нагнула шею, норовя сбросить седока, и он попросил побыстрее снять его с седла — лошади не были его стихией. Еще много раз пастухи разрешали мне прокатиться на скакунах, но та первая скачка к далеким синим горизонтам навсегда запомнилась мне. Добавлю, что, как это ни странно, лошади еще долго сопровождали меня по жизни, словно верные и преданные друзья.
Понемногу в горах стало прохладнее. Первая желтизна окрасила листву берез, оголила ольховые рощи. На вершинах забелел снег. Наступило начало сентября и нужно было возвращаться домой, где ожидала учеба и работа. В горном поселке, где располагалась турбаза, Сергей встретил свою судьбу — девушку-гречанку. На ней он вскоре женился и остался жить в этом селении. Я один уехал поездом домой, пообещав навещать их семью. Не в силах забыть пролетевшее, переполненное невероятными впечатлениями лето, с его бирюзовыми просторными озерами, лугами и жизнерадостными простыми людьми, глядя в темное ночное окно поезда с мелькающими огнями станций, я говорил сам себе: «Прекрасные мои горы, благодаря вам сердце мое ожило и потянулось к чистой и здоровой жизни среди полюбившейся мне вашей возвышенной красоты! Только среди величавых и безмятежных вершин оно впервые нашло покой и простую человеческую радость. Я вернусь к вам обязательно, обещаю вам! Не забывайте меня!..» Эти переживания еще не стали прозрением Бога, но тихий и пока еще слабый свет покаянной зари коснулся моей души, и забыть его уже было невозможно.
Боже, Спаситель мой, пытаясь повернуть мою блуждающую по широким дорогам запутавшуюся душу к Твоему ясному и благодатному свету, Ты вывел ее в чистый мир земной красоты, чтобы в нем она пришла в себя и начала искать Самого Тебя — Источника всякого счастья и благодати. Пока же душа моя впервые с ненасытной жадностью впитывала в себя лазурное сияние заоблачных небес и дышала полной грудью благоуханным чистым воздухом, стекающим с горных вершин. Сердце мое стало оживать и заново видеть мир. Оно реально ощутило иную жизнь, незримо пребывающую среди земной красоты. Только в горах я открыл для себя, вернее, Бог впервые дал мне увидеть, как изумительно прекрасно ночное небо, волнующее душу своим полыхающим звездным пламенем, такое близкое в горах и такое непостижимо безпредельное. Ошеломляющий калейдоскоп горного разнотравья и луговых цветов, сменяющих друг друга, со всеми оттенками цветовой гаммы, раскрыл глаза мои и научил их благоговейно созерцать чудесный Божественный мир, как совершенное творение, лишенное грязного покрова греха. Больная душа ищет в грехе сладости, но находит в нем лишь ядовитый настой смерти, который горек в устах идолопоклонников греха. Душа, начавшая выздоравливать, ищет чистые истоки веры, учась узнавать ее в тонкой красоте земной природы и затем открывая ее в своих сокровенных глубинах.