Страница 168 из 212
Я обнял его с чувством глубокого уважения:
— Помоги вам Господь, дедушка! Я впервые вижу и слышу такое проникновенное чтение!
— Стар стал, силы уже не те! — посетовал старичок. — Раньше я читал за день по два раза эту книгу…
Заснул я в ту ночь мгновенно. Сил уже не осталось ни на что. А хозяин еще долго гремел ведрами и выходил к корове. Так я и задремал под медленное шарканье его ног.
В семь утра хозяин разбудил меня: он был готов к исповеди и причастию:
— Я уже прочитал немного, несколько кафизм. Можно мы вместе почитаем еще одну кафизму?
— Конечно, можно! — поспешил сказать я.
Мария промолчала. После чтения кафизмы, такого же неторопливого, с остановками и плачем, Алексей долго и со слезами исповедовался за всю свою долгую жизнь, сказав напоследок:
— Пролетели семьдесят два годочка, будто два денечка! Словно все это приснилось… Можно так сказать: чего никогда не было, того и не стало! Спаси нас всех Господи!
Причастился он с умиленным лицом и сердцем. Часам к одиннадцати пришел его сын со своей женой. Они пригласили нас к себе на завтрак. Мы распрощались с удивительным чтецом Псалтири, и по дороге я высказал его сыну мое удивление таким молитвенным подвигом.
— Да, он очень любит Псалтирь! В ней вся его жизнь. После похорон жены он сильно сдал и ноги стали отекать. А раньше папа читал по две Псалтири в день! — с уважением в голосе отозвался мой спутник.
— Какое сильное духом и самоотверженное поколение! Таких людей редко встретишь в жизни… — заметил я. — Вообще, люди здесь, на Псху, удивительные!
— Это точно! — одобрительно отозвались супруги.
Все жители были потомками русских солдат начала двадцатого века. То, что нынешнее поколение родилось и выросло на Псху, помогло этим людям сохранить веру и традиции предков. Таких русских людей, нравственно чистых и здоровых, я знал только в Сергиевом Посаде, но, конечно, более оторванных от своих корней.
Так же как наше тело ежедневно требует еды и питья, чтобы не разрушиться, так душа просит ежедневных молитв и слезного плача, чтобы сохранить в себе духовную жизнь, а не остаться безжизненной и мертвой сущностью. Молитва — это связь с вечной жизнью, которая утверждается и укрепляется в душе, даруя ей еще на земле возможность дышать целительным воздухом благодати и безсмертия. Немолитвенная душа мертва, ибо приняла в себя залог смерти и, еще находясь в теле, испытывает ощущения ада и своего разрушения.
ВЕСНА И ЕЕ БЕДЫ
Стремление все увидеть глазами, понять мыслью и испытать чувствами есть похоть очей, ума и плоти. Стремление узреть внутренним зрением Невидимое, постичь сердцем Невыразимое, Неведомое и Немыслимое, удержав и успокоив движения ума и тела, есть Богопознание. Извращенное любопытство ищет прозорливости и чудес. Смиренное стремление к спасению ищет благодати и святости во Христе.
Душа продолжала вбирать в себя все, происходящее с нею и вокруг нее, превращая это в свое вечное достояние.
К вечеру снова начал порошить мелкий снежок. Супруги вышли провожать нас с керосиновой лампой. Узнав, что я забыл фонарик, они дали нам свою «летучую мышь» в дорогу:
— Потом вернете, с Богом!
Мы с Марией, которая спешила к своим коровам, двинулись вверх по еле заметной тропе в сгущающуюся тьму, предполагая добраться до хутора за три часа. Она быстро шла впереди, на ходу поправляя то и дело сбивавшийся платок. Хотя идти было трудно, но при свете лампы все вокруг казалось удивительно красивым. Золотистый свет фонаря высвечивал порхающие снежинки и словно осыпал золотыми искрами снежный убор на пихтах, перенеся нас в волшебное царство зимней сказки. Где-то на половине пути мы остановились передохнуть. Неожиданно тяжелый прыжок какого-то крупного животного нарушил снежное безмолвие:
— Медведь, что ли? — вздрогнул я.
— Может и медведь, батюшка. Да вы не бойтесь, он не тронет!
— А я не боюсь… — отозвался я, прислушиваясь к ночной тишине.
Тогда мне еще не было известно, что в лесу водятся рыси. Но старушка со смехом покачала головой:
— А чего же вы так встрепенулись? Значит, боитесь!
Так, с шутками, мы добрались до ее дома, а дальше мне пришлось идти одному сквозь снежные декорации горной зимы. При свете фонаря я с радостью увидел улыбающуюся морду моей верной собаки, встретившей меня у калитки.
В доме стоял жуткий холод. Пока я растопил печь и прогрел дом, сильно замерз от мокрой одежды. Коты приветствовали меня жалобным мяуканьем. Они сразу после моего ухода съели оставленный им запас сухарей и были очень голодны. Накормив свое «братство», я почувствовал, как сильно простыл. Пришлось забраться на горячую лежанку, где озноб, охвативший меня поначалу, постепенно прошел. Спать не хотелось. Чувствуя под спиной горячее тепло, я еще долго лежал с четкам и в руках. Впечатление от молитвенников Псху было настолько глубоким, что жалко было засыпать, несмотря на сильную усталость и простуду.
Погода установилась. По ночам небольшой мороз прихватывал подтаявший за день снег. Дни стояли солнечные и ясные. Неослабевающий гул канонады продолжал уносить жизни людей, принося новые тревоги и новые беды. Орудийная стрельба за хребтом говорила о том, что страдания людей продолжаются. В один из таких погожих зимних дней я внезапно услышал сильный свист. Выбежав из дома, я остановился в растерянности. Над огородом, раздувая снежную метель, завис огромный военный вертолет. В окна кабины мне удалось мельком заметить смеющиеся лица пилотов и среди них — лицо отца Виссариона. Машина села прямо в снег, поднимая тучу снежной пыли.
Проваливаясь в снег по колено, я поспешил к вертолету. Из двери выпрыгнул священник в рясе и сразу увяз в снегу. На мой поклон он ответил братским объятием и прокричал:
— Надо было бы тебя забрать на побережье, некому служить в храмах, но люди на Псху упросили, чтобы я тебя оставил! Хотел посмотреть, как ты живешь, жаль времени нет… Служи литургию и молись за всех нас. Что нужно, всегда говори, помогу! Будь здоров, с Богом!
Его большую седую бороду трепал ветер, а в бровях сверкали снежинки. Отцу Виссариону передали из двери большой мешок, и он вручил его мне, словно Дед Мороз. С мешком в руках я отбежал от вертолета. Машина взлетела, засыпая меня снегом, и со свистом ушла над лесом в сторону Псху. Меня поразило то, что я не расслышал грохота двигателя, когда вертолет шел низко над деревьями. Стало понятно, что военная техника затем и создана, чтобы выслеживать и убивать, от нее никуда не убежишь — жуткое творение человеческих рук, достойных другого применения.
Но поступок отца Виссариона вызвал во мне глубокое к нему уважение. В военной неразберихе и суете он нашел время вспомнить обо мне и привезти самое необходимое для литургии: просфоры, вино и муку. Спасибо тебе, дорогой друг! После отлета вертолета мне снова удалось вернуться в ежедневный монашеский распорядок. Погреб был закончен, и в нем удалось спасти картофель от промерзания, укрыв его мешковиной. Кукуруза собрана и полущена на зерна. Шишин сделал мне из снарядной гильзы ручную мельницу, в которой я начал молоть кукурузные зерна для мамалыги — очень сытной кукурузной каши. Половину урожая я отнес старушке-соседке, а часть поменял с помощью Василия Николаевича на крупы и подсолнечное масло. Меня сильно выручили осенью грецкие орехи и каштаны, которые я успел собрать до начала снегопада. Орехи я слегка поджаривал на сковороде, а каштаны варил в котелке. Это, а также поджаренный картофель было моим «утешением». Оставалось только молиться, пилить дрова и безпрерывно откидывать с дорожек лопатой снег, снова поваливший с низких облачных небес.
На крыше дома накопились огромные массы снега, это стало вызывать безпокойство. Лесничий предупреждал меня, что на Псху бывали случаи, когда мокрый снег проламывал крыши во время оттепелей. Пришлось спешно пробираться по сугробам в лес, искать подходящую жердь. Из нее я соорудил длинный скребок, которым начал стягивать слипшийся и смерзшийся снег с крыши. От холода немели пальцы, снег валился на плечи, а сил было мало. Эта борьба со снегом запомнилась своей изматывающей однообразностью. Зыбкие туманы заглядывали в окна и проникали в дом.