Страница 163 из 212
ВОЙНА
Иные души просят у Бога все, что пожелают, но, когда Он одаряет их Своей благостью, они слушают лишь то, что хотят услышать, и принимают лишь то, что угодно им. Верная и любящая Бога душа ищет от Него то, что Он Сам изберет для ее пользы, как Его святой дар. Но души, еще не пришедшие к Любви, стремятся получить от Бога лишь то, что хотят сами. Им приходится пожинать горькие плоды своих необузданных желаний и греховных действий.
Утомительны предчувствия и ожидания бед и скорбей, и ошибочны делаемые на их основе выводы и предположения, плод которых — заблуждение и гибель. Спасительны доверие к Богу и смиренное подчинение Его мудрой воле, плод которых — спасение души и избавление от бедствий мира сего.
Лето подходило к концу. Август отзванивал последними трелями кузнечиков в вянущих травах. С огорода веяло запахом укропа, помидорной ботвы и земли, тихо остывающей под нежарким августовским солнцем. Картофель уродился на славу, большие клубни украшали мой стол и радовали глаз. Красные шары помидоров и шершавые бока зеленых ароматных огурцов узорили желтеющие грядки. Тыквы свисали с изгороди, сияя золотистым отливом. Я вновь принялся ломом долбить погреб в кладовой, но работа шла медленно. Каждый валун словно впрессовался в слежавшуюся почву, заполненную речной галькой. Тем временем неотвратимо и грозно приближалась военная катастрофа. Смутные страхи и тревоги поползли по горным перевалам.
В одно августовское утро я проснулся от низкого угрожающего гула, доносящегося из-за Сухумского перевала. Выбежав во двор, я увидел густые клубы черного дыма. Они поднимались за перевалами где-то на побережье. Казалось, в самом воздухе повисло ощущение смерти. Война чувствовалась даже на расстоянии, а гул и грохот означали одно — стрельба велась из тяжелых орудий. Как потом выяснилось, это били гаубицы. Спросить у кого-либо, что происходит, пока не представлялось возможным. Рядом жила вдова Ильи, погруженная в свое горе Мария, еще дальше жил старенький пасечник — все население хутора, включая меня. Но мне уже стало понятно: отец Виталий оказался прав. Началась война, и она изменила всю мою жизнь и жизнь многих людей в Абхазии в одну ночь.
Сыновья Ильи сразу ушли на Псху, а мы, соседка Мария, пасечник Николай и я, остались совершенно одни, без всяких новостей и сообщений. Орудийный обстрел велся регулярно, каждый день, и то, что каждый снаряд калечил и убивал людей, вызывало в душе глубокую печаль и сильную скорбь. Еще несколько дней прошло в полной неизвестности о происходящем по ту сторону хребта. На следующий день начал спешно летать большой вертолет между Сухуми и высокогорным озером Рица. Он летал до вечера, и было заметно, что в Сухуми он летел медленно и, похоже, был перегружен, так надсадно ревел его двигатель.
Утром ко мне пришли несколько жителей Псху и абхазов в военной форме. Все были вооружены автоматами. Меня предупредили, что на Псху введено военное положение и размещен абхазский военный отряд для защиты аэродрома, который имеет стратегическое значение. Всякие выходы и переходы без разрешения командования Псху приравниваются к шпионажу, и задержанные будут расстреляны на месте. На магистральных тропах и перевалах устанавливаются минные заграждения, а в окрестностях Псху поставлены сигнальные ловушки и назначен ночной дозор.
Грузинские передовые части взяли Сухуми и вышли к Сухумскому перевалу, находящемуся прямо напротив домов на Решевей. Так как снайперы стреляли ночью по освещенным окнам, мне посоветовали завесить окна одеялами. На Гагры грузины пытались высадить десант с моря, но были полностью разбиты. Остатки разбитых частей бежали на озеро Рица, откуда часть этого десанта была эвакуирована вертолетом, а разрозненные группы пытаются теперь пройти по Бзыби к Сухумскому перевалу.
— Что же мне делать, если ночью явятся грузины? — спросил я в недоумении.
— Скрывайтесь на ночь в лесу где-нибудь под камнем! — последовал ответ. — Никакой охраны на хуторе не положено, не хватает людей. Только разведка будет находиться под перевалом в лесу.
— Как же так? — удивился я. — Псху охраняет отряд, а мы здесь с одной старушкой и пасечником будем защищать Решевей?
Солдаты засмеялись.
— Если ружье и патроны есть, можете отстреливаться, а лучше закрывайте дом и перебирайтесь на Псху. Оставаться здесь очень опасно… — дал мне совет один из абхазов.
— Нет, стрелять мне не положено, и ружья нет. Останусь здесь, как Бог даст! — решительно воспротивился я.
На Псху идти мне очень не хотелось.
Слава Богу, что отец Виталий помог советами, предупредив о войне, особенно насчет запаса продуктов в горах, потому что выйти за ними не было никакой возможности. Те жители Псху, которые пытались сделать тайники в лесу, чуть было не поплатились жизнью за свои мешки с крупами, которые к тому же сгнили без всякой пользы. Их задержал военный патруль и хотел расстрелять на месте за нарушение военного положения, как шпионов. За свой дом я не волновался, так как в нем не было ничего ценного. Но все-таки страх ночевать в доме, стоящем на отшибе в лесу, где бродят озлобленные грузины, вызвал холодок в моем сердце. Хорошо, что все наши ребята выехали с Решевей, потому что в армию призывали все возрасты включительно до пятидесяти лет.
Люди упросили начальство абхазского отряда оставить меня на Псху, как священника. Их просьбу поддержал отец Виссарион. Дней через десять появились сыновья Ильи в камуфляжной форме с автоматами на плечах. Они были посланы вместе с абхазами контролировать перевал и тропы в верховьях Бзыби. Братья пообещали, что выручат меня, если мне придется пройти на Грибзу и я попаду в засаду. Но пока мой поход снова откладывался, потому что в келье не было продуктов, а кукуруза и картофель только начали созревать. Я варил молодые кукурузные початки, которые казались мне невиданным деликатесом. Заодно братья привезли мне на лошади мешок муки, за которую я был им очень благодарен. Эту муку распределило для всех жителей командование на Псху.
Однажды я увидел в нашей летней кухне красивую собаку с острой симпатичной мордой и длинной шелковистой шерстью каштанового цвета. Она явно не собиралась уходить. Собака оказалась удивительно понятливой и доброй. Все кошачье семейство полюбило ее и вскоре с мурлыканьем терлось о ее бока, а она добродушно подталкивала их мокрым носом. Пришлось почесать затылок, чем же кормить все это «братство». В конце концов они приспособились к мучной похлебке и сухарям.
Управившись со всеми делами в скиту, я начал собираться в поход на Грибзу. Для кельи я налущил кукурузных зерен и взял запас муки. Но стук в дверь нарушил все мои планы. Открыв ее, я увидел усталого пчеловода и милиционера. Автоматы они сняли и поставили у двери. Вид у них был печальный.
— Что, война, Василий Николаевич?
— Война, батюшка… — вздохнул он. — Только вы собирайтесь, пожалуйста! Нужно на Псху идти…
— А что случилось?
— Шишин умирает…
Гости присели, и я узнал, что никто не понимает, что творится с лесничим. У него отнялись руки и ноги, и он собирается умирать. Все время зовет батюшку. Фельдшер сейчас у него в доме, но помочь ничем не может. Люди в недоумении, что делать. Я собрал все необходимое для соборования, надел епитрахиль, взял запасные Дары.
— Дверь на замок запирай, батюшка! — посоветовал милиционер, заметив, что я подпер ее палкой. — Теперь другие времена…
— Замка нет, Валера.
— Ого, да у вас колли живет, откуда? — изумился пчеловод, заметив мою собаку.
— Похоже, она спустилась сверху от пастухов, — проницательно рассудил милиционер. — Как только началась война, все пастухи — армяне и грузины — кинулись к своим семьям. Даже побросали коров. Сейчас наверху их стада сельчане собирают…
В доме егеря было полно народу. Его жена с плачем принялась рассказывать, что болезнь его непонятная и сам он твердит, что умирает. Подошла женщина-фельдшер с бледным, усталым лицом. Она сделала все, что могла, больше помочь больному нечем. Я вошел к Василию. Он лежал совершенно без сил и слабым голосом поприветствовал меня: