Страница 121 из 212
В Сухуми мы прибыли поездом. Провожатый привел нас на узенькую улочку, где жили праведники — дьякон Григорий и его матушка Ольга, принимавшие всех монахов и пустынников. Наш новый знакомый уже бывал здесь ранее, вместе с семинаристами из Троице-Сергиевой Лавры, которые приезжали помочь пустынникам. Один из этих семинаристов стал впоследствии известным игуменом московского монастыря.
В подарок хозяевам мы привезли муку, крупы, сахар и старые подрясники для пустынников. С этими милыми и простыми людьми в последующие годы я сблизился настолько, что много лет они были для меня в Абхазии как отец и мать. Матушка поблагодарила нас за подарки, а инструментам очень обрадовалась, поскольку их было трудно приобрести. Дьякон внимательно осмотрел привезенные вещи и попросил оставить ему колун. Мой друг с радостью отдал ему это тяжелое изделие, облегчив свой рюкзак, который не мог без посторонней помощи даже приподнять с земли.
Пока мы отдыхали у гостеприимных хозяев, с гор приехал иеромонах Паисий за продуктами. Мы познакомились и решили вчетвером утром выехать в горы. До последнего селения нас довез на своей машине местный охотник, знакомый сухумского дьякона. Первой неожиданностью оказалось то, что нас встретили монахини, ожидающие нашего спутника-иеромонаха. Это были чувашки, ревностно подвизающиеся в горах наравне с монахами. Наш друг имел послушание периодически исповедовать их и причащать запасными Дарами. Он остался с ними, чтобы обсудить дела в их монашеской общине. Мы, с огромным трудом взвалив с помощью друг друга на свои спины неподъемные рюкзаки, медленно пошли по тропе.
Наш проводник, несмотря на тяжелый рюкзак, который был тяжелее наших, шел легко и быстро, как бывший спортсмен. К вечеру наша группа подошла к небольшой хижине, где нас ожидал послушник, высокий, худой и очень жилистый парень. Рядом с ним стоял трудник, который часто почесывал волосатую грудь, видневшуюся за расстегнутым воротом рубахи. При этом он повторял хриплым голосом: «Иисусе, как трудно спастися!» В темноте подошел отставший иеромонах. Совместно мы прочитали монашеское правило и отправились по топчанам на отдых.
Сереньким утром, под накрапывающим мелким дождиком, мы вышли в путь. По уверениям пустынников, такие мелкие, словно безчисленный серебряный бисер, дожди могут идти здесь неделями. Трудник вышел нас провожать, как всегда почесывая грудь. Неподъемный рюкзак архимандрита взял жилистый послушник и легким шагом пошел впереди. Мы постепенно поднимались по узкой скользкой тропе среди мокрого леса. Слева от тропы под обрывом шумела река. Архимандрит, идущий без рюкзака, старался поспевать за послушником. Видно было, что это дается ему нелегко. Иеромонах свернул на боковую тропинку, желая навестить старого монаха и поисповедать его. Я тащился позади всех. Мастер спорта то и дело оборачивался ко мне и повторял:
— Не медли! Нам нужно точно в восемнадцать ноль-ноль быть под перевалом!
Я старался как мог, но тем не менее начал понемногу изнемогать.
Издали стал слышен грохот воды. Мы подошли к глубокому узкому ущелью, шириной метра три-четыре. Через него были перекинуты несколько тонких жердей, а вместо поручней сбоку был закреплен тоненький хлыст, толщиной с мизинец.
— Почему вы не сделаете себе здесь мост из бревен? — спросил я у послушника, разглядывая эту хрупкую конструкцию.
При взгляде на клокотавшую внизу реку не оставалось сомнений, что у сорвавшегося с этого сооружения нет никаких шансов на спасение.
— Если нам с молитвой страшно переходить, то те, кто ищет нас, ни за что не пройдут по этому мосту! — бодро ответил послушник. Он перекрестился и в мгновение ока очутился на противоположном берегу. Следом за ним, балансируя на мокрых и скользких жердях, перешел спортсмен. С того берега они выжидающе смотрели на меня. Перекрестясь и сдерживая дыхание, я осторожно ступил на ненадежные жерди. Тонкого поручня старался только слегка касаться пальцами правой руки, чтобы сохранить равновесие с тяжелым рюкзаком. Остерегаясь смотреть на клокочущую внизу пену, я наконец ухватился за крепкие дружеские руки, протянутые мне навстречу. Как ни страшно было идти самому по этому опасному настилу, но еще страшнее оказалось смотреть, когда ревущую стремнину переходил мой друг.
Греховный закон берет власть над душой, соблазняя ее своеволием и силой привычки ко злу. Евангельские заповеди дают душе, свободно избравшей их, власть над грехом дарованием ей Божественной благодати. Погруженность души в вещество мира сего приносит душе не успокоение, которое она безуспешно ищет в вещественном неустойчивом мире, а постоянную тревогу и страх от нескончаемого падения души в бездну греха.
ЗДРАВСТВУЙ, ПСХУ!
Зачастую душа молится Богу, обуреваемая тайным страхом, что Господь, услышав ее мольбы, тут же их исполнит. И она, обретя то, к чему еще не готова, страшится утратить безценный дар. Отказавшись от ложной мирской тревоги, душа испытывает боязнь перед новой жизнью и новыми испытаниями в духовной стойкости и нравственности, особенно в целомудрии и сердечной чистоте. Пройдя долгий и трудный путь, она постигает, что идти куда-то в поисках Бога нет необходимости. Стоит немного решиться — и душа соединяется с Ним навечно. Но не всякая душа имеет силы сохранить это единение с Богом.
В мелком моросящем дожде и в низких серых облаках появились просветы. По лесу разносилась соловьиная перекличка, которая придала немного бодрости моей душе. Передохнув, мы помогли друг другу подняться, кряхтя от тяжести нашего груза. После моста начался длинный затяжной подъем, где мои силы подошли к концу.
— Вставай, не сиди! Нужно идти! — подбадривал меня наш проводник. — Когда я был инструктором, я поднимал туристов в походе пинком ноги!
Хотел ли он и меня так «поднять», не знаю. Помню, что я снова вставал и брел дальше, пока не падал навзничь от усталости.
— Сделаем так, — не унимался инструктор. — Полчаса идем, десять минут отдыхаем! Согласен? — обращался он ко мне.
Я кивал головой, но тем не менее путал весь его график. Под перевал наш отряд подошел с небольшим опозданием. Этот переход дался мне очень тяжело.
— Отец, да у тебя сосуды на лице полопались! — испуганным голосом произнес архимандрит, уставясь на мое лицо.
Все сбежались посмотреть. Потом молча, без слов, переложили в свои рюкзаки часть моих «железок». К ночи мы поднялись в келью пожилого монаха, у которого заночевали. Угощая нас, он достал вяленую рыбу с таким жутким запахом, что я, попросив прощения, отказался ее есть. То же самое сделал и архимандрит. Остальные с видимым удовольствием съели ее целиком. Нам с другом достался картофель в мундире и чай.
Наутро часть груза отец Пимен подарил монаху, приютившему нас. Идти стало гораздо легче. Послушник отправился в свою келью, находившуюся неподалеку. Проводник повел нас к келье маленького иеродиакона, находящейся на другой стороне глубокого ущелья. Перейдя его, пришлось долго взбираться через пихтовый лес без всякой тропы.
— Пустынники специально троп не делают, чтобы их не обнаружили лесники, — пояснил инструктор, — поэтому старайтесь идти порознь…
Соблюдая все меры предосторожности, перевалив через гребень, мы тихо спускались по заросшему кустарником склону, пытаясь двигаться шеренгой. Солнце стояло над головой, с трудом пробиваясь сквозь густые высокие пихты.
Под большим деревом прятался неприметный домик, собранный из расколотых на доски бревен, вставленных в пазы вертикальных столбов-опор. Щели были законопачены мхом. После нашего громогласного чтения молитвы «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!» на порог вышел маленький монах с детским добрым лицом. Приглядевшись, я заметил, что он находился в почтенном возрасте, лет около шестидесяти. Монах приветствовал нас кротким тонким голосом: «Аминь!» Это и был наш иеродиакон Херувим.
Птичья разноголосица наполняла все ущелья и распадки. Мягкое сияние погожего дня проникало в келью золотистым сумраком, освещая наши лица отблесками заката. Солнце здесь быстро пряталось за окружающие вершины. Распаковав рюкзаки и достав угощение и подарки, мы сидели за чаем, слушая рассказы иеродиакона о пустыннической жизни. Он с видимым расположением рассказывал о своем друге — иеромонахе Паисии, который жил вместе с ним в одной келье. С каждым мгновением этот маленький монах нравился мне все больше и больше. После чая мы вместе прочитали монашеское правило. В сгущающейся темноте он стал укладывать нас по деревянным настилам, а сам полез на маленькую подвесную коечку под потолком, как в плацкартном купе.