Страница 107 из 212
Я рассказал отцу Кириллу о том, что происходит в моей келье по утрам и свое представление об этом.
— А молитву твой «будильщик» читает?
— Нет, батюшка.
— Ну, тогда выкинь это из головы! Скажешь тоже — «преподобный»… Смиряй себя и будет с тебя! — старец легонько толкнул меня ладонью в лоб. — Все это — вражье…
Вместе с первым оживлением отчаявшейся души появилось желание писать стихи. Лишенный жизни среди природы, мне было дорого каждое деревцо и каждый цветок в монастыре. И когда появлялась возможность выезжать за целебной святой водой к источнику преподобного Сергия, называвшемуся «Малинники», сердце мое обнимало каждый куст и каждую сосну. Помню мартовскую дорогу в солнечный день. Солнце, слепя глаза, отражалось в каждой весенней луже, в которых купались радостные воробьи. В без-крайнем потеплевшем небе плыли легкие весенние облака, неся тепло на север, к горизонту, где сияли Лаврские церковные купола. Невольно родилось первое стихотворение.
В благодарность за помощь и устроение всей моей жизни само собой сложилось другое стихотворение, посвященное преподобному Сергию.
Когда в душе укрепляется отвращение к тленным вещам и земным благам и возгорается святое пламя покаянной молитвы, устремленной к достижению вечной жизни, в это время душу тяжелым грузом начинают тянуть в бездну тлена и праха накопленные ею дурные привычки. И тогда в сердце рождается плач о своей немощи и слабости, плач о представляющейся душе недостижимой высокой и святой цели — безсмертии, плач о том, чтобы жить и дышать единым Христом.
ИЕРОМОНАХ И МОЛИТВА
Несмиренная душа не может принять смирения Христова. Она, надмеваясь, избирает кичение своими пустыми помыслами, но, не находя в них никакой для себя опоры, безсмысленно гибнет. Смиренная душа, обретя незыблимую опору во Христе, укрепляется в благодати и наследует не только землю, но и Небеса. Блаженная любовь к Тебе, Боже, охватывает сердца любящих Тебя и проникает во все составы тела и души, преображая их в свет и становясь светом не от мира сего. Зарождаясь в молитвенных усилиях, она сама становится в душе непрестанным неизреченным молитвословием.
Обретя некоторую уверенность в том, что, несмотря на суету, удалось «изощриться» в молитве и с помощью старца определить главную цель монастырских послушаний — стяжание в суете душевного мира, сердце мое переполняли благоговейная любовь и благодарность к отцу Кириллу, а также совершенное доверие ко всем его мудрым советам.
— Батюшка, не знаю, как выразить вам словами, насколько я вам благодарен за помощь и поддержку! — часто сами собой вырывались эти признания из моего сердца.
— Ну-ну, смиряйся и спасешься! — улыбался мой духовный отец.
— А можно спросить, отче?
— Спрашивай, спрашивай, слушаю.
— Кого можно назвать мирянином? — я хотел навсегда уяснить себе эти вопросы.
— Того, кто верит в незыблемость мира и вещей.
— А кто такой святой человек?
— Тот, кто убежден в незыблемости Бога, пребывающего в его сердце, — четко отвечал отец Кирилл. — Незыблемость мира и вещей — ложь. Незыблемость Бога и благодати — истина, то есть правда. Поэтому одни люди пребывают во лжи, а другие в правде, да…
— Батюшка, а почему в горах и в пустыне, где пришлось приложить столько сил, желая обрести Бога, я не смог прийти ни к какой серьезной духовной жизни? И лишь когда попал в монастырь, у меня словно открылись глаза?
— Потому что мир постоянно обманывал тебя, дорогой отец Симон, и вел к гибели. А Господь неуклонно выручал тебя, и вел к спасению, да…
— А чем обманывал меня мир?
— Привязанностью, — старец немного помолчал. — Никогда ни к чему не привязывайся, кроме Бога, иначе мир снова обманет тебя.
— А в монастыре есть привязанности?
— И в монастыре можно привязаться к наградам и карьере, подобно мирским людям, да. Самая большая скорбь для тех, кто ищет спасения, видеть вокруг себя людей, обманутых миром, и понимать, как трудно им помочь. Обманутых и плененных миром, да… — отец Кирилл опустил голову, задумавшись.
— А чем можно помогать людям, отче?
— Словом и еще больше — молитвой. Мы в монастыре помогаем людям словом, а пустынники — молитвой. Поэтому ищи молитву, отец Симон…
В глубоком раздумье я вышел от отца Кирилла и отправился помолиться в Троицкий храм: «Слава Тебе, Боже, что Ты дал мне такого доброго и любвеобильного отца! — стоя у раки преподобного Сергия повторял я. — Прошу тебя, отче Сергие, дай ему долгие годы жизни и здравие, чтобы как можно больше прожить рядом с любимым старцем, подражать ему во всем благом, сколько есть сил и не превратиться в монаха, обманутого миром…»
Мне стало понятно, что, постигая тонкую суть душевного мира, ум начинает очищаться сам собой от собственной суетности и одержимости делами и планами. Между тем, хотя нагрузка от послушаний оставалась той же, в душе наступило некоторое успокоение от внутренней суеты и толчеи страстей и помыслов. Но тело мое начало все больше уставать и изнемогать. Здоровье уже не было таким крепким, как прежде, появилась одышка. Свободного времени днем почти не оставалось ни у меня, ни у моих друзей — эконома Пимена, преподавателя отца Анастасия и иеромонаха Прохора, который подорвал здоровье чрезмерным аскетизмом. Ради молитвы он уединялся на колокольне, где, будучи звонарем, заболел на сквозняках туберкулезом. Не всегда у нас появлялась возможность попасть на дневное правило к нашему батюшке. Поэтому в таких случаях мы продолжали собираться на молитву поздними вечерами в келье эконома. Но одного монашеского правила было недостаточно, чтобы утолить молитвенную жажду моей души. Кроме того, теперь и в келье я не находил покоя и уединения. Проблемы доставали меня даже тогда, когда я уставал от беготни и уходил в келью помолиться. Там меня быстро находили и рабочие, и монахи, желавшие обсудить различные вопросы.
Самой большой проблемой для меня оказалось найти место для уединенной молитвы. Нас троих, недавно рукоположенных иеродиаконов, поселили в одной келье. Мы разделили свои койки занавесками, испросив на это благословение у благочинного. Такое расположение коек давало некоторое уединение, но для молитвы являлось недостаточным. К иеродиаконам по вечерам приходили друзья-семинаристы, любившие поговорить о своих насущных делах, поэтому молиться в такое время было сложно. К тому же мои соседи по комнате предпочитали читать длинные каноны и молитвы вслух, что также несколько сбивало меня с молитвенного настроя.