Страница 106 из 212
Еще меня привлекла жизнь некоторых Оптинских старцев, особенно преподобных Льва Оптинского и Амвросия Оптинского. В последнем мне открылась удивительная глубина его мудрости, которая на многие годы стала для меня главным ориентиром в монашеской жизни. Вслед за ним гениальный духовный писатель святитель Феофан Затворник своими советами о молитве Иисусовой помог мне сформировать правильные представления о молитвенной практике. Еще мое сердце привлекла книга игумении Арсении о своей старице Ардалионе и многие ее высказывания нашли в моей душе ответный отклик. Я записал их в записную книжку и часто перечитывал, поражаясь непостижимой глубине мудрости Донских монахинь. Как завершение того подспудного процесса, который в ту пору проходила моя душа, поучения преподобного Нила Сорского заставили меня серьезно задуматься о путях монашества. Как ни привлекателен был путь служения Церкви через духовничество и епископство, все же тихая скромная жизнь в непрестанной молитве стала более всего мила моему сердцу.
Когда я вернулся из этого удивительного паломничества, в Лавре меня ждала новость — послушание в столярной мастерской монастыря, той самой, в которой я «подвизался» сторожем, будучи абитуриентом семинарии. Многих столяров и плотников я уже знал, поэтому долго знакомиться не пришлось. При мастерской мне выделили маленькую комнату, где хранили документы и оформляли заказы. Несмотря на шум и визг работающих станков, она дала мне единственное уединение, где можно было всласть помолиться.
Рабочие столярной мастерской славились в Лавре как большие профессионалы. Среди них выделялись истинные русские умельцы и чрезвычайно талантливые люди, о которых я раньше читал только в повестях Лескова. Их любовь к совершенству проявлялась в изготовлении церковной утвари и разнообразных столярных заказов. Открытые, простые и приветливые, они вызывали глубокое уважение в моей душе. Незаметно все эти люди стали мне чрезвычайно близки. С экономом Лавры мы ввели для них премиальные, различные подарки к церковным праздникам и наша дружба скрепилась взаимной симпатией на долгие годы. В скором будущем эти добрые люди и хорошие друзья помогли моему отцу поселиться в старом деревянном домике, удивительно удачно перестроив его. Они же затем придумали и изготовили для нашей горной церкви на Кавказе разборные окна, двери, а также престол и жертвенник, которые можно было переносить в рюкзаке. Когда впоследствии я начал служить литургии в горах, все мои друзья-столяры как будто стояли рядом.
А количество послушаний в Лавре увеличивалось все более и более. Чем больше стараний приходилось прилагать к тому, чтобы выполнить в срок одно поручение, как сразу добавлялось несколько новых послушаний, которые нужно было успеть сделать. Эконом передал мне все строительные работы по переделке старых корпусов монастыря, строительство новых келий для монахов, заодно добавив в послушание слесарную мастерскую с людьми особого склада, молчаливыми и сдержанными, а также гараж с шумливыми и веселыми водителями. Эта безпокойная внешняя деятельность забирала все мои силы, которых оставалось только на то, чтобы поздно вечером падать в своей келье на койку и засыпать. А утром, после братского молебна преподобному Сергию, вновь спешить на послушания, которые были «выше поста и молитвы», но больше походили на изматываюшую работу. Конечно, во всей этой суете душа находила полезные уроки, в основном, в терпении и в отсечении своей воли. Но, замечая, что не все и всегда удается сделать так, как наметил эконом или наместник, или же видя, что рабочие не исполняют требуемое задание в срок, допускают небрежение в работе и совершают ошибки, во мне стала появляться раздражительность, нетерпимость к недостаткам, которые легче было устранить делом, чем исправлять гневом и выговорами. Поэтому мной начало овладевать уныние, переходящее в отчаяние, от невозможности удерживать в этой повседневной суете, напоминающей больше аврал, хотя бы малую молитву. В таком совершенно разбитом и подавленном состоянии я пришел к старцу:
— Батюшка, простите, не получается спасаться: все теряю — и благоговение, и терпение… Не могу удерживать молитву в страшной суете. Что делать? Подскажите!
— Не унывай, старайся стяжать в каждом деле мир душевный и непременно спасешься.
— Как же это сделать? Объясните, прошу вас!
— Никогда не ставь дело впереди людей, всегда цени людей больше любого дела. И во всех своих послушаниях подвизайся стяжать благодать. Всегда и во всем стремись обрести в душе мир Божий, которым можно горы передвигать, а дела к нему приложатся.
— А как обрести его, отче дорогой, когда я с людьми с утра до вечера?
— Исполнением заповеди Божией: «Блаженны миротворцы, ибо они сынами Божиими нарекутся». Это главная заповедь!
— А как же любовь, батюшка?
— Прежде любви стяжи мир духа и благодать и лишь затем можно говорить о любви Христовой. А без благодати — какая любовь? Одни страсти человеческие, да. Если в сердце не обретем Христа, то нет никакой возможности для возникновения в нас истинной любви…
— Отче, мне по-прежнему ничего не понятно и даже кажется, что невозможно стяжать благодатный мир в такой суете…
— А ты изощряйся, — и все получится! Бог благословит тебя, чадо!
Утешенный, я вышел от духовника полный решимости испытать на деле, что значит — «изощряйся». Несмотря на помыслы недоверия, я ревностно взялся за стяжание душевного мира. Испытав первые ошибки и неудачи, обнаружил, что старец дал мне сокровенный ключ ко спасению. Прежде мне казалось правильным добиваться от рабочих неуклонного исполнения указаний эконома или наместника, даже за счет ссор и раздражения. Теперь же, убедившись в безполезности прежнего подхода к исполнению послушаний, я начал все усилия прилагать к тому, чтобы любое дело выполнять с миром души и в доброжелательном отношении к ближним. И чудеса последовали за чудесами. Чудесным стал выглядеть для меня каждый день: машины с раствором, которые раньше опаздывали, теперь приходили в срок, строительные материалы поступали без опозданий, работы пошли успешнее и качественнее, на лицах рабочих появились улыбки.
С удивлением я заметил перемены в самом себе и у строительных рабочих. Нам стало радостно встречаться утром на распределении работ и всякое дело начало спориться, не вызывая у нас душевного надрыва. С каждой бригадой наладились добрые дружеские отношения. Я ближе узнал их семьи, заботы и нужды, которые каким-то образом стали близки и мне. Эконом решил выделять мне деньги на премии для нуждающихся добросовестных и старательных рабочих и для тех, кто оставался на сверхурочные работы. К тому же из дома мне прислали некоторую сумму за проданные мои книги, одежду и мебель, ставшие ненужными.
— Что мне с этими деньгами делать? — недоумевая, спросил я у мамы по телефону. — Здесь у меня все есть, и покупать особо нечего.
— Раздай их рабочим, сынок! — услышал я в ответ.
Только тогда мне открылась чистая радость отдавать, отдавать от сердца, безкорыстно. Ненужные мне деньги доставляли радость многодетным семьям и их детям, но та радость, которая переполнила мое сердце, была несравнима ни с чем!
Как только исчезла раздражительность, в душе появился пусть небольшой, но устойчивый мир. Как-то незаметно, словно исподволь, как подснежник из-под снега, пробилась молитва. С молитвой душевный мир начал крепнуть, а вместе с ним окрепла и молитва. Теперь послушания, сколько бы их ни было, перестали внушать уныние и отчаяние. В моей монашеской жизни забрезжил свет — возможность победить внешнюю суету через победу над суетой внутренней.
Но появились и искушения: несколько ночей подряд стало происходить непонятное. Каждое утро перед подъемом мне стало слышаться, словно кто-то тихо подходит к двери моей кельи и негромко стучит в нее, пробуждая меня на полунощницу. «Может, это преподобный ходит по коридорам братского корпуса и будит монахов? — разволновался я. — Говорят же, что кто-то из Лаврских отцов видел это…»