Окрестности сорока

Не знаю, почему, но я решил оторвать ему пиписку. Она, розовым, извилистым червячком, болталась под самым Аркашиным пузом: ну, прямо, - хвостик тыквы!

Я весь напружинился, затаив дыхание, - как рысь перед прыжком..., и - бросился на толстяка из укрывавшего меня горячего пара...; при этом я крепко ухватил его розовый хвостик всеми пальцами правой руки. Аркаша по-поросячьи взвизгнул от испуга и неожиданности и вцепился своими двумя пухлыми ладошками в мою жилистую руку, пытаясь освободить писательный аппарат. Но, - не тут-то было! Я тянул, что есть силы его пиписку на себя. Она была вся в мыле и выскальзывала из сжатой ладони. Однако мне всё же удалось растянуть жиртрестский хвостик почти до метра в длину..., но он был упругий, как резинка у рогатки, и никак не отрывался.

Во время моих попыток лишить его пиписки, обезумевший от боли, Аркаша дико вопил. К счастью для него, на крик в душевую прибежала встревоженная Савишна в сопровождении другой нянечки - старой и свирепой грузинки Хумли - тоже довольно круглотелой - и молоденькой, рыжей и тощей медсестры Воблиной.

Три крепких тётки зверски набросились на меня - маленького и хрупкого ребёнка, - схватили за руки и за ноги и в момент оттащили от Аркаши. Так жиртрест был спасен и остался с пипиской. Но, всё же, согласитесь, что на этот раз мне удалось его здорово проучить!

....................................................................................

Ещё великий русский писатель Достоевский в своё время справедливо отметил, что за преступлением обычно следует наказание. А, так как в глазах персонала санатория я совершил тягчайшее преступление, то - нет ничего удивительного в том, что меня наказали, запретив присутствовать на прощальном санаторском вечере. В то время, когда все дети веселились, танцевали и объедались шоколадными конфетами, дежурившая в этот день злюка-Воблина, уложила меня в кровать без трусов, чтобы я ни под каким предлогом не мог вылезти из-под одеяла. Ведь не пойдёшь же с голой попой на праздник!

Да, я был жестоко и постыдно наказан! Утешала лишь мысль, что я пострадал за правое дело. Так считал не только я, но и все ребята из нашей банды, а также девица Козявкина, ну и, конечно же, мой замечательный друг Гоги, который от души сожалел, что ему не выпал шанс оказаться на моём месте.

....................................................................................

Не знаю - кто настучал, - но довольно быстро после возвращения из санатория до моих родителей и Шмуля Шмульевича дошли вести о моём "безобразном поступке в отношении Аркаши". Мама сказала, что ей очень стыдно за меня и, что она теперь не может показаться на глаза Шмулю Шмульевичу... Она много раз убедительно просила папу (имея в виду, конечно, меня, а не маститого профессора): "Ну, хоть ты как-то повлияй на него!". А тот, в свою очередь, с неохотой отрываясь либо от газеты "Советский спорт", либо от футбольного матча по телевизору, бубнил под нос всегда одно и то же: "Ну, что ты хочешь - возраст..."

Некоторое время спустя мы, всё же, показались Шмулю Шмульевичу на глаза, - для того, чтобы он снова пощупал мой уже подлеченный живот. И тогда добрейший профессор сказал, что его очень позабавило мое нападение на жиртреста, и что, по-видимому, в моём возрасте он бы поступил точно также, потому что тоже не любит толстяков, за исключением, конечно, своей дражайшей супруги - Ноны Абрамовны. А потом мы долго пили горячий индийский чай, заваренный с цветками липы.

Париж, 1997 г.

ПОМЕЩИК

Подростком я проводил лето со своей семьёй в доме отдыха Бор, расположенном километрах в тридцати от Москвы. Кругом сосновые леса, течёт живописная речка Рожайка, а в неё впадает узенький, полу пересохший приток - Ржавка. Места эти издавна были облюбованы славянами-вятичами. На берегу Ржавки до сих пор сохранились, поросшие высокой травой, курганы - могилы вятичей, - раскопанные археологами в конце ХIХ века. Конечно, во времена древних славян обе реки - Ржавка и Рожайка были гораздо шире: кое-где их старые русла приняли форму оврагов, окаймляющих нынешние берега.

Мы с дедом - ответственным партийным работником - любили прогуливаться по Боровским окрестностям, и он, будучи весьма общительным человеком, часто заводил беседы со встречающимися нам местными жителями. Например, завидя какую-нибудь колхозницу, с которой он был, впрочем, совершенно незнаком, дед останавливал её и начинал расспрашивать о здоровье, о муже, о детях, о том, кто сколько зарабатывает. Так он разговорился с одной пожилой женщиной, которая и рассказала нам эту историю, поведанную ей, в свою очередь, отцом.

....................................................................................

Дело было в конце девятнадцатого века. В те времена на зелёных берегах Рожайки стояла барская усадьба: двухэтажный особняк, окрашенный жёлтой извёсткой, с белыми колоннами. Теперь на этом месте - небольшой лесок, - после революции поместье снесли.

Усадьба принадлежала богатому и ещё довольно молодому помещику N. Отец N - гвардейский генерал - погиб на русско-турецкой войне, когда герой нашего рассказа был ещё совсем мальчишкой, а мать N умерла совсем недавно. Таким образом, N, будучи единственным ребёнком в семье, получил в наследство значительное фамильное состояние, дом на Остоженке в Москве и Боровское поместье. Оказавшись владельцем всех этих богатств, наш герой, будучи человеком легко увлекающимся и без определённого направления в жизни (одно время N начал было служить в каком-то департаменте, да потом бросил), стал активно проматывать родительское состояние.

N обладал весьма привлекательной наружностью: его молодецкая выправка, перешедшая к нему от отца, кудрявые каштановые волосы, орлиный нос, тонкие чувственные губы и глубоко-посаженные синие глаза нравились многим дамам. Да и сам он обращал внимание на женщин, и за его спиной Боровские крестьяне называли его "знатным ёбарем". Вполне понятно, что деньги N тратил в первую очередь на покупку нарядов и украшений для своих любовниц и на оплату счетов в ресторанах.

Боровское поместье кроме дома, парка и хозяйственных построек, включало также и две окрестные деревни со значительными земельными угодьями. N следовало бы заняться хозяйством, однако, он не питал к этому делу ни малейшей склонности и всё имение бесконтрольно поручил своему управляющему. Тот же безнаказанно жульничал и обкрадывал своего барина.

....................................................................................

Почти весь год наш герой проводил в кутежах в Москве либо за границей - в Париже. На лето же он перебирался в Боровскую усадьбу. Здесь, на лоне цветущей природы, он как будто становился другим человеком: не пил, бродил в округе по лесам и полям, много читал. Он даже пытался что-то писать - заметки, подобные дневнику, которые, однако, после его смерти потерялись.