Раннее (сборник)

–Без шинели, только шапку на бок,Подымаюсь в мутно-белый лес.Линии – лучами, как к большому штабу,Сходятся к моей ЦС[13], –Парно, в одиночку, верхом, по низам, –Все сюда.Щедрый снег роскошно обнизалПрутья, сучья, ветви, провода.Снежной бахромой – мохнатые подвески,Лапы елей со снегом в тяжёлом тёмном блеске,Шапочки на пнях, повал на блиндажи –Снежным хребетком увитые кряжи.Вот сейчас из зарослей, из частой снежной сети,Улыбаясь, выйдет добрый белый гном…Доживём ли, что и наши, наши детиСядут сказку слушать перед розовым огнём?У Пултуска круглые, бордовые, как вишни,Струйкою трассирующие плывут в зенит,Словно с неба кто-то медленно-неслышноОжерелья втягивает нить.Чёртова заутреня начнётся спозаранку –Спит зима, чужда движенья всякого.Рявкнет самоходка из-под Макува{107},Не взорвавшись, провизжит болванка,Батарея яростным налётом протолчёт, –Хорошо! своё на карте место обозначит! –Прошипит десятиствольный, да скрипун прокрячет, –И опять молчок.Тихо-тихо по шоссе идут сквозь лес без фарГруженые «студебеккеры».Шутка ли? – три армии стянули на удар,Все готовы, спрятались, – и встретить даже некого!То ли было? До прорыва месяца не спать,Офицеры в загонях, в поту солдатики, –Научился рус «культурно воевать»,Научился воевать-таки!А копали? Век солдатский короток –Тяп да ляп. Но вот уж и с лопатой сжились.В аккуратный ровный городокНаши блиндажи сложились.Из-под снежного навала их горбыХолмиками выступают,Да с огнистым треском искры вылетаютТам и здесь из жестяной трубы.«Встать!» – «Сидите, мальчики».Блиндаж – ни места лишнего.Но, по-корабельному, – всему своё местечко.Пахнут ломти хлеба подрумяненного. ВишневоНакалилась и погуживает печка.Воронёные вольтметры. Пульт под лаком.Камертон, в серебряную дрожь размытый.Капилляры-пёрышки стеклянные, шеллакомВпаяны в колечки электромагнитов.Всей округи шорохи, движения и шумыНа бумажной ленте спутались клубком.Дешифровщик Липников откинулся в раздумьиИ решенья ищет карандашным остриём.У прибора – деловитый Губкин.Балагур Евлашин, на уши по трубке,У центрального щитка и коммутатора{108}.Из других частей телефонистов пятеро.Наши подмостились на скамейках, на колоде,Гости – на полу, едва не на проходе.Я вошёл – читал Евлашин что-то,Трубок клапаны прижав, зараз шести постам.На центральной – свет, пестро, то шутки, то работа –Не взгрустнётся здесь. А тамСпят в землянке, лишь один дежурит потемну,Лезут думки разные про жизнь да про жену…«Нашу почитал бы» – «Нашу? Ну, лады.Всем постам вниманье! Слушайте сюды!»Он читает худо, с перепином,Скачет через точки сгоряча,Но какой-то силою склонило спиныИ солдаты слушают, молча.То расширя светло-карие, то их прищуря,По линейке тихо двигая визир,С чутким трепетом ноздрей Илюша ТуричСлушает «Войну и мир».Он всегда в сторонке. Он не комсомолец.Безучастлив к спорам, к дележам, молчит.В знойный день бывает так колодецЧист, глубок, до времени укрыт.Но рони я слово не казённо, не уставно, –Будто что-то у него всплеснётся в глубине, –Заблестит взволнованный, открытый мне.В батарее он моей недавно,Но моим любимцем стал втайне.Над планшетом, ватманом молочнымС голубою сетью тонких линий, –Удивительно какой-то непорочныйИ глазами изголуба-синий,Замер, слушает, но с циркулем на перевесеЖдёт отсчёты отложить, секунды не потратя,Круглолицый, розовый, старательныйВячеслав Косичкин – Чеся.«Что Евлашин там? Опять небось – Толстого?»– «Да-к, товарищ капитан, ну до чего ж толково!Все порядочки армейские!» – «А, смотр в Браунау!..{109}Да. Толстой умел копнуть в толщу.Погоди-ка, погоди-ка, я вамТоже, кажется, местечко разыщу.Эт-то вам не святцы Александра Невского.Кто не лопоухий – тот поймёт как раз.Вот. Уйду – прочти-ка им рассказЗдржинского о подвиге Раевского»{110}.Выстрел!.. Выстрел!.. Пролетели самолёты,Где не в пору взялись?Мазанули запись…Нет уж, Липников – рукой невернойЦель неясную не бросит на планшет.Сухостью и хваткой инженерной,Доконечным, только точным знаньем, –Чем-то, в чём-то будит он во мне воспоминаньяДетских благодарных лет.Весь – гражданский он. Выискивает в ленте.Сорок лет ему. В сержанты мной произведён.Далеко, в затолканном, в затисканном ТашкентеОдинокую жену оставил он.Пишет: «Получила семьдесят твоих рублей,И купила тазик ржи немолотой.Помнишь ли недуг, каким страдал Чарлей?»(А Чарлей-собачка умер с голоду.)«Двинем, мальчики!» Визир шкалы логарифмическойТурича ведёт изящная рука.Турич родился от ссыльной политическойИ от правдолюбца-мужика.Был отец его и ходоком в Москву.Ратовал за власть Советов поперву.Но потом его не угодила мерке,На крестьянской сходке власть он обругал,Закатился с Сожа на УралИ женился там на высланной эсерке.Сиротой оставшись семилетним мальцем,Почерпнул Илюша незаёмных мыслей.Стёклышко уставив осторожным пальцем,Турич вслух читает Чесе числа.Чеся ловит числа не дыша,Не мутя дыханьем глади угломера –В этот миг в планшете вся его душаИ в растворе циркуля вся вера.Отложить, потом соединить,Три прямых должны б ударить в точку.Гордость фирмы в том, чтоб не успели позвонить:«Слышите? Стреляли из лесочка!Спите? Нержина! Снаряды тут рвалисьВ двух шагах от нас!» – с достоинством на выкрик:«Да давно готово, получите. Икс…Игрек…»…Чеся, как? Не в точку? Треугольник?..Жаль… Так двести третья цель – пока что не покойник…Подождём повтора, может, даст по-новой.Мне – звонок. Ячменников, с поста передового.Лейтенант Ячменников командует линейным взводом.Лих в бою, на переправах, в марше и в разведке.Он – крестьянский сын, пред сорок первым годомКончивший десятилетку.У него простое русское обличье –Белый вихор, взгляд прямой и нос, широкий книзу,Немудрёные манеры, ласковый обычай.Всю войну мы с ним, и очень он мне близок.Дважды в день мы с ним по своду древних правилНе клонясь, из котелка таскаем не спеша.Свой рассказ о нём я б озаглавил:«Русская душа».Знал он госхлебопоставки, нищий свой колхоз,Добровольность займов, цену трудодня, –Знал, – и тут же веровал всерьёз,Что у русских на сердце особая броня,Что душой особою владеет наш Иван,Что венец искусства лётчика – таран,И что «тигры» гибнут от бутылок{111}.Верил он, что у врага – разруха тыла,А у нас – неисчислимые резервы,Что фашисты – безыдейные наёмники и кнехты,Что добьёт их, голеньких, мороз наш первый,Что моторы станут их, что им не хватит нефти.Пишут – стал’ быть, правда. Истине противное,Будь оно хоть трижды прогрессивное, –Кто ж решится написать? Не допускал он мысли.Спорили в училище. Доказывал: «Так ыслиРазожгёт меня – я и на ДОТ, а что тут дивного?»Но узнав противника, что есть он умный немец,А не эренбурговский придурковатый фриц,Добродушный володимерский туземецСтал не жаловать передовиц.Синтетический бензин немецкий в порошкеПодержал раздумчиво в руке –Ни полслова больше о ресурсах{112},Стал читать газетки реже, мене –Памятные, горестные курсыФронтовых необратимых изменений…Но – и всё. А при других не замутится взгляд,Не обмолвится о мыслях, не дошедших до назреву, –Лейтенант Ячменников ведёт своих солдатС лаской, с твёрдостью, без гнева.Суд да лад, пока там делу течь,А у нас давно с ним понято в пути:«Надо, Виктор, нам солдат беречь».– «Надобно, таащ комбат, солдатов берегти».Сразу никогда не выполнит приказа,А сперва его с песочком перетрёт –Понято: «душа» – то русская – красивенькая фраза,А на фронте – серенький в обмоточках народ,Против книг на фронте всё наоборот.«Виктор, ты? Ну, что там слышно-видно?»– «Так, ракеты, пулемёты, всё по мелочам.Ну, натянуто и у него солидно,Двигается по ночам».– «Я звонил тебе, ты где был?» – «Тут один сапёр…Был у нас забавный разговор».– «Что же он?» – «Да тоже работёнка…»– «Офицер?» – «Сержант. Но знает дело тонко.Ну, не всё по телефону… Ну, намёк –Добрым молодцам урок.В общем, гонят их для завтрашней пехотыМины поснимать, открыть проходы.От ракет – как днём. Убийство. Где же прополозть имПод колючку самую? Всё видит немчура.– Не вернёшься! – Ворочусь.– Да как же? – Очень просто.За секрет поставьте полведра.– Сами бедствуем. – Ну, ин и так.Видишь, говорит, читал я умную статью.Хоть писал её полковник, но дуракОн на простоту мою.Пишет, мол и мол, что оттого теперяНаши уменьшаются потери,Что проходы по науке делаем, как лучше,Минные предполья научились обезвреживать.Не пришлось тебе, я думаю, голубчик,На нейтральной зоне леживать.Вас туда сгонять бы раз, писателей…У меня, вишь, сумка полная –отвинченных взрывателейМинных-то, немецких!{113} Я хоть и скотинка,Да ведь жизнь – у всех одна.Чем на смерть на верную – перележу в лощинке,Ворочусь и высыплю им – нате!Ну, а завтра? – Завтра? Проведу слона,Лишь бы не сегодня. Ты возьми в понятье:Завтра артиллерия всё поле перепашет,Хоть телегой едь, уж я имею опыт.По одним воронкам я пехотку нашуПроведу галопом».– «А ведь парень прав». – «Куда как ходок!Выпьем за науку, мол, за Академию!Хорошо и мне – вишь на груди колодок,Да и им – на сотню тысяч премия.Спи, родная мама, не печалься:Главный враг – не немец, главный враг – начальство!..Сверху там не жмут?» – «Пока что нет». – «Так я усну?»– «Ну-ну».Смена на ЦС. Час ночи на приборе.Новые пришли. Сменившиеся тут.Не расходятся. У каждого во взоре… –Ждут.Так… Ну что ж, ребятки?Всё у нас готово. Всё у нас в порядке.Карта с целями. На цели картотека –Тип. Калибр. Состав. Когда стреляла. По скольку.Батарею каждую, как человека,По неосторожному узнали дневнику.Долгих сверочных анализов итогДа поправок метео, привязок топо…Всё в порядке, а?.. Не то… Не то…Понимаю, мальчики: Европа!Нам не новы – наступленье на побитых авто,Переезд клочка земли ничейной –Но багрец невиданного ЗавтраОзарил солдатские очелья.Будних серых дней прорвав оболоконце,Змеями-лучами жалит ваши лицаЗлобное, завистливо ликующее солнце –Солнце Аустерлица{114}.Утро роковое. Мы – на переломе.Не речушку перейдём – мы переступим бездну.Смотрит на меня горящим взглядом Сомин.Что тебе, сержант с решимостью железной?Немцы у тебя убили мать,Старика-отца повесили, сестру угнали, –Я не знаю слов, чтоб в этом утешать.Взялся утешать тебя Иосиф Сталин.У него хорошенькое средство есть,С осени оно тебе возвещено.Утешенье это – месть!Всё разрешено!!Всё дозволено солдату на земле германской:Девушек насиловать и обирать гражданских,Угонять коров и полыхать пожаром –Трижды с осени парторги, комиссарыСобирали, толковали, заставляли выступать,Заводили как святыню батарейную тетрадь«Счёт врагу» – и цену пролитых и выдуманных слёзВы туда вносили собственной рукой.Сомин: «У меня, товарищ капитан, вопрос».– «Да. Какой?»– «Остаётся в силе, что во вражеской странеМы расплатимся с фашистами до корки?»– «Видишь ли… вопрос, по сути, не ко мне,А… к парторгу».Старшина Хмельков – таким талантам радыКомандиры – плут и быстроглаз, на сделки – леопард,Артистически обманывает складыНа американскую тушёнку и на лярд,И бензин достанет, и ботинки спишет,Плексигласу тяпнет и припрячет хром, –Век такой партийный! – выбран выше –Парторганизатором, духовным главарём.Неохотно кашлянул, скосился. Я – ни бровью.Чёрт ли? – думает, – ну, кто в себе уверен?«Приезжали ж… Разъясняли ж… только кровьюМы расплатимся с фашистским зверем».Кто-то хочет что-то, перебив,Но Хмельков уже долбит с авторитетом:«За непоступленьем новых директив,Руководствоваться – этой!»Этой? И тотчас же с радостной ухмылкойТянется Евлашин: «А посылки?А с посылочками как, товарищ капитан?{115}Остаётся в силе?Эх, сестрёнки бы мои мадепаланВсей деревне на завидки поносили!»Да. Объявлено. Подписан вексель,Что Победу можно отоваривать.Юноши поводливые! Легче льОттого мне с вами разговаривать?«Как с посылками? Ведь ты ж ещё не там.До границ германских ты ещё дотопай».– «А дойдём?» – «Так шлите по пять килограмм,Но стесняйтесь, братцы, пред Европой! –Выбирайте с толком, не тащите рухлядь,Да берите незаметно, аккуратно, умно…»– «Ну, товарищ капитан, ну – как? Ну, скажем, – туфли?И опять же, скажемте, – отрез костюмный?»Губкин: «А приёмник можно?» – «Вообще-то можно…Хрен его… а может и нельзя?..{116}Поживём-увидим. Наперёд-то сложно.Спустят нам инструкций тысячу, друзья…»Турич – у меня. Ух, печка-то, чертяка,Прогорела, на тебе поленце!Хватит, нарубили лесу у поляков,Скоро, брат, нарубим дров у немцев.Смуглый жар под пухом щёки золотит.Током, бьющимся под кожею, налитЛоб обтянутый, бороздкой первою просечен.Он – не юн уже. Таких – не гнали с веча.«Хорошо, что ты пришёл. Не всё же быть нам вместе.Может быть, расстанемся, сказать и не успеется:Турич! Пронеси сознанье гордости и честиПеред европейцами.Помни, что в Европе растревоженной,Где не так уж часто русские гостят,Каждый наш поступок, в тысячах размноженный,Как легенда станет. Нам простят,Нам простили бы наш нищий вид наружный,Локти драные, обмотки прелые,Если б мы прошли как гордые, как зрелыеСыновья страны великодушной.Если б сдержанно прошли мы сквозь Европу,Не прося подачек на убогость нашу,Если б наш рязанский недотёпаВанечка ЕвлашинДать понять союзникам бы могÀ propos[14], меж тостов двух за столиком,Что из многих путаных дорогМы нашли свою ценой ошибок стольких.Что жалеть не надо нас, что всё нам ведомо,Что – сердца, порывы, души вскладчину, –Этой самой раскалённою Победою,Воротясь домой, мы выжжем азиатчину.Вот о чём я думаю – надменным, сытым, имХоть бы изредка, хоть искрами, но показать,Что Россию, даже прокажённую, – чужимМы не разрешаем презирать.Но ведь он не сможет, даже еслиЭтому всему его я научу.Да и как учить? Во многом сам на перекрестьи,Сам не знаю я, чего хочу…Родина зовёт своих солдат к победной мести…Пусть идут! И я иду… И я – молчу».«Как же можно так, товарищ капитан?Понимать! Иметь в руках оружие войны!И – не действовать? Зачем тогда нам разум дан?Для чего же – чувства нам даны?»– «Для чего?… Не знаю. Я – историк. Я хочу – понять.Понимать и действовать – несовместимо.Нет, не так! Готов бы я гранатами швырять –Если б только рассчитаться мне с самим собой:Этот путь у Революции – один? неумолимо?Или был – другой?..»Вышел, удручённый… Как им объяснить,Что всегда так было, что от веку идетСвойство памяти людской: всё прошлое хвалить,В настоящем лишь дурное видеть.Легче нет кричать: – Возьми его!Гарцевать, травить: – Ату!Но безмерно трудно выявитьДоводов чеканных чистоту,В вековой клубящейся глубиРазличить: to be or not to be?Как пред сфинксом, я стою пред государством,Водянистые глаза его не говорят:Убивать – или лечить? Реформы и лекарства –Или меч и яд?На столе – процесс Бухарина-ЯгодыИ четырнадцатый съезд ВКПб…Пролегли запутанные эти годыТайным шрамом по моей судьбеИ угрозой тайной: берегись!До чего живу я опрометчиво! –Вот войдут, откроют ящик из-под гаубичных гильз –Кончено! Добавить нечего!Книг!.. – запретных и допущенных,больших и маленьких…Кто из них, поскольку и докуда прав? –Холодно-жестокий Савинков?Ленин – изгоряча, иссуха шершав?Князь Кропоткин, снова нелегальный?Карл Радек, талмудист опальный?Пламенно пророческий Шульгин?{117} –Страшно мне! И кажется: я в зале театральном,Я сижу один.Некому шептать, опахиваться, шаркать,Аплодировать и гневаться из кресельных рядов, –Зал пустынный пышен и суров.Раздвигается тяжёлый красный бархат,И актёры, вставши из гробов,Предо мной играют запрещённую в премьереДивную, неведомую пьесу, –Никого в амфитеатре, никого в партере,Не колыхнет шёлком по портьереИ не скрипнет кресло.Надо всё запомнить – эти пантомимы,Эти тайны комнат, эти монологи, –Задыхаюсь и не знаю – выйду невредимымИли буду скошен на пороге.Вправду ль я один, или из Главной ЛожиЭту пьесу смотрят тоже,И меня заметили, и на меня кивнули Смерти?..…Книгу, где читаю, раскрываю. ВложенСвёрток с почерком знакомым на конверте.Мой Андрей! Какое колдовство,Что на фронте трёхтысячевёрстномПод Орлом на Неручи я повстречал его,И с тех пор, как праздник, привелось нам –То заскачет он ко мне наверхове,То заеду я к нему на «опель-блитце», –Мысли-кони застоялые играют в голове,И спиртной туман слегка клубится.…Трупной гнилью на просёлках пахло,Избных пепелищ, пшеничных копен гарь…Так откуда ж снова радостная нахлыньГорячит нам грудь и голову, как встарь?Столько пройдено в немного лет,Столько видено и взято наизвед, –Но по-прежнему в какой-то точке круга –Книга, стол, и мы друг против друга –Никого на свете больше нет.Пусть в патроне сплющенном коптит фитиль,В двух верстах – трясенье на краю переднем,Ближе – сходимся – яснеем –  иЗапись отточённая о выводе последнем.Мой Андрей! Всегда с тобой мы будемДва орешка одного грозда.Что за диво – сходство наших судеб?Что за чудо – где бы и когдаМы ни встретились, как трудно, как не прямоНи легли б за нами долгие пути, –До чего доходишь ты умом упрямым,До того чутьём измученным дойтиВыпало и мне. Вот год с последней встречи,Раскружило, раскидало нас далече,Но держу письмо. Не только что по шифру,По разбросанным невинным цифрам,Где искать тебя, я вижу сразу, –Но язык письма условный,Как биенье жилки кровной,Подбодряет одинокий разум.Пишешь: «Долго думал я и вижу, что Пахан{118}Злою волею своей не столько уж ухудшил:Жребий был потянут, путь был дан,И другого – мягче, лучше –Кажется, что не было. Какой садовникВырастил бы яблоню из кости тёрна?Так что, кто тут основной виновник, –Встретимся – обсудим. Спорно».Друг мой, друг! Твои слова тяжки.Если это так, то ведь отсюда мысль какая?!Ведь тогда!.. – и я рывком рукиОдержимое перо макаю:«Но тогда, снимая обвиненье с Пахана,Не возводим ли его на Вовку?» (сиречь – Ленина).«Коротко: а не была ль ОнаЕсли и не не нужна,То по меньшей мере преждевременна?..»Сколько жив – живу иных событий ради,У меня в ушах иного поколения набат!– Почему я не был в ПетроградеДвадцать восемь лет тому назад?В грозный час, когда уже возницаГорячил, чтоб трогать, я –Я бы бросился под колесницу,За ноги коней ловя.«Кто здесь русский? стой!! – по праву смертиЯ бы крикнул им из-под подков, –Семь раз семь сходите и проверьте –Путь каков?!Жили вы в Швейцариях – живали ли в народе?{119}Вы – назад ли знаете, не то что – наперёд…Ваше солнышко красно восходит –Каково взойдёт?..»Мысли обращаются в раздумьи невесёлом,Я пером по ходу их слежу, –Вдруг – ударом, вдруг – уколомОтдаётся в голову: пишу –Что? Безумцы! Что? В капканСами лезем головой горячной:Вовка, путь, обсудим, экономика, Пахан…Попадётся цензор не чурбан, –Как это прозрачно!И движенье первое – порвать!И второе – что уж! в этом родеЧуть не год приходится писать{120} –Ничего, проходит.Наши хитромудрые цидулиДевочки цензурные ну где же разберут?Сколько пишем – не изъяли, не вернули, –Э! да что нам пули?! –Нас снаряды не берут!..Кончено. Заклеено. Последняя работа.Спать! Устал! Нет, будто что-то… что-то…Так и есть! Тяжёлыми томами,Всем, что на столе, привалены,Еле уловимыми духамиПахнут листики письма жены.Что-то я ответить ей обязан,Перед тем как замолчу на много дней.Но зачем, зачем не сразу,Размягчённый, я ответил ей?..Сколько помню, я всегда таким был мужем:Мне хватало времени на всё –На науку, на друзей, на споры и на службу –Только не хватало для неё…Да вглядеться: и её наш прожитый годок –Не увлёк.Голову тяжёлую склоняяИ, безсильный выбрать лучшие из слов,Я пишу: «Письмо твоё, родная,Получил. Живу по-старому. Здоров».И конечно же, конечно нужно ейОдобренья, восхищенья поверх слов моих,А пишу: «Пока что новостейНикаких».Ждёт и просит нежно-задушевного,Надолго хранимого, не однодневного, –В нём бе плоть и кровь моя! – письма, –Что писать?.. не приложу ума.Крут излом от фразы к фразе.И долит мне голову дрема.Ни счастливой лёгкости, ни связиНет! И первое движение – порвать!И второе – лучшего не выйдет, Бог с ним.«Много надо мне тебе сказать,Да уж, видно, после…»Так в цепи мужских морочных делНе теряю ли я в женщине и друга?..На сегодня я перегорел,А на завтра – огневая вьюга…Стук. – «Да, да!» Передо мнойОт ходьбы румяный, свежий, –Автомат под плащ-палаткою, – из штаба посыльной,Обметённый пылью снежной.Взмах к виску. Пакет. Глаза у мальчика блестят.Сургучи в углах коричневеют:«Объявить в четыре пятьдесятЛичному составу батареи».Рву пакет. Листовок россыпь.Обращенье к Фронту перед боем.И с невольными мурашками морозцаЯ читаю стоя:вернуться

13

Центральная станция.

вернуться

14

Между прочим (франц.).