Гибельное море (ЛП)

– Итак, теперь, когда чары ослаблены, ты заморозишь время и протолкнешь меня за пределы круга?

– Если бы все было так просто. Даже если ты выживешь, то все равно будешь в критическом состоянии. И я не смогу пробраться сквозь скалу, так что…

Раздался громкий треск, словно валун раскололся надвое. Они подняли головы: верх туннеля был усеян трещинами. Очевидно, Фэрфакс выдала свое местоположение, когда неосознанно попробовала пересечь границу кровного круга.

И теперь Атлантида ее нашла.

– Хватай вещи! – крикнул Тит и, вцепившись в руку Фэрфакс, перескочил в ту же секунду, как крыша туннеля превратилась в пыль.

Глава 10

Англия

Что-то не так, Иоланта в этом не сомневалась. Сердце сжималось от дурного предчувствия.

Но что именно не так?

Уинтервейл тихо храпел на массивной кровати с балдахином в комнате Кашкари. Сам индиец сидел в кресле у кровати, поедая канапе-сэндвич с чайного подноса, который попросила принести Иоланта, и читая роман под названием «Франкенштейн, или Современный Прометей». Он и ей давал книгу «Двадцать тысяч лье под водой», но Иола ее отложила, прочитав лишь несколько строк о «загадочном и приводящем в замешательство» феномене в море.

Расхаживая по комнате, она изучила узор на пестрых серебряно-голубых обоях, выстроила в линию безделушки на камине, потом тщательно подоткнула одеяло вокруг ног Уинтервейла. Лоб его был покрыт испариной, но оставался прохладным. И хоть при ее прикосновении веки Уинтервейла затрепетали, он не проснулся.

Иоланту всегда удивляло, что он, оказывается, не выше принца – создавалось впечатление, что Уинтервейл занимает гораздо больше места: стоя в дверях, он всегда двумя руками держался за притолоку, речь его постоянно сопровождалась оживленной жестикуляцией, и неважно, как сильно выражала свое недовольство миссис Долиш, он продолжал съезжать вниз по перилам, приземляясь с таким грохотом, что содрогался весь дом.

В некотором роде Уинтервейл был одним из самых крепких и мужественных парней во всей школе. Однако в то же самое время поведение его оставалось более незрелым, чем поведение принца, Кашкари или даже кого-нибудь вроде Сазерленда. Хотя чему удивляться: бедняга наслаждался детством, пока на него не легло тяжкое бремя ответственности единственного сына барона Уинтервейла.

В нем всегда жил этот страх оказаться слишком обыкновенным, оказаться ничем и никем по сравнению с отцом. Но теперь ему не о чем было волноваться. Теперь Уинтервейл открыл в себе такое умение управлять силами стихий, которому Иоланта могла лишь поражаться.

Если бы только его успех не заставил Тита – наверное, самого хладнокровного человека из всех, кого она знала – вести себя так странно и нервозно.

Иола подошла к окну и применила заклинание дальнозоркости, чтобы изучить серые воды Северного моря. Около того места, где Уинтервейл сотворил водоворот, на мерных волнах покачивались обломки корабля. К счастью, тел – или частей тел – не было видно. Как и кружащих над головой бронированных колесниц, готовых обратить свое внимание на побережье Норфолка.

«Морской волк». Именно это выведенное по-гречески – ΛΑΒΡΑΞ – белыми буквами имя красовалось на стальном корпусе судна Атлантиды.[8] Корабль так быстро пошел ко дну; команда, вероятно, даже не успела передать сигнал бедствия.

В дверь тихо постучали. Иоланта обернулась к проскользнувшему в комнату Титу.

– Как он? – спросил принц.

– Не знаю, – ответил Кашкари, отложив книгу. – Он ведь сказал, что съел что-то не то? Но насколько я могу судить, живот его, похоже, не беспокоит. С другой стороны, его бросает в пот и пульс неритмичный.

Тит быстро глянул на Иоланту, и она почувствовала прилив тревоги. Кашкари мог не заметить, но Тита трясло. Нет, он был разбит. Она припомнила момент, когда инквизитор намекнула, будто страдающая манией величия мать принца лишь использовала его для удовлетворения своих нужд.

Тит пощупал пульс Уинтервейла.

– Ребята, не хотите подышать свежим воздухом? Мы можем вызвать горничную, чтобы она немного с ним посидела.

– Я в полном порядке, – отказался Кашкари. – Если захочу свежего воздуха, всегда могу открыть окно.

– Я схожу с тобой, – решила Иоланта.

Тит повел ее на улицу. Обогнув мыс, они направились к выступу под козырьком, образованным скалами, который не было видно из дома. Внизу бушевало море – грозовые облака наползали на берег, гонимые непрекращающимся холодным ветром, в воздухе пахло солью. Тит выставил двойной непроницаемый барьер.

Он сам, без всяких понуканий, перечислил все, что произошло с Уинтервейлом в Гренобле: ловушка, устроенная Атлантидой, побег с площади, сухой док, из которого судно спустили прямиком в Северное море, появившийся почти сразу же вслед за этим атлантийский фрегат.

И все это время голос Тита оставался абсолютно безжизненным. Историю триумфа рассказывают не так. Уинтервейл был заклятым врагом Атлантиды. Мальчиком, за восторженностью и добродушием которого скрывался глубинный страх перед провалом. Сегодня, в самый опасный момент в своей жизни, преследуемый тем самым врагом, который отправил его семью в изгнание, он оказался на высоте, как мало кто другой смог бы.

Титу бы радоваться, что заполучил столь могущественного нового союзника, и все же он выглядел словно приговоренный к смертной казни.

Неясный страх скрутил внутренности Иоланты.

– Леди Уинтервейл пришлось оглушить сына, чтобы отправить его в безопасное место, – продолжил Тит. – Но Атлантида нашла его… а остальное ты видела.

– На месте леди Уинтервейл, я бы вывела из строя сигнал бедствия на спасательной шлюпке. – Иоланта пыталась говорить спокойно. – Вероятно, это и позволило Атлантиде выследить Уинтервейла.

Кадык Тита дернулся.

– Если бы она об этом вспомнила.

Он говорил тихо, но горячность его слов пробирала до костей. Иола больше не могла сдерживаться.

– Ты что-то недоговариваешь. В чем дело?

Внезапно Тит осунулся, словно провел в пешем путешествии долгие месяцы и уже едва стоял на ногах. Она протянула руку в попытке поддержать его, прежде чем осознала, что именно делает.

– Просто скажи. Хуже, чем от того, что ты держишь меня в неведении, точно не будет.

Несколько мгновений Тит смотрел на Иоланту, как смотрят на дорогих сердцу усопших. Она задохнулась от ужаса.

– Помнишь, когда мы читали дневник матери после моей инквизиции, там упоминалось, как я буду стоять на балконе и окажусь свидетелем явления, которое потрясет меня до глубины души?

Его голос доносился до нее, будто Тит где-то далеко-далеко, каждое слово было нечетким и еле различимым. Иоланта кивнула, ее шея одеревенела.

Тит не отводил глаз от штормовых облаков, делающих все на своем пути серым и унылым.

– Я всегда предполагал, что она имела в виду балкон моей спальни в замке. Оказываясь там, после ленча я всегда ложился подремать и использовал Горнило… потому что именно это мама видела в своем видении – как я просыпаюсь, держа руку на старинной книге, которая могла быть Горнилом. И я неизменно приказывал Далберту будить меня в четырнадцать минут третьего – четкое время из видения. Так же все происходило и в тот день, когда мы встретились. Меня разбудили в четырнадцать минут третьего. Я вышел на балкон. И буквально минуту спустя вспыхнула твоя молния.

По какой-то причине то, что у него все было просчитано до минуты, наполнило душу Иоланты ужасом. Или, возможно, дело в том, как именно Тит все это рассказывал – словно заведенный, будто говорить мог, лишь притворяясь, что эти слова не имеют с ним ничего общего.

С ними.

– Сегодня днем, – продолжил Тит, – я проснулся ровно в четырнадцать минут третьего и вышел на балкон.

Иоланта смотрела на него во все глаза. Она что, каким-то образом перепила вчера коньяка, как и Кашкари? Ноги подгибались, а в рот словно насыпали песка вперемешку с пеплом.

8

В разные моменты истории Новой Атлантиды ее правители пытались сделать официальным языком государства классический греческий, бывший, предположительно, языком мифической Древней Атлантиды. Последний король Атлантиды издал указ о том, что все внутреннее общение, устное и письменное, должно осуществляться на греческом. Неэффективность и непонимание, вызванные подобной политикой, сыграли не самую последнюю роль в падении этого дома.

Одним из наследий сих приступов эллинизации оказалась тенденция нарекать атлантийские судна – как военного, так и торгового флота – греческими именами. Во время Январского восстания имена на кораблях настоящих древнегреческих государств, как известно, стали переписываться буквами латинского алфавита, чтобы их не приняли за атлантийские и не устроили на них диверсию.

Из «Хронологии Последнего Великого Восстания»