Страница 11 из 20
И еще бы им не загореться!
Степан – казак в самом расцвете сил, старше ее лет на пять, да и царевне тридцать три года – хоть и не девочка, а все же…
Софья-то воспринимала ее не как старуху, коей она считалась в это время, нет! У нее в голове были живы мерки двадцать первого века – вот она и видела вполне себе интересную женщину. Неглупую, яркую, обаятельную, привлекательную, пусть со своими тараканами – но кто из художников или поэтов ими не наделен?
Казака радушно встретил Алексей и принялся расспрашивать о житье-бытье. Надо сказать, был он весьма доволен.
В чем проблема была на Урале?
Да, башкиры, татары и прочие «друзья» шалили – и с крестьянами у них все шалости удавались. Налететь, пограбить, порезать, пожечь…
С казаками такие номера не проходили. Они и сами горазды были в набеги ходить – и коса нашла на камень! Да как!
Со всего размаху, жалобно лязгнув и потребовав кузнеца.
За один налет казаки устраивали пять! Причем не особо разбирались, кто там, из каких деревень – они просто налетали, уводили взамен одной коровы – пять, взамен одной спаленной хижины поджигали десяток, а взамен одного убитого – клали каждого пятого мужчину в деревне.
И храбрые ранее налетчики взвыли.
А куда кинешься? Кому пожаловаться?
Китайцы?
Так далеко. Прежде чем они Стеньку угомонят, тот еще невесть сколько деревень переморит.
В ноги царю броситься? Так, простите, это Иван Грозный татарам волю давал, а вот Романовы то тут, то там землицу отгрызали для своих нужд…
Бунтовать?
Это тоже в один миг не делается.
Так что выход был только один – отговаривать излишне буйную молодежь от набегов. Тем более что пойманных разбойников – а ловили их достаточно часто – казаки вообще оказались весьма мобильны, – просто вешали за ноги на деревьях. Или разрывали лошадьми.
Милосердие?
Пусть скажет это слово тот, кто хоть раз рыдал на пепелище, оставшемся от родного дома, и думал, где искать уведенных разбойниками родных – в землице али на рабских рынках? Только он имеет право на милосердие. А остальным лучше промолчать.
У них не вырезали семьи. Их дети не умирали от голода и холода.
Так что – и письмо от Строганова это подтверждало – на Урале стало достаточно тихо.
Впрочем, Алексей Алексеевич не считал действия казаков несправедливыми. Между прочим, его отец, на минутку, царь Казанский, Астраханский, Сибирский – и где?! Или гладко было на бумаге? А как до дела дошло – так начались радости? Кому царь, кому дворняжка? В Москве лает, а у нас и ветер не носит?
Вот уж что Алексею Алексеевичу было не нужно – так это излишняя автономия. А то воевод назначаешь – и те сидят на местах, чихнуть боятся.
Нет уж.
Порядок должен быть.
А то, простите, воевать Польшу лезем, а на своей земле разгрести не можем?
Одним словом, Степан занимался тем, что ему нравилось. Сам себе начальник, гоняет разные банды, никто на него за это не исполчается, о родном селе также можно не беспокоиться. Не жизнь – малина.
Впрочем, у Алексея Алексеевича было и еще о чем поговорить с казаком. И в частности:
– Это что, государь?
– А ты испробуй?
– Вроде пищаль. Только тяжелая, да и сделана непривычно.
– А вот снаряды к ней…
Действительно, казнозарядные пищали с подачи Софьи изготавливать начали. Только два кузнеца в Дьяково, только для Алексея Алексеевича и в строжайшей тайне.
Обходилось это пока безумно дорого – до десяти рублей за пищаль, но Софья считала, что овчинка стоит выделки. Пусть дороже! Пока – пусть!
Еще бы вспомнить, как нарезное оружие сделать, так и вообще чудесно будет! Но идею она знала, а остальное – пусть пока хоть вручную пилят, потом разберемся! На хорошее дело денег не жалко!
Зато такая пищаль била дальше, точнее, была удобнее в зарядке и транспортировке.
Степан ее во дворе пристрелял, плечами пожал – мол, игрушка. Пока ты с такой радостью, кто-то на тебя с луком.
А с другой стороны – пищаль-от не одна. Да и луки у татар не самые сильные.
Просит царевич взять десяток пищалей на испытание? Просит пристрелять да рассказать, что и как?
Со всей нашей дорогой душой!
А еще что?
А еще есть для казака одно поручение, но ежели государь о том узнает – не сносить головы будет и царевичу, и Степану.
Это мужчину не напугало. Двум смертям не бывать, да одной не миновать. Им и за Долгорукова было б головы не сносить, но сошло ведь?
Глядишь, и в этот раз гроза мимо пройдет?
А что случилось-то?
Алексей потер переносицу и изложил проблему. Звучала она так.
Царь-государь после смерти жены загрустил да затосковал. Тут боярин Матвеев ему под бок девку гладкую и подсунул. И не то бы беда, что девка матвеевская, а то беда, что царь жениться надумал. А вот это всем без надобности.
– Убить, государь?
Алексей Алексеевич покачал головой.
– Что ты, Степан. К чему нам душегубство?
– Тогда что делать надобно, государь царевич?
– Девка эта до того, как перед царем хвостом вертеть, царевичу Кахетинскому куры строила. Вот и сладить бы их счастье?
– Что делать прикажешь, государь?
Софья могла только еще раз повторить за мудрецом – что Бог ни делает, он все делает ВОВРЕМЯ!
Недели не прошло с приезда Степана, как Алексей Михайлович объявил детям, что не век ему вдовцом вековать. Желается ему опять невест созвать со всех краев Руси-матушки, да и выбрать себе любушку по сердцу. К Рождеству и начать бы с этим делом![2]
Неизвестно, что он ожидал услышать, но в ответ Алексей Алексеевич только улыбнулся. Вот старшие дочери – те истерику закатили, на колени пали – тятенька, не надо нам мачехи! Вслед за ними и младшие плакать начали.
Марфа да Софья переглянулись – и плечами пожали. Мол, ежели пожелаешь, тятенька, – женись. Дело хорошее! Пусть съедутся красавицы в Кремль, да и выберешь себе любушку по сердцу.
Но так спокойны были только они – а потому вскоре, не вынеся криков и плача, огневался царь, да вышел и дверью хлопнул.
А вечером пришел в гости к сыну.
Алексей Алексеевич на тот момент сидел, книжку читал. Отца встретил уважительно, с поклоном, Алексей Михайлович его по плечу потрепал.
– Взрослый ты у меня стал, сынок. Совсем мужчина. И не верится уж, что шестнадцатый год тебе. Я в твоем возрасте уж шапку Мономаха принял…
– Тяжко было, батюшка?
– Да уж нелегко… Не осуждаешь меня, сыне?
– За что, тятенька?
– За решение мое. Знаю, думаешь ты, что матушку я твою скоро забыл…
– Тятенька, неужто ты в жизни своей хоть немного счастья не заслужил? Первый раз тебя любимой лишили, так, может, сейчас кого по сердцу найдешь.
– Ты и об этом знаешь?
– О касимовской невесте в тереме только ленивый да глупый не болтал.
Алексей скромно умолчал, что нормальные люди переболели бы любовью, да и дальше жили без бед и горестей. И уж точно не дали бы жену травить и бесконечными родами мучить – или не женились бы, раз душа не лежит…
А то как детей делать – так Машка хороша. А как страдать – не люба она мне! Комедиант греческий! Такого юноша не понимал – и не собирался. А вот отца растрогало. Вздохнул, глаза заблестели.
– Эх, сынок. Любил я Фимушку. Любил без меры и памяти… и сейчас полюбил. Никогда не давай тебя с любимой разлучить, никто между вами встать не должен!
Алексей мимоходом подумал, как это отличается от того, что понимал он.
С любимой тебя разлучить не должны? А ежели твоя любовь всей стране большой тяжестью на плечи падет? Когда глупа твоя девка, да и зла без меры, и не тебя она любит, а власть твою?
Уж что-что, а оценить Наталью он мог, ему пышные перси глаза не застили. И видел парень, что для нее власть – главное. Это ее воздух, ее вода, ее душа – рано или поздно она бы все равно сама это осознала, а потом и головы полетели бы. Потому как царствовать и править – вещи разные.
2
В реальной истории это произошло чуть позже, но на то были свои причины, которых нет в этой версии. (Примеч. авт.)