Приди в мои сны

– Упали прибыли, – поддержал Евдокию Август. – И народ с рудников побежал, а заводские роптать принялись. И партнеры Саввы Сидоровича стали выказывать неудовольствие, намекать, что не женское это дело – с заводом управляться. Вот если бы Мари вышла замуж за человека опытного и толкового, тогда бы все непременно пошло на лад. И женихи тут же сыскались, только Мари в их сторону даже не смотрела.

– Знамо, в какую сторону она смотрела, – поморщилась Евдокия. – За Злотниковым как кошка бегала, в глаза ему заглядывала, только его советов слушалась. А Злотников переменился, поостыл, показал свою истинную суть. Несколько раз он на остров приплывал. Не давало ему покоя то, что Айви не его, не укладывалось такое у него в голове. Вот и наведывался, подарки привозил, в полюбовницы звал… Федя! – Евдокия крепко сжала его запястья, зашептала скороговоркой: – Тебе сейчас больно. И душе, и телу невмоготу. И ты сам себя нарочно мучаешь. – Она посмотрела на насквозь пропитавшиеся кровью повязки.

– Это вы меня мучаете, – прохрипел он. – Не рассказываете, что стало с моей женой!

Они медлили, боялись подступиться к самому важному, самому больному. И рассказ этот был невыносим уже одним своим началом. Айви и Злотников… Подонок, не слышащий отказов, а привыкший брать все силой. Золото ли, женщину ли…

– Мучаем, Федя. – Евдокия положила ладонь ему на лоб, мягко, но настойчиво вдавила голову в подушку, не позволяя подняться. Ее рука была прохладной, но облегчения эта прохлада не приносила. – Тебя мучаем и сами мучаемся. Уже который год. А ты слушай. Сначала выслушай, а уже потом… – она вздохнула, – решай.

Он уже все решил. Он убьет Злотникова. Не может тут быть иного решения.

– Айви его гнала, даже слушать не хотела. Когда он первый раз явился, мы с ней были на острове вдвоем. Аким Петрович уезжал в Пермь. Он по твоему делу в Перми часто бывал. Я думаю, этот гад специально так подгадал, чтобы без Акима Петровича. Меня-то он не боялся. Я для него – пустое место. Начал петь, что одинокой женщине, пусть и мужней жене, нынче тяжело без покровителя, что многие на Стражевой Камень давно зарятся, а другим не дает покоя мысль, что Айви – государственного преступника жена, а живет себе на острове барыней. И вот он может ее ото всех защитить. – Ладонь Евдокии все давила и давила на лоб. Того и гляди, раздавит. – Айви плеснула в Злотникова тогда кипятком, попала на ноги, а надо было в харю. – Евдокия оскалилась совершено по-звериному. – И я за ухват взялась, а он лишь посмеялся, сказал, что все равно будет так, как он решил, что ты, Федя, на каторге уже давно заживо сгнил, а с Айви, если станет артачиться, разговор совсем другой будет. Добавил, что после таких разговоров в живых мало кто остается. Вот до чего Савва Сидорович силен, умен и везуч был, а и с ним беда приключилась. Он нам тогда, Федя, считай, признался в убийстве Кутасова, потому что понимал – доказать мы все равно ничего не сможем. Наше слово против его. А его слово в Чернокаменске с каждым днем силу набирало. Почуяли людишки, что у города отныне новый хозяин и хозяину этому лучше дорогу не заступать. – Евдокия немного помолчала, а потом заговорила снова: – Второй раз его уже Аким Петрович встретил и долго разговаривать не стал, отходил посохом, жалко, что хребет не переломал. Не пришлось бы тогда тебе все это рассказывать. – Она вдруг всхлипнула, зажала рот рукой. Лицо ее исказила мука. А Федору хотелось выть, вытравить из себя все человеческое, чтобы не было так мучительно.

– Дуня, – Август встал, обнял Евдокию за плечи, – не надо, не плачь. Тебе доктор запретил…

– Запретил! – Она отмахнулась и от его рук, и от его заботы, и от всех докторов скопом, на мгновение становясь той Евдокией, которую Федор помнил. – Что он понимает, этот твой доктор!

Август безнадежно покачал головой.

– Они приплыли на остров ночью, всей своей сворой, на нескольких лодках. – Евдокия говорила быстро, почти скороговоркой, словно боялась, что ее остановят, не дадут закончить рассказ, или просто старалась побыстрее его закончить. – Думали, если ночью и сворой, то им никто не помешает. Они не понимали, с кем связались, что ради Айви Аким Петрович пойдет на все. Он и пошел…

– Дуня, позволь мне. – Август снова положил руку на ее ладонь. – Довольно уже того, что ты все это видела, не нужно рассказывать. Я сам.

И она сдалась, зажмурилась, замотала головой, будто прогоняя страшные воспоминания.

– Они напали ночью, – заговорил Август. – Переждали полную луну и приплыли. Их много было, а Аким Петрович один, пусть и крепкий не по годам. Он бы с ними не справился в одиночку, не хватило бы на это человеческих сил.

– А нечеловеческих? – Рука сама потянулась к не видимому под повязками браслету. Федор помнил, что чувствовал, когда браслет не сдерживал ни силы, ни ярости, помнил, на что был тогда способен.

Август кивнул.

– Он снял браслет, Федя. Но как он его снял…

– Времени не было, – снова заговорила Евдокия, – а браслет клепаный, просто так его не разжать. Аким Петрович отрубил себе левую руку вместе с браслетом. Вот так он его снял. А чтобы не истечь кровью, сунул культю в угли, прижег рану.

Прижег рану… Обожженные руки Федора задергались, заныли. Какой же несгибаемой волей нужно обладать, чтобы решиться на такое?!

– Луна пошла на сход, но была еще в силе, и вся эта сила в него перелилась. Один против шестерых… Он их всех убил, зарубил тем самым топором, которым себе… руку, – Евдокия со свистом втянула в себя воздух. – И если бы их было только шестеро, все закончилось бы хорошо, но имелся еще седьмой.

– Злотников. – Федор не спрашивал, эту правду он знал с первой секунды.

– Пуля, – Евдокия кивнула. – Прямо в сердце. Аким Петрович сразу умер, не мучился. Я надеюсь…

– Айви?..

– Айви пропала, исчезла, словно ее и не было.

– Злотников ее забрал, увез с острова!

– Нет, Федя, – Евдокия покачала головой. – Не Злотников ее забрал, а Страж. Злотникову она бы живой не далась – или его убила бы, или себя. У нее при себе всегда был нож, знала наша девочка, чувствовала, что этот ирод не отступится. Федя, он ее позвал, и она откликнулась, ушла с ним…

– Нет! – Он замотал головой, попытался встать с кровати. – Это все неправда! Если бы Айви сама… если бы она не захотела жить, осталось бы… тело. – Он всмотрелся в побелевшее лицо Евдокии… – Вы нашли ее тело?

– Нет, мы вообще ничего не нашли, ни следа.

– Тогда отчего вы уверены, что ее больше нет?! – Федор рванулся с кровати, но Кайсы, неожиданно оказавшийся рядом, прижал его к тюфяку, не позволяя даже шелохнуться.

– Лежи и слушай, – велел тихо.

И Федор замер. В глазах Кайсы он увидел собственную боль и бессилие. Чего не было в этом взгляде, так это надежды. В отличие от него Кайсы не верил, что его дочь жива.

– Ему не нужно тело, Феденька, – сказала Евдокия тихо и погладила его по голове. – Ему довольно души и силы, в этой душе заключенной. А тело… сколько их там, на озерном дне?

– Ее нет среди мертвых! – Он вскинулся, а Кайсы снова вдавил его в тюфяк. – Я видел ласточку! Настоящую! Она не была мертвой!

– А была ли она живой? – вдруг спросил отец Айви. – Вы ведь раньше могли встречаться с ней в Нижнем мире, могли разговаривать. Тогда почему она сейчас с тобой не говорит? Почему она мечется в птичьем теле? Она ведь мечется! И не лги! Себе не лги!

Как же ему хотелось солгать и в ложь эту поверить, но не получалось. Вот он здесь, рядом с озером, и браслет на нем, и серебро вскипает в жилах, зовет, а Айви все не приходит…

– Она заблудилась, – сказала Евдокия. – Застряла между мирами и не может до тебя дотянуться. Ты ее видишь, она тебя видит… Вот только все это не взаправду, все это сон, морок. Страж ее забрал, Федя. Или она сама, добровольно к нему ушла.

– Зачем? Зачем ей было уходить?!

– Не держало ее на земле больше ничего. Тебя нет, весточек от тебя никаких, Аким Петрович мертв. И Злотников… мы ведь не знаем, что он с ней сделал, что она чувствовала. А Страж позвал. Его зов может быть очень ласковым, особенно когда собственная жизнь теряет смысл. Он позвал, а серебро в ней отозвалось, заглушило голос разума. И не оказалось никого рядом, чтобы ее удержать. Мы с Августом недосмотрели, опоздали…