Горькие плоды смерти

Голдейкер вновь промолчал. Он понимал: мать рассчитывает услышать от него опровержение, страстное уверение в том, что крах его брака – не ее вина. Что, кстати, так и было. Увы, он не смог заставить себя произнести эти слова. Тем самым он открыл бы дверь для доверия, а у него не было желания делиться с матерью наболевшим. Равно как и выслушивать ее собственные признания.

Каролина прикоснулась к его руке.

– Я повидалась с нею, Чарли. Мне в любом случае сегодня нужно было в Лондон, и я зашла к ней в клинику. Нет, пока ничего не говори! Я знала, что ты был бы против. Но ты сам сказал мне, что она с кем-то встречается… Что мне еще оставалось? Если есть хотя бы малейший шанс заставить ее понять причину… Ты ведь понимаешь: я должна была этим шансом воспользоваться.

По идее, ему следовало возмутиться: мать, не предупредив, отправилась на встречу с его женой, чтобы просить за сына. Увы, ему было неприятно даже начинать разговор на эту тему. И психолог поступил так, как поступал когда-то со своими пациентами – до того, как они покинули его. Он пристально посмотрел на мать.

Каролина еще крепче сжала ему руку.

– У нее с ним не было близости. Я прямо спросила ее об этом. Что еще я могла сделать? Индия сказала, что он даже не был у нее дома. Она даже понятия не имеет, где он живет; знает лишь, что где-то в Камберуэлле. Думаю, одно это говорит тебе о многом.

Чарли почувствовал, что внутри у него что-то шевельнулось. Он не мог дать этому определение, не мог даже просто подобрать слово. Но, что бы то ни было, это придало ему сил, чтобы произнести:

– О чем это мне говорит, мам?

– Что еще ничего не решено, что это лишь временно, что Индии нужно все обдумать, так же, как и тебе. Такое иногда случается. Это еще не конец света.

– Это лишь вопрос времени, – возразил Голдейкер. – Индия красива. Этот тип хочет ее. Она не откажет ему, ведь она никогда никому не отказывает… и тогда… Сама увидишь, чем это кончится…

Каролина встала с дивана и подошла к окну, выходившему на Лейден-стрит. Поднеся правый кулак ко рту, она легонько постучала костяшками пальцев по губам. Чарльз знал: она едва сдерживается, чтобы не накричать на него. Нетерпимая ко всему, что шло наперекор ее желаниям, мать обладала крутым нравом, хотя и редко его показывала.

– Чарли, ты должен отойти от края, – сказала она, все так же глядя в окно. – У тебя нет тех проблем, какие были у твоего брата. Никогда не было. Но даже Уилл…

– Не надо про Уилла, мама.

– …пытался вернуть это жуткое создание с татуировками и пирсингами по имени Лили Фостер. И поверь мне, я совершенно в это не вмешивалась, равно как не намерена и лезть в твои отношения с Индией.

Он пристально посмотрел на мать. Та отвернулась от окна и поймала на себе его взгляд.

– Дорогой, я должна была выяснить, что за отношения у твоей жены с этим человеком. Теперь мне это известно, и я ставлю на этом точку. У тебя есть информация – это всего лишь невинное знакомство, не более того – и теперь, когда ты знаешь это, для тебя настало время вернуть ее. Ты не смеешь сидеть безвылазно в этой квартире день за днем и ждать…

– Я не смогу, мама.

– Разумеется, сможешь.

– Дело не в Индии, а в том, что случилось. Мне от этого не уйти. Я пытался, я пытаюсь и не могу с себя это сбросить.

Каролина вернулась к дивану и, сев рядом с сыном, обняла его за плечи и пригладила волосы у него на виске.

– Послушай меня, сынок, – начала она. – Ты все никак не можешь пережить не столько смерть Уилла, сколько то, что ты не смог помочь ему. А ведь ты, Чарли, помог стольким людям! Ты помогаешь своим пациентам, Чарли, но и помимо них, посмотри, скольким ты помог по доброте души, в свое свободное время. Но Уиллу помочь ты не смог, и я тоже не смогла, как не смогли и врачи, которые его лечили. А все потому, что причина сидела слишком глубоко. Душевный недуг медленно убивал его, и все мы были бессильны этому помешать. У него была работа, которая доставляла ему радость, но, как оказалось, этого было мало. Равно как и усилий Лили. И моих с вашим отчимом усилий.

– Мне не хватило умений. А ведь они у меня есть.

Женщина повернула голову сына к себе – так, чтобы он посмотрел ей в глаза.

– Ты всю свою жизнь был преданным любящим братом. Он забрал это у тебя, когда…

Она осеклась, но, сделав над собой усилие, продолжила:

– Когда он спрыгнул с обрыва. Однако ты должен найти в себе силы, чтобы жить дальше, потому что, если ты этого не сделаешь… Прошу тебя, Чарли, сделай хотя бы просто попытку…

Каролина умолкла. Но ее сын видел, что в эти мгновения в ней что-то происходит, как будто из глубин ее души пробивается нечто сокровенное.

– Я пообещала себе… – медленно, с видимым усилием, произнесла мать, и ее голос дрогнул. Она вскинула руку, давая понять, что ей нужно мгновение, чтобы взять себя в руки. Чарльз не стал ее торопить, и через секунду она заговорила снова. – Пожалуйста, не забывай о том, что я тоже любила его. Он слишком долго был средоточием моей материнской любви. Я водила его к специалистам, к детским психологам, консультантам, психиатрам… Я находила для него школы, которые, как мне казалось, подойдут для него, я ползала на коленях перед твоим отцом, умоляя его дать денег на эти школы, но он не давал. Он не давал денег для родного сына, Чарли. И он, твой отец, при всех его талантах, отказался сделать операцию, которая хотя бы частично избавила бы Уилла от страданий из-за его уха… этого врожденного уродства… из-за которого его вечно дразнили. «Ради бога, Каролина, угомонись, – говорил он. – Просто ты никогда не видела настоящее уродство. Ты сама только и знаешь, что вечно подчеркиваешь его дефект. Да что там, любой недостаток! А потом удивляешься, почему сын чувствует себя неполноценным… Какого черта ты это делаешь?»

Вновь ненадолго замолчав, Каролина продолжила вспоминать:

– Я пыталась найти другие источники, но их не было. И кто я была такая? Всего лишь женщина, которой нужна работа, чтобы в доме на столе была еда. Если б не Алистер, мы бы все оказались на улице.

Отчасти это была правда, отчасти ее фантазии, но Чарли вновь не стал с нею спорить. Мать до сих пор переживает смерть Уилла. И если ей легче от того, что в ее воспоминаниях события прошлого предстают в несколько ином свете, нежели он сам их помнил, то кто он такой – он, отшельник, безвылазно сидящий в квартире, которую раньше делил с женой, – чтобы порицать ее за это? Кроме того, ее причитания по поводу Уилла уводили их от разговора об Индии и о нем самом, так что Голдейкер не собирался ее останавливать.

Впрочем, вскоре Каролина вновь затянула старую песню.

– Но дело не во мне. Не в моих бедах, тревогах и чувствах, – сказала она. – Речь идет о тебе. Теперь ты – единственный, кто у меня есть. Мне больно думать о том, что ты заперся в четырех стенах. Я страдаю при мысли о том, что ты одинок. Если я потеряю еще и тебя… – Она заплакала, а затем, успокоившись, добавила: – Извини. Я не хочу лить слезы. Но иногда… Я знаю, ты меня поймешь: иногда хочется умереть, потому что сколько еще можно страдать? Это я к тому, что прекрасно знаю, каково тебе сейчас. Со мною то же самое. И если я не смогу тебе помочь… Позволь мне помочь тебе. Во имя всего святого, обещай мне, что ты попытаешься взять себя в руки!

Чарли встретился с ней взглядом. В ее глазах застыла боль. Боль, которую испытывает любая мать, потерявшая более чем одного ребенка. И хотя она не знала, что сын это понял, он не стал ей этого говорить.

– Я попытаюсь, – пообещал Чарльз.

Каролина обняла его.

– По шагу за один раз – это все, о чем я тебя прошу. Ты же сможешь, правда?

– Я попытаюсь, – повторил он.

На первый взгляд приглашение на ужин выглядело вполне невинным, и Алистер Маккеррон его принял. Хотя сам он был хозяином, а она – его работницей, в принципе их можно было считать коллегами. Что такого, если они разделят трапезу? И даже если та состоится дома у работницы, а не в ресторане, в этом нет ничего предосудительного.