Горькие плоды смерти

После смерти Уилла Чарльз прилип к Индии. Затем, когда она ушла от него, – к своим оставшимся пациентам. Когда же его покинули даже эти несчастные души, чтобы найти того, кто каждую неделю выслушивал бы их скорбные истории, а не просто безучастно наблюдал за ними, он стал цепляться за собственный дом. «Ар-деко», называла их квартиру Индия. «Чарли, Чарли, мы обязательно должны ее купить!»

Самая крошечная из всех пересмотренных ими квартир, эта поражала изумительными лепными карнизами и потрясающими книжными полками. А чего стоили начищенные до блеска перила, полы из твердых сортов дерева, сияющий кафель! В общем, шик и блеск, призванные разить наповал. Им следовало уйти оттуда, как только они переступили порог квартиры, но Индия влюбилась в нее с первого взгляда. Голдейкер же хотел порадовать ее, в знак благодарности за все то, на что она пошла, чтобы сделать ему приятно. Вернее, чтобы сделать приятно его матери. В то время для него было крайне важно, чтобы Индия понравилась Каролине.

Что думали другие про его выбор спутницы жизни, Чарли совершенно не волновало. А вот одобрение матери было для него самым главным на свете. Индия позволила себе усомниться в этом, однако настаивать не стала. «Почему она была такой уступчивой? – задавался он вопросом. – Почему не пыталась спорить со мной?»

Впрочем, ответ на этот вопрос был ему известен. Все неизменно сводилось к желанию угодить Каролине. Невозможно было даже заметить перемен в самом себе, ибо стремление угождать этой женщине становилось частью вашего «я».

Чарли как раз размышлял об этом, когда в замочной скважине повернулся ключ. Голдейкер был в этот момент в кухне. Здесь он повесил на стену небольшую белую доску, на которой каждый день записывал свои дела.

Необходимость в ней возникла еще до смерти Уилла. Чарли был волонтером со стажем и, когда у него не было пациентов, оказывал людям помощь в любое время дня. Он выгуливал собак из приюта в Баттерси, работал на «горячей линии» для потенциальных самоубийц – чертовски удачная шутка, думал он теперь, – читал в домах престарелых газеты и книги пенсионерам со слабым зрением, помогал группе малоимущих подростков обрабатывать садовый участок на южном берегу Темзы.

Увы, вскоре даже на это ему уже не хватало сил. Одно за другим он забросил свои добрые дела. Когда дверь квартиры открылась и его окликнул голос матери, Чарли как раз стирал с доски последний пункт в списке.

Затем Голдейкер услышал шаги Каролины – та вошла в гостиную. Она увидит, что он спит на диване. Знай Чарли, что мать нагрянет к нему, он спрятал бы постельное белье. Увы, ей не понять, почему он не может заставить себя спать в кровати, которую когда-то делил с Индией. И вообще, пока Индия не забрала из квартиры свои последние вещи, он не осмеливался прикасаться ни к одной из них, ибо все они были полны воспоминаний о ней.

Чарльз услышал, как мать вздохнула и, окликнув его снова, направилась в сторону спальни. Он не ответил. Квартира была такой крохотной, что она обнаружит его в два счета. Чарльз уже водил толстой резиновой губкой по слову «самаритяне», когда у него за спиной раздался ее голос:

– Почему ты не ответил мне, Чарли? Обернись и дай мне взглянуть на тебя. Пожалуйста.

Молодой человек выполнил ее просьбу. Каролина медленно выдохнула и покачала головой, как будто говоря: «Тсс, не говори ни слова!», и снова вышла.

Впрочем, она быстро вернулась обратно. В руке у нее было зеркало, которое она принесла из ванной. Женщина поставила его перед сыном.

– Взгляни, прошу тебя! – сказала она, поднеся зеркало к его лицу.

Он посмотрел на свое отражение, которое не желал видеть.

Впалые щеки, небритый подбородок. Глаза – голубые, как у отца и деда по материнской линии – были слипшимися и красными от недосыпа. Волосы растрепаны. Все, что не вместилось в зеркало – Голдейкер это знал, – было столь же непривлекательным. Он не помнил, когда в последний раз переодевался или даже принимал душ. Плечи его были безвольно опущены, а грудная клетка как будто впала. Когда-то он нарочно так горбился, причем много лет, чтобы скрыть свой истинный рост и пощадить чувства младшего брата.

Его взгляд скользнул с отражения в зеркале на лицо матери. Прочтя в ее глазах любовь и нежность, психолог попытался «отзеркалить» ей те же самые чувства. Он даже повернул зеркало так, чтобы она могла увидеть в нем и свое отражение.

– Как там говорится? «Врачу, исцелися сам…» – пробормотал он с тоской в голосе.

– Не надо, – оборвала его гостья. – Это не имеет отношения к Уиллу, и ты это знаешь.

Под словом «это» имелось в виду, что она – некогда стройная – после смерти его брата сильно располнела и теперь была вынуждена скрывать излишек веса под просторной одеждой и огромным количеством этнической бижутерии. Вот и сегодня Чарли заметил на ней одно украшение, некогда принадлежавшее Индии. Как-то раз вечером Каролина забрала его с полочки в ванной.

Позже Индия увидела на ней эту безделушку – да и Чарли тоже, – но никто из них не сказал по этому поводу ни слова. Боже, подумал он, что с ними не так, когда дело касается его матери?

– Тогда в чем причина? – спросил Голдейкер и отвернулся к доске.

– Кортизон, Чарли. Мое бедро. И ты прекрасно это знаешь.

– А! – отозвался он. – Впрочем, как знаешь. Если надуманные инъекции кортизона для твоего «бедра» помогают тебе справиться с утратой Уилла, то пожалуйста. На самом же деле истина не столь страшна. Ты просто пытаешься заглушить свое горе обжорством, мама.

– А что делаешь ты, Чарли?

Психотерапевт беспомощно усмехнулся и положил губку на полочку под доской.

– Понятия не имею.

Было слышно, как мать опустила зеркало на стол. Сын тотчас обернулся.

– Давай не будем, – сказала Каролина. – Нам обоим и без того тяжело.

Чарли кивнул.

– Значит, перемирие.

Мать подошла ближе и обняла его.

– Ты самый лучший, – шепнула она. – Ты мое второе «я», Чарли.

Это был их секрет.

– У нас с тобой одна душа на двоих, – бывало, говорила Каролина сыну. – Наверное, так обычно бывает у матери с первенцем.

Чарльз никогда с ней не спорил и ни разу не признался, что знает правду. Вот и теперь он ничего ей не сказал – зато моментально напрягся, снова услышав эту ложь. Мать, должно быть, это почувствовала.

– Давай поговорим, – сказала она, выпуская его из объятий. – Нам есть что сказать друг другу.

Каролина повела его за собой в гостиную. Здесь, прежде чем что-то сказать, она осторожно свернула одеяло и сдвинула простыни, поморщив нос от исходившего от них запаха. Простыни она тоже свернула комом, а затем сделала то же самое с наволочкой, которую сняла с подушки. Все это женщина отнесла в спальню, а когда вернулась, села на диван и жестом предложила сыну последовать ее примеру.

Потом Каролина оглядела комнату. Она, конечно, заметила, как здесь все изменилось с уходом Индии. Забрав свои последние вещи, жена оставила ему лишь фотографию в рамке – немое свидетельство того, кем она была раньше. На ней Индия и Чарли были запечатлены на террасе, на крыше дома. В руках бокалы с вином, на лицах улыбки. Индия в летнем платье, в ушах у нее массивные серьги, а губы накрашены ярко-розовой губной помадой. На Чарльзе полосатая рубашка с закатанными рукавами. Они знакомы уже три недели, и девушка еще не встречалась с его семьей. Неудивительно, что они пока идиотски счастливы. «Посмотри, какой я была до того, как изменилась ради тебя», – как будто говорил этот снимок.

Каролина была неглупа и тотчас все заметила. Она взяла фотографию в руки и долго ее рассматривала, а затем осторожно поставила на прежнее место, на столик рядом с диваном.

– Мы были чересчур близки, – произнесла она. – В этом вся проблема.

Чарли ничего не ответил. Он понял: мать имела в виду близость не с Индией, а с ним самим.

– Зря я пошла у тебя на поводу. Например, когда ты хотел, чтобы у меня был ключ от этой квартиры, мне следовало ответить твердым «нет», – продолжала гостья. – Я должна была сказать: «Теперь ты живешь с Индией, а не со своей матерью». Тогда все было бы по-другому. Я, конечно, не первая мать, которой хотелось сохранить близкие отношения со взрослыми детьми, но, похоже, я переусердствовала. Когда ты женился на Индии, я восприняла ее как родную дочь. Я мечтала установить с нею духовную связь. Увы, я оказалась слепа. Я не смогла разглядеть, что такая связь ей не нужна. Что она ее не желает.