Страница 17 из 22
Ах, этот радостный угар первых побед! Тут как на войне: противник смят и отброшен, на плечах неприятеля войска врываются в населенные пункты, с ходу форсируют водные преграды и, оставляя за собой рассеянные вражеские группировки, неумолимо движутся вперед. Растянуты коммуникации? Потом подтянем. Давно не подвозили горячую пищу? Потом накормим. На каком-то участке фронта неприятель зубами вгрызся в землю и не хочет отходить? Потом уничтожим. А пока - только вперед!..
К середине дня поступила сводка с молокозавода: кончилось сырье. Коровы дали все что могли в конкретных, исторически сложившихся условиях. "Не сметь останавливать производство! - кричал в телефонную трубку товарищ Н. - Партбилет положишь на стол! Молока нет? Не маленький, сам знаешь, что делать. Не знаешь? Разбавляй! Чем разбавлять? Водой, мать твою так, водой... Люди ждут молока, дети ждут молока, а ты не знаешь, чем разбавлять? Какой еще, к матери, ГОСТ? Пиши временные условия. Вечером слушаем тебя на бюро..." И - хрясь телефонную трубку на рычаг.
После обеда позвонили с Великих Прудов: фронт земляных работ, с опережением графика продвигавшийся в заданном направлении, совершенно неожиданно и в полном противоречии с проектом вышел на скальный грунт. "Рвать!" - приказал товарищ Неунывайло, и над Великими Прудами загрохотали взрывы. Кого-то засыпало. Раненых перевязывали на месте, и все, кто мог еще держать в руках носилки, возвращались в строй. Большие сражения не обходятся без жертв. Главное, что линия фронта, затормозившая было у скального грунта, вновь покатилась вперед.
Стоп. Нет, это мы не о фронте работ в районе Великих Прудов. Это мы по поводу собственных писаний. Увлекшись изложением героических событий, заразившись энтузиазмом их участников, мы потеряли бдительность и бездумно залепили в текст полную фамилию товарища Н., что, поверьте, не входило в планы, да и кто бы такое позволил нам, скромным бытописателям тех огненных дней? Но слово произнесено, а такое - это совсем не воробей. Неунывайло вы видите в этом имени хоть что-нибудь воробьиное? Напротив, налицо редкостный этимологический феномен: товарищ Н. и впрямь никогда не поддавался унынию, ему были чужды пессимизм, нытье, колебания.
...Есть крохотные бытовые черточки, которыми жива настоящая литература: стакан крепчайшего чая на столе командарма, наполеоновская походная кровать, мягкие сапоги и короткая гнутая трубка - ну, вы знаете, что мы имеем в виду. Мы тоже нашли такую черточку и спешим познакомить с нею читателя: ни товарищ Н., ни ближайшие его сподвижники не обедали в первый день эксперимента. Миловидные девушки в белых фартучках разносили по кабинетам бутерброды с чем Бог послал, все кушали на своих рабочих местах, и никто не роптал, понимая необходимость жертвовать малым во имя великого. Кстати, о великом. На Великих Прудах тоже обедали прямо на рабочих местах. Подтянули походные кухни, раздали хлеб, плеснули каждому супу - по черпаку в миску. Поели люди, подкрепились - и за работу. Потому что в конечном счете самое главное для нас не что-то там этакое, не абстрактные посулы, не всякая разлюли-малина, а производительность труда.
11
Теперь, когда наша история близится к концу, всякому читателю должно быть абсолютно ясно, что пишется она вовсе не как производственная проза хотя и отвергаемый некоторыми, но объективно очень нужный литературный жанр,- а скорее как проза историческая, может быть, даже нравственно-историческая или нравственно-бытописательная; трудно уложить полет мысли в прокрустово ложе жанра. Во всяком случае - ни слова больше о трудовых буднях и праздниках, о закрытии дневных норм, о передовиках и отстающих (были, увы, и такие), о технологии земляных работ, молокопродуктов и железобетона, не говоря уже о продукции предприятия АГ-518, о которой мы и сами имеем смутное представление,- нам бы только довершить начатое, досказать в общих чертах историю выдающегося эксперимента по сиренизации Несуглинья, одобренного суровой, но справедливой Москвой и блестяще проведенного аппаратом, который долгие годы возглавлял товарищ Н. Вон какая длинная фраза вышла - зато одним махом мы сформулировали стоящие перед нами задачи и отмели неоправданные ожидания некоторых представителей нашего, самого читающего в мире народа.
Вот уж действительно - самый читающий народ. Что для него ни издай, каким тиражом ни запузырь - все равно раскупят и прочтут. А не прочтут, так все равно раскупят - надо же на что-то деньги тратить, зря, что ли, их печатают (это равно относится как к деньгам, так и к книгам). Но справедливо и обратное: то, что не издают, все равно читают. Скажем, еще очень плохо и недостаточными тиражами издают у нас произведения авторов этих строк, однако куда ни приедешь - в тот же город Н. на читательскую конференцию или в Сочи на ежегодный слет любителей бытовой прозы,- всюду просят автографы. Или возьмем путевые заметки старого грека, который, говорят, к тому же был и слепым, но, несмотря на это, натолкнул товарища Н. на блестящую идею. Грека тоже плохо издают. Если бы мы его книгу увидели, то обязательно купили бы.
Наш самый читающий в мире народ в первые же дни эксперимента, узнав по кратким газетным сообщениям, а больше из быстро распространявшихся по Несуглинью слухов о сиренах, неведомо где раздобыл писания слепца и размножил каким-то способом, хотя все множительные аппараты в Н-ской области, как, впрочем, и во всех других, спрятаны были в комнатах за железными дверями и опечатаны пломбами.
А прочитав описанную греком историю, люди быстро смекнули, как уберечься от притягательной силы сиреньего пения.
Пилоты и штурманы-радисты, едва самолет входил в воздушное пространство Н-ской области, переходили на запасные частоты, недоступные н-скому радиовещанию. На автотранспорте все оказалось еще проще: подними стекла в окнах да покрепче пристегнись сам и пристегни ремнями своих пассажиров, как это и предписано правилами Госавтоинспекции. Уже на второй день эксперимента на автодорогах города и области бились, извивались в привязных ремнях, силясь освободиться и броситься на зов Елены, Дориды и Гегемоны, тысячи людей. Но ремни были крепки, на все протяжение области хватало их запаса прочности. А уйдя за пределы слышимости, путники могли и отстегнуться. Сложнее обстояло дело на железнодорожном транспорте, где ремни пока не предусмотрены. Но и тут выход был найден в произведениях слепого старца: пассажиры стали затыкать и залеплять свои уши во время остановок на станции Н.-Пассажирская. Кто пользовался в этих целях пчелиным воском, кто приладил стеариновые свечи и лыжные мази, кто - аптечные затычки. А молодые люди нацепляли наушники и, цинично посмеиваясь, слушали совсем не сладкие, а грубые и вызывающие песни зарубежных и доморощенных горе-рок-певцов.
Ответственные лица, которым доверено у нас решать, что, когда и кому следует читать - а такое регулирование просто необходимо для самого читающего в мире народа, без него неизбежно наступят читательская анархия, вакханалия, разгул библиофильского вольнодумства,- эти ответственные лица приняли единственно верное в сложившихся обстоятельствах решение: ставшие объективно вредными произведения грека, место рождения которого оспаривают семь городов, изъяли в библиотеках из общего доступа и перевели в спецхран. Ну-ка, вслушайтесь: специальное хранение - это что-то расплывчатое, мягкотелое, а усеченные и соединенные вместе два эти слова звучат неумолимо и строго, как хруст сапог по брусчатой мостовой. Спецхран - это такое место, где собраны книги, которые не то чтобы вообще нельзя читать, а не следует читать кому ни попадя. Чтобы проникнуть в спецхран, надо получить разрешение, однако если ты человек нелегкомысленный, надежный, проверенный, если спецхранимая книга требуется тебе не просто так, а для государственного дела, если ты не станешь пересказывать прочитанное каждому встречному и поперечному, ты непременно и в свой срок это разрешение получишь. И тогда читай - не хочу. Вот что такое спецхран, если кто не знает.