Страница 117 из 128
– Заставить... – усомнился я. – Шеф, а не кажется вам, что мы с вами уже в какой-то степени – их агенты? Независимо от своего желания?
– Кажется, – тут же согласился он. – Ну и что? Пусть мы даже на триста процентов будем действовать в их интересах – но и в наших ведь тоже! Представь – им вдруг станет невмоготу от того, что творится тут, и они решат, скажем, отдать победу Сталину? Что получится?
– Шеф, – сказал я, – вы меня убедили. Но прежде чем дать ответ, я хотел бы принять душ и выспаться.
– Душ – пожалуйста. А выспаться – уже дома.
– Но – сегодня?
– Сегодня.
Я чуть не умер под душем. От наслаждения, боли и слабости. Но все-таки не умер.
Когда я вышел из душа, похожий на полурастаявшего снеговика, Тарантул сидел все в той же позе: одна нога на столе, щекой опирается... о, нет, переменил позу – не на ладонь, а на сжатый кулак. Он напоминал Атоса из богато иллюстрированного, но очень древнего, без обложки и многих страниц, «Виконта де Бражелона», который как-то приблудился ко мне и живет в моем старом доме – вместе с другими старыми, странными и никому не нужными вещами вроде черного репродуктора-тарелки, двух белых фарфоровых собачек, фарфоровой же бутылки в форме рыбы, стоящей на хвосте,
«Краткого курса истории ВКП(6)» с карандашными пометками на полях, пачки перевязанных ленточкой писем с ятями и твердыми знаками, подшивки журнала «Знание-сила» за тридцать третий год без последнего номера... Домой, подумал я, домой. Без Гвоздева. К черту Гвоздева. Домой.
И тут снова побежала по-щеке-на-подбородок-на-пол струйка крови: потревожил, приподнял коросту. Я матюг-нулся, а Тарантул, вспорхнув, закружился, засуетился вокруг меня, перевязывая, обмазывая с головы до ног йодом, давая какие-то советы и что-то объясняя. Наконец он закончил малярные работы, дал мне надеть, кряхтя и поеживаясь – это я, конечно, кряхтел и поеживался, – комбинезон, потом почесал нос и спросил:
– Слушай, сынок, а нет ли тут места, где можно выпить?
Места – выпить... В памяти моей пролистнулось несколько страниц, и я ответил:
– Есть такое место!
Небо имело пепельный цвет, а солнце висело над крышами близким и четко вырезанным оранжевым диском.. Тени были густо-черные. После ночной пиротехники, если не пройдут дожди или не подует ветер, такое непотребство может продержаться не один день.
Мы пересекли Гете – морпехи маячили на обычном месте, за оградой консульства – и углубились в переулки. Так, пытался я сообразить, а теперь – налево... Ага, вот и скверик. В скверике биваком расположился егерский батальон. Были натянуты навесы на легких козлах, на газонах стояли каре из рюкзаков. Дымилась кухня.
Десяток «барсов», уже на колесах, со скатанными юбками и убранными винтами, выстроился в очередь к заправщику. Самих егерей было немного, вряд ли больше роты: слонялись лениво и без очевидного дела, лежали на траве или на раскатанных циновках, и только часовые истово несли службу. Интересно, что среди темных комбинезонов я заметил песчаного цвета гимнастерки солдат Русского территориального корпуса – надо полагать, активно шло братание. Не видно было только гражданских, и это как-то неприятно посасывало...
Год 2002. Михаил 29.04. Около 03 час. Где-то в Константинополе
Обзорные камеры работали, но я вдруг понял, что никогда не смогу понять, где нахожусь. Город был чужой, вымерший. Почему-то казалось, что дома затоплены водой и над крышами молча плавают невидимые снизу рыбы. Начинался вариант все того же охрусталения: я прекрасно понимал свою узкую задачу, на остальное недоставало внимания. Задача же была в том, чтобы не позволять программе «Криптомнем» идти вразнос: у Мумине было яркое воображение и полностью расторможенная психика. Лица на экране налагались одно на другое, срастались с какими-то звериными мордами: собачьими, кошачьими, обезьяньими... а однажды поперло такое, что я просто вырубил изображение. В конце концов я позволил себе вмешаться в самую тонкую настройку – и тут стало получаться. А может быть, Мумине просто пережгла свой страх и немного успокоилась...
В итоге к трем часам у нас были портреты пятерых, кого она видела в ту ночь: женщины с полным лицом и отвислыми щеками, другой женщины, очень худощавой, мужчины с приплюснутым носом и двух мальчиков: одного типичного турчонка, а второго – толстяка с заплывшими глазками. Именно они издевались над нею... пока их не позвала та худощавая женщина, позвала так... ну, будто бы они бросали камешки в воду, а тут – пора обедать...
Обе ладони у нее были в пузырях от ожогов, и на шее были следы, и на груди. И еще... она все пыталась рассказать, что было еще, но захлебывалась, не могла.
– Миш, – тихо сказала Зойка сзади, – вот эти морды я где-то видела... только вот где?..
Я посмотрел, на кого она показывала. Потом – на нее. Надо же. Она вспомнила, а я нет.
– Я тоже видел. На стене. Когда позвонили про Тедди.
Она покачала головой: как-то одновременно и отрицательно, и утвердительно.
Только она так умеет.
– Может быть... Помню, что видела. И что испугалась чего-то. Хотя... если это было сразу после звонка...
– Ты поработаешь за оператора? – спросил я. – Хочу сам вспомнить те рожи.
– Ну конечно...
Голос ее звучал растерянно. Да, подумал я. Прошло два дня. А будто...
Я осторожно снял с Мумине полушлем с «очками» и сканером. Она облегченно вздохнула и отодвинулась, уступая мне место перед экраном.
Пошла программа. Сначала ввод, психический массаж: накатывающиеся волны, туман, тени в тумане. Машина подстраивала «очки» под мои глаза. Как бы в разрывах тумана возникали на миг картинки: луга с пасущимися козами, автомобили на многорядном шоссе, дома с высоки ми красными крышами... Я видел все объемно и ярко, а перед Зойкой на экране запечатлевались пока что условные отображения моих реакций. Теперь полет – на малой высоте – за угол – над лестницей... кто-то оборачивается – большой – я проношусь мимо, мимо... обрыв, сердце замирает, простор, зелень, серебристая змейка реки далеко внизу... облака, облака... темнее, темнее – и неподвижность. И висение над бездной. Долго, долго, очень долго... мерцание во тьме. В такт биению сердца. Очертания фигуры? Нет, это лицо. Оно все ближе и ближе, оно очень смутно видно, глаза мои будто привыкают ко тьме... умом я знаю, что сейчас сам движением глаз и подрагиванием зрачков рисую это лицо, но иллюзия неистребима... и вот – прорыв, и я во всех подробностях вижу одутловатые щеки, крупный нос, маленькие глазки... я видел это лицо две-три секунды во вспышках фейерверка, но вот – воссоздал. И тут же, отойдя назад, это лицо пропустило перед собой следующее, будто бы детское... но у детей не бывает таких лиц. Скорее, карлица смотрела на меня, не отрывая жутких желтых глаз. Вот что: у нее были желтые глаза...