Простите меня! (Сборник)

Лену и Антона, также как Марину и Андрея, волновало содержимое заветной шкатулки. Лена не видела ничего предосудительного в том, чтобы познакомиться с наследством раньше времени. Во-первых, все равно им достанется. Во-вторых, это не по-людски – ждать смерти человека, чтобы разбогатеть.

– Мы же не только для себя, – уговаривала она мужа, – с Маринкой поделимся.

Эмилия застала их, когда они пытались вскрыть шкатулку, ковыряли отверткой в замке.

– Низкие люди! – заверещала бабуля, даже забыв встать в театральную позу. – И вы меня называли воровкой? Руки прочь! Отдайте шкатулку, грабители!

– Да, пожалуйста, – слегка смутился Антон и протянул бабушке ее сокровище. – Любопытство не порок, а маленькая слабость.

– Мы бы все на месте оставили, – вторила Лена.

Эмилия, прижав шкатулку к груди, вспомнила о сценическом искусстве:

– Сначала убейте меня, если хотите завладеть наследством. Ну? Убивайте!

– Поживи еще, – разрешил Антон.

– Хотите, я вам тушь для ресниц свою подарю? – предложила Лена. – А то вашей, наверное, сто лет в обед.

– Не нуждаюсь в подачках пошлых мещан!

– Ой-ой-ой! – издевательски пропела Лена. – А кто втихую моими духами душится, лаком для ногтей пользуется и румяна изводит? Вы хоть спросите, мне не жалко. Нет, подворовывает и еще из себя честную строит. Видали мы таких аристократок – гонору через край, а трусы раз в неделю стирает.

Бабушка жила у Антона третий месяц, за что Марина не уставала благодарить Лену в телефонных разговорах.

– Ладно тебе, – отмахивалась Лена, – я же понимаю, что эта народная актриса вас до развода могла довести.

Как ни грустно, но похоже на правду. Марина, кстати, за три месяца не разговаривала с самой Эмилией ни разу – боялась, что та потребует возвращения. Страшным было не столько поведение бабушки, сколько провоцируемое ухудшение отношений Марины и Андрея. В каждой семье имеются подводные камни недопонимания, раздражения, претензий, причин для ссор, взаимных упреков. Но камни преткновения в нормальной бытовой обстановке глубоко скрыты, их не видно, когда царят мир, взаимопонимание и любовь, пусть подвявшая, но все-таки живая. Эмилия за месяц постоя в Марининой семье умудрилась спровоцировать столько взаимных обид-упреков между мужем и женой, сколько у них не было за четыре года брака.

К счастью, сплавив бабушку, они постепенно возвращались к прежним отношениям любви-дружбы.

Андрей называл это «эффектом блохи»:

– Опутан человек проблемами: на работе завал, денег не хватает, а тут у него еще и блохи завелись. Вывел блох, на службе те же трудности, денег больше не стало, но человек радостен и доволен.

– Ты видел когда-нибудь, – смеялась Марина, – живых блох? Я – только на картинке.

– Ошибаешься. Жила тут одна блоха в макияже, кровь нашу пила.

В семье Лены и Антона бабуля сыграть подобную отрицательную роль не могла, потому что внук и его жена были проще, толстокожее, хотя и шумные, но легко отходчивые. Если для Марины бабушка превратилась в адвоката дьявола, то для Лены стала чем-то вроде домашнего клоуна, о котором рассказывали анекдоты.

– Девочки, – говорила Лена подругам, – приходите посмотреть на это чудо природы, животы от смеха надорвете.

Эмилия, которую приглашали попить чай в женской компании, выходила на сцену (на кухню) эффектно. Застывала в проеме двери, чтобы все смогли оценить ее «благородный» вид: грубо раскрашенное лицо и несусветный наряд. С головой у Эмилии становилось все хуже и хуже: забыла снять ветхое кимоно, но набросила битую молью черно-бурую лису, которая бегала по лесам еще до революции. На одном плече у Эмилии красовался драный хвост, на другом – безглазая лисья мордочка. Умора! А когда Лена завела разговор о поклонниках, и Эмилия ударилась в бредовые воспоминания, удержать смех вообще было невозможно.

Лене не приходило на ум, что смеяться над старостью жестоко. И озвучь кто-нибудь этот упрек, Лена нашлась бы:

– Прям-таки жестоко! Я за ней горшки выношу, не рассыплется, если мы немного повеселимся. Все равно не понимает, у бабули давно в мозгах ветер свистит.

Но и выносливая Лена запросила отдыха. Время на домашние дела сократилось: маленький сынишка начал ходить, и требовался глаз да глаз, чуть отвлечешься – он уже в розетки шпильки толкает. Шпильки, понятно, прабабка раскидывает по квартире, они у нее из шиньона сыплются. Кроме того, старая вредина тайком курит в туалете и лопает детский творожок, хотя рядом на полке холодильника стоит творожная масса с черносливом, по ее же требованию купленная. Антон приходил с работы и с порога выслушивал длинный перечень бабушкиных пакостей. Лену не смущало, что Эмилия слышит «отчет» о своих прегрешениях. Антону до черта надоело успокаивать жену и призывать бабку вести себя по-человечески.

Решение нашли гениальное, благо наступало лето: снять для бабули дачу. О ближайшем Подмосковье речи не было, финансы не позволяли. Кинули клич среди знакомых, и нашелся домик в ста тридцати километрах от столицы. Пожилая вдова-селянка согласилась сдать комнату за умеренную плату. Боялись, что Эмилия заартачится, но, исполнив номер: «так и быть, уступаю вашей воле», – та смилостивилась. Лена слышала, как бабуля говорила по телефону своим приятельницам: «Лето я проведу на даче у одного поклонника». Ну не свихнувшаяся ли обманщица? Поклонником была Катерина Ивановна, баба Катя, которой под семьдесят.

С квартиры на квартиру Эмилия переезжала со всем скарбом и тут потребовала, чтобы ее барахло на дачу отправилось вместе с ней. С одной стороны, Лена только рада была очистить квартиру от приданого народной артистки. С другой стороны – лишние траты, пришлось «Газель» нанимать. Еще благо, что хозяйка дачи не потребовала плату за все лето вперед.

Перевозили Эмилию на дачу Андрей и Антон.

Катерина Ивановна, баба Катя, «поклонник» и спаситель Эмилиных внуков, оробела, когда в ее двор въехал маленький грузовичок. Это сколько же вещей у постоялицы? А потом вышла и чудо-дачница – накрашенная, голова причесана как в шестидесятые годы (Катя сама в то время разорилась на шиньон, который в ночь перед праздником или перед гостями на бигуди накручивала, чтобы утром на макушку пришпилить). Когда было-то? А женщины с шиньонами, выходит, остались до сих пор. Одета жиличка не по-деревенски, да и по-городскому в парадное: чудной красоты розовый костюм с рюшами. Было от чего бабе Кате оробеть.

– Милости прошу! – с хрипотцой проговорила она. – Меня Катя зовут. То есть баба Катя. А вас как, извините?

– Эмилия.

– Эмма? – переспросила баба Катя, все еще борясь с волнением.

Ведь говорили-то, что старую, но саму себя обслуживающую женщину на лето привезут. А здесь – прям дворянка. В мои скромные условия?

– Юноши, поясните этой женщине, кто я есть и как меня зовут, – небрежно махнула Эмилия рукой в сторону Андрея и Антона.

И отправилась осматривать дом, бедненький, но чистенький. Удобства на улице – деревянная будка, в полу дырка.

– Она артистка в прошлом, – говорил Антон бабе Кате. – Поэтому, – покрутил ладонью перед лицом, – макияж и другие прибамбасы. Но в принципе…

– Не вредная… как бы, – подхватил Андрей. – Со своими заморочками… странностями… но не тяжелыми!

Оба: и Антон, и Андрей – боялись, что хозяйка дачи после первого акта – выхода Эмилии – покажет им фигу и потребует убираться восвояси. (На месте бабы Кати они бы так и поступили.) Но милая Катерина Ивановна только сокрушалась, подойдут ли скромные условия такой важной артистке?

– Подойдут!! – хором заверяли Андрей и Антон.

Они носили вещи и ждали водопада претензий, теперь уже от бабушки. Но прозвучало только одно требование:

– Мне нужен биотуалет.

– Ага, бабуля, – ухмыльнулся Антон, – как же, имеется. Ленка предусмотрела.

И принес из машины пластиковое ведро в форме унитаза, с крышкой.

– Вот тебе и туалет, а бионаполнение – сама-сама. Пись-пись-пись, как-как-как, – повторил он интонацию жены, приучавшей сына к горшку.