Страница 3 из 11
В этот момент бабушка открыла глаза и произнесла слабым голосом:
– Оставьте! Врачей не нужно.
– Тебе легче, легче? – твердила Марина.
– Отпустило? – забыл про телефон Андрей. – Вы в порядке?
Эмилия поднималась медленно, постанывая, закатывая глаза. Воплощение мужественной женщины, которая переламывает боль, чтобы не травмировать окружающих.
– Воды? Чаю? Где твои лекарства? – быстро спрашивала Марина.
– Душно? Форточку открыть? Грелку? – перебивал Андрей жену.
Эмилия села, запахнула полы кимоно, скрылось ее дырявое исподнее, провела устало по лбу пальцами, вздохнула и с рокочущими, томными перекатами голоса протянула руку Андрею:
– Сигарету!
Как ни был испуг Андрея силен, он сообразил, что бабушка пытается нарушить пункт первый их договоренности – не курить в квартире.
– Конечно, всенепременно! – Андрей взял бабушку на руки и понес к выходу из квартиры. – Марина, тащи сигареты и зажигалку, – бросил он жене.
Курить на лестничной площадке, устроенной точно ребенок на руках у внучатого зятя, Эмилии удовольствия не доставило. Она чувствовала сценическую фальшь и понимала нелепость положения. Не только Станиславский, а любой мало-мальски образованный режиссер воскликнул бы: «Не верю!»
– Ах, это у меня машинальное, – сказала бабушка после трех глубоких затяжек. – Какие сигареты, когда едва не отправилась на тот свет! Вы не отправили, – уточнила она. – Отнесите меня в дом. Дайте коньяка рюмку. Коньяк хорошо действует на мои сосуды.
Через месяц Марина позвонила двоюродному брату:
– Антоша! Я больше не могу, по мне клиника неврозов плачет. Заберите бабушку.
– Куда мы ее заберем? Ты же знаешь наши условия. На шею себе посадим?
«Но у нас-то она сидит на шее, – подумала Марина, – внедрилась в печенки, в селезенки. Начался некроз моей семьи».
– Я вас умоляю! – заплакала Марина. – Умоляю, Антоша! Хоть на время.
– Что, так плохо?
– Ужасно. Эмилия превратила меня в тряпку, Андрей вечно зол, едва сдерживается, то есть уже не сдерживается и срывается, достается не только бабушке, с нее как с гуся вода, но мне с дочкой.
– Мою жену Ленку так просто в бараний рог не скрутить.
– Ты согласен? – обрадовалась Марина. – Спасибо, спасибо, спасибо! Забирайте бабушкино наследство себе.
– Какое наследство?
– Шкатулку. Антон, можно мы завтра бабушку перевезем?
Что находилось в большой старинной шкатулке, Марина и Андрей не знали. Эмилия держала шкатулку на замке и время от времени устраивала спектакли. Выйдет со шкатулкой в руках, станет в позу трагической актрисы и произносит неестественно пафосным голосом:
– Здесь огромное богатство. Вы, ваши дети и внуки будут обеспечены на всю жизнь. Неблагодарные, вы озолотитесь после моей смерти. С того света, – бабушка закатывала глаза к потолку, – я увижу ваши мучения, на вас падет раскаяние за каждый упрек, за все мои страдания!
– Браво! – хлопает в ладоши Андрей. – Концерт окончен? Теперь пресса хочет взять интервью у великой актрисы. Кто вас упрекает? Какие такие мучения? Вы, Эмилия, нам в копеечку влетаете. Может, отщипнем от наследства?
– Нет, только после моей кончины.
– Вы нас всех переживете.
– Андрей, прекрати! – не выдерживает Марина.
Наедине они не раз обсуждали вероятное содержимое шкатулки. Марине казалось, что там груда драгоценных камней, как в сказке, в кино про сокровища. Она представляла захватывающий момент: открывают шкатулку, и всеми цветами радуги вспыхивают бриллианты, оттеняя благородство старинных изумрудов и рубинов.
– Какие сокровища? – возражал Андрей. – Если бы у нее были драгоценности, она не приперлась бы сюда, не спала на кухне. – Но и у него оставалась детская надежда на сказочное богатство. – Давай тихо вскроем шкатулку? – предлагал он.
– Что ты! – пугалась Марина. – Это неблагородно.
– Конечно. Зато очень благородно утром ждать по часу, пока твоя бабушка освободит туалет.
– Андрей, она старый человек…
– Вот пусть и опорожняет кишечник, когда я уйду на работу.
Если в семье Марины бабушка устроила тихий террор, то у Антона громкие скандалы следовали один за другим. Лена орать на бабушку начала едва ли не в первый же день. Но Эмилия ничуть не тушевалась. Напротив, взбодрилась. Буйный нрав Лены ее не пугал, даже, казалось, щекотал нервы.
– Твоя жена, – сказала она вечером Антону, – вульгарная пошлая базарная торговка.
– От пыльной актриски погорелого театра слышу, – не осталась в долгу Лена.
– Не нравится, бабуля, – поддержал супругу Антон, упорно не признающий «Эмилии», – катись на все четыре стороны.
У Марины, пока та гуляла с ребенком, бабушка могла оставить записку: «Я в парикмахерской. Приди расплатись». Марина мчалась в салон, где бабушке сделали педикюр, маникюр, покрасили, постригли, уложили дурацкий шиньон – все по высшей ставке, и расплачивалась. Эмилия запускала руки в семейные деньги. Ничтоже сумняшеся брала их из ящика стола, шла и покупала себе коньяк, сигареты, самые дорогие шоколадные конфеты. Марина, без упреков, переложила деньги, спрятала в книгах.
С Леной у бабушки трюк с парикмахерской не прошел. Эмилия, кроме обычного набора сделавшая массаж и принявшая дозу ультрафиолета в солярии, торчала в салоне до позднего вечера. На звонки с требованием оплатить услуги Лена отвечала:
– Разбежалась! Бабуля, живите по своим средствам, а не по нашим.
Директорша салона грозила милицией, но потом все-таки отпустила старушку, взяв себе за правило с пожилых маразматичек брать деньги вперед.
Как-то утром Антон оставил на кухонном столе деньги для Лены. Эмилия отщипнула из стопочки и отправилась покупать лакомства, сигареты и коньяк. Вернувшуюся бабушку Лена только не побила. Орала так, что слышали соседи, обзывала Эмилию старой воровкой, прожженной бандершей и народной артисткой.
Лена была добрым человеком, мчавшимся на помощь по первому зову. Но выросла в темпераментной семье, где нормой общения был крик и ор, где никто не держал камня за пазухой и все говорили в лицо, что думают. А думали вслух и на повышенных нотах. Марина не сразу раскусила Лену, которая поначалу шокировала своими манерами. А бабуля с ходу поняла, что Ленины истерики – дым без огня. Эмилия то ли встречала за долгую жизнь подобных людей – рычащих львов с нежным сердцем, то ли каменную ее самолюбовь уже не могли пробить никакие атаки.
Выступления со шкатулкой продолжились и в семье Антона. Но здесь публика была еще неблагодарнее.
– Бабуля, колись, – требовал Антон, – чего там припрятала? Инфляция наступает.
– Шкатулочку-то откройте, – вторила Лена. – Хоть бы на питание вносила в общую казну, даже пенсию зажилила.
– Грубые пошлые люди! – вскидывала голову освистанная актриса. – Гегемон!
И удалялась поступью Марии Стюард, не уронившей достоинства перед жестоким судом.
Чтобы получать в Москве пенсию, бабушку требовалось прописать. А этого ни внук, ни внучка решительно не хотели. По словам Эмилии, ее пенсию получал верный поклонник. Настолько верный, что за три месяца не прислал ни одного денежного перевода.
Тема поклонников была главной в речах бабушки. Она никогда не вспоминала о муже и двух детях, которых родила от него. Даже про сценическую деятельность не заикалась. Но поклонники! Имя им было легион. Каких безумств они только не творили, сходили с ума, даже травились и стрелялись.
Антон ловил Эмилию на повторах:
– Минутку, бабуля! Директор фабрики прислал тебе грузовик цветов и застрелился? Но генерал армии, про которого ты раньше рассказывала, тоже покончил с собой, предварительно засыпав твою дверь цветами. Разве в вашем городе имелось цветочное хозяйство, чтобы грузовиками разбрасываться? И сколько же ты руководящих кадров погубила?
Пуританку Марину байки о поклонниках коробили, ведь «поклонник» равно – «любовник». Хотя Марина и понимала, что все это – игры старческого слабоумия у дамы с большими претензиями, из памяти которой уплыли факты и события, остались только фантазии на любимую тему. Лена относилась к бабушкиным легендам проще: чудит старуха, врет-завирается.