Страница 12 из 15
Еще большую роль играют мегарегионы в развитии так называемых переходных экономик. Несколько лет назад аналитики Goldman Sachs обозначили быстро растущие экономики Бразилии, России, Индии и Китая аббревиатурой БРИК[10]. Но рост и развитие государств этой четверки, а также других развивающихся экономик – от Мексики до Малайзии – протекают очень по-разному.
Движущей силой развивающихся экономик являются мегарегионы. В некоторых случаях мегарегионы обнаруживают быстрый экономический рост (тогда как остальные регионы развиваются медленно, если вообще развиваются), привлекают значительный приток населения из села и порождают огромные трущобы, где люди живут в крайней нищете. Большинство мегарегионов в странах с экономикой переходного типа оказываются источниками экономического и географического неравенства. И потому, что их экономики по сравнению с близлежащей сельской местностью процветают, и потому, что внутри мегарегионов растет разрыв между имущими и неимущими.
Например, в экономике Китая доминируют всего три мегарегиона, расположенные вдоль Восточного побережья страны. Крупнейший по населению – треугольник Шанхай – Нанкин – Ханьчжоу (более 66 миллионов населения, 130 миллиардов долларов по СРП). Севернее находится Большой Пекин (43 миллиона человек, 110 миллиардов долларов по СРП). Южнее – коридор из Гонконга в Чжэньцзян (45 миллионов человек, 220 миллиардов по СРП). Эти три мегарегиона, вместе взятые, производят 460 миллиардов долларов валового продукта, что составляет 43 % всей экономической активности страны (СРП). А если добавить сюда все мегарегионы Китая, получится, что они производят 735 миллиардов долларов (СРП), или 68 % ВВП.
Благодаря обширным инвестициям в новые университеты, появлению исследований мирового уровня и почти неисчерпаемым кадровым ресурсам эти три мегарегиона, вероятно, вскоре превратятся из мировых фабрик в растущие центры инноваций и креативности. Впрочем, неясно, смогут ли китайские мегарегионы воспитать в себе открытость, толерантность и независимость, необходимые всемирным центрам[11].
Индийскую экономику тоже определяют мегарегионы. В мегарегионе Дели – Лахор живут больше 120 миллионов человек и производится 110 миллиардов долларов (СРП).
Еще два огромных центра в Индии находятся в состоянии преобразования в полномасштабные мегарегионы. На севере в регионе Мумбаи – Пуна живут 62 миллиона человек, производящие 60 миллиардов долларов СРП. Здесь зародилась индустрия Болливуда – крупнейшее кинопроизводство в мире, который ежегодно выпускает больше 900 фильмов.
Технологический коридор Бангалор – Мадрас в Южной Индии насчитывает 72 миллиона населения и производит 50 миллиардов долларов (СРП). Оба этих региона продолжают взрывное развитие, наращивая в год не менее чем по 10 % мощностей. Поскольку наши оценки сделаны в 2000 году, резонно предположить, что оба региона уже преодолели отметку в 100 миллиардов долларов и стали полномасштабными мегарегионами. Индия, в которой есть Болливуд и бангалорские технологии, – не просто сборочный цех дешевых товаров. Престижный Индийский институт технологии стал одной из самых выдающихся инженерно-технологических школ мира; на подъеме находится индустрия моды и промышленного дизайна, а ритмы бхангры завоевывают Лондон, Торонто и Нью-Йорк. Немногие знают, что индийская индустрия видеоигр, по прогнозам, должна к концу этого десятилетия вырасти в десять раз, а анимации – втрое.
Мегарегионы играют все более важную роль и в других переходных экономиках мира. Так, в Латинской Америке более 45 миллионов людей живут в Большом Мехико и производят 290 миллиардов долларов СРП, то есть более половины национального продукта Мексики.
В Бразилии мегарегион Рио-Паоло производит 230 миллиардов долларов (больше 40 % национального показателя) и насчитывает 43 миллиона жителей.
В Большом Буэнос-Айресе живут около 14 миллионов человек, которые производят 150 миллиардов долларов СРП (больше половины показателя для всей страны).
На Ближнем Востоке более 30 миллионов человек живут в гигантском мегарегионе, который охватывает Тель-Авив, Амман, Дамаск и Бейрут и производит 160 миллиардов долларов СРП.
Важно подчеркнуть, что многие из этих мегарегионов переходных экономик, несмотря на большое население и высокий уровень экономической активности, также страдают от огромного экономического и социального неравенства, а в некоторых случаях миллионы их жителей влачат жалкое существование в трущобных кварталах.
Последние две главы эмпирически и визуально подтвердили, что мир не плосок, но полон пиков, рост которых подпитывается деятельностью мегарегионов – крупных образований, состоящих из множества городов и пригородов, – которые подчас упраздняют границы национальных государств, открывая широкие пути для торговли, перевозок, инноваций и талантов.
Пока я показывал, что происходит, но не говорил, почему. Чем объясняется такая концентрация экономической активности и роста? Почему место остается критически важным фактором глобальной экономики? Как это возможно, что мощные силы торговли, охватывающей весь земной шар, и технологий, сжимающих глобус, не разрывают мировую экономику на части? Как города и регионы сохраняют физические связи перед лицом таких сил? И что именно позволяет им преодолевать столь многочисленные неблагоприятные обстоятельства?
4. Сила кластеризации
«Если мы ограничимся лишь общепризнанными экономическими силами, города должны будут разлететься на куски», – писал в 1988 году лауреат Нобелевской премии по экономике Роберт Лукас[1]. Он напоминал, что, помимо прочего, «за городом земля всегда дешевле, чем внутри него». Почему же тогда люди и бизнесы не переезжают скопом туда, где издержки значительно ниже? Лукас отвечал самому себе другим столь же простым наблюдением: «За что люди платят, снимая квартиру на Манхэттене или в чикагском даунтауне, как не за то, чтобы быть рядом с другими людьми?»
Одной этой фразой Лукас поставил вопрос о месте в первый ряд проблем, обсуждаемых там, где речь идет о движущих силах экономического роста. Он выделил в экономике глубинную силу кластеризации – кластеризации людей и производительности, креативности и таланта, который управляет экономическим развитием.
Вот почему города и мегарегионы являются подлинными экономическими единицами, которые и движут мир вперед. Эти географически организованные системы производства и рынки благодаря кластеризации людских ресурсов формируют, по мнению Лукаса, социально-экономическое преимущество, какого не могут предложить другие места. Выигрыш в инновациях и производительности с лихвой окупает дороговизну жизни и издержки, сопряженные с ведением бизнеса в подобных местах.
Исследования экономического роста – область таинственная. Вплоть до недавнего времени те, кто писал об этом, уделяли мало внимания важности местоположения. В 1776 году Адам Смит опубликовал свой труд «Богатство народов», в котором доказывал, что основной причиной преуспеяния является растущее разделение труда (специализация). Проиллюстрировав свою мысль классическим примером с булавочной фабрикой, – десять работников, каждый из которых специализируется на своей операции, могут произвести намного больше булавок, чем десять булавочников, работающих поодиночке, – Смит показал, что специализация необходима для успеха предприятий[2].
Примерно через четверть века Дэвид Рикардо начал формулировать собственные теории экономического богатства. Он рано умер (в 1823 году), но успел высказать идею сравнительных затрат, разрешив фундаментальную экономическую загадку, которая всю жизнь волновала Смита, – каким образом страны получают выгоду от торговли.
Построенная Рикардо теория сравнительных преимуществ описывает относительное преимущество одной страны перед другой (в ресурсах и производственных мощностях), вследствие которого обе страны получают возможность извлечь пользу из торговли. Будучи крайне упрощена, эта идея становится понятна интуитивно. Предположим, что в стране А прекрасное ткацкое производство, а в стране Б делают отличные пуговицы. Чтобы каждая из этих стран могла выпускать рубашки без особого труда (и без особых затрат), им необходимо завязать торговые отношения. Но что, если страна А обладает абсолютным преимуществом, то есть способна производить и ткань, и пуговицы, тогда как страна Б производит только пуговицы? Рикардо утверждает, что в таком случае торговля по-прежнему имеет смысл, поскольку стране А все равно выгоднее сосредоточить усилия на производстве товаров, которые не производит страна Б. Таким образом, стране А выгоднее выпускать ткани (которые можно продавать, чтобы покупать у страны Б пуговицы), чем растрачивать капитал и труд на производство пуговиц[3].