"Савмак"

- Входите, входите, гости дорогие! Милости просим! - радушно приглашал он высоким напевным голосом приближавшуюся к воротам толпу родичей. - Не скот, не рабы, не серебро и злато главное богатство человека, а его сородичи, друзья и побратимы!

Каждому входящему мужу, начиная с Госона и Скилака, радушный хозяин жал руки и касался поочерёдно щёк своими пухлыми как у хомяка щеками, а женщин и детей обнимал по-родственному за плечи и целовал сладко в румяные щёчки и белое чело.

За спиной Октамасада гостей встречали радушными улыбками, поклонами, поцелуями и добрыми словами три его жены: 40-летняя Скилона, подарившая мужу двух сыновей и дочь (не считая тех, кому злые духи не позволили надолго задержаться на этом свете), 36-летняя Тойбула, родившая и выходившая четырёх дочерей, и 32-летняя Иресмея, родившая Октамасаду трёх младших сыновей, и готовившаяся подарить через пару месяцев ещё одного (по всем приметам и гаданьям это опять должен быть мальчик - на зависть несчастной Тойбуле, рожавшей почему-то одних только девок). Их румяные лица под высокими, густо обшитыми золотом и жемчугом убрусами и стройные белые шеи едва виднелись под тяжёлыми височными колтами и серьгами, переливающимися на солнце красными, синими, зелёными искрами, под янтарными и жемчужными ожерельями и звонкими многорядными монистами, лежавшими на высоких грудях поверх расшитых яркими узорами сарафанов, а полные руки скрыты от локтей до запястий под толстыми, широкими, усыпанными самоцветами браслетами и перстнями на каждом пальце - все накопленные Октамасадом богатства были выставлены в этот праздничный день напоказ.

За матерями стояли плечом к плечу четверо сыновей - 23-летний Фриманак с младшей его на пять лет женой Хараспой, 16-летний Сакдарис, 13-летний Апафирс и самый пока младший - восьмилетний Госон, а также три незамужних по малолетству дочери - Тешуба, Гелона и Спадина. Не было только убежавшего на своё подворье Скиргитиса, его жены Иктазы и главного виновника торжества - их трехмесячного первенца, которого должны сегодня впервые предъявить сородичам и даровать "счастливое", подходящее для долгой и славной жизни имя.

Последней, чуть сбоку от девочек, стояла лицом к воротам высокая, высушенная годами старуха в белом убрусе, украшенном спереди пятью рядами рельефных золотых пластин, в тёмно-синем, расшитом красно-зелёными узорами сарафане до щиколоток и коричневых черевиках. То была мать Скилака и Октамасада Госа, старейшая в роду: ей шёл уже восьмой десяток. Но тяжкий груз прожитых лет и неизменные спутники старости - болячки и болезни - ещё не пригнули старую Госу к земле: она была, как и прежде, крепка, энергична, неутомима в работе, ум имела ясный, память цепкую, широкую спину держала гордо и прямо, клюку, выходя из дому, брала в руки больше для важности, чем по необходимости. Присматривая за многочисленными невестками и внучатами немного поблекшими, но всё ещё зоркими светло-карими глазами, она держала в своих руках всё домашнее хозяйство обоих сыновей, ночуя попеременно, то у одного, то у другого. Все входившие на подворье Октамасада родичи, начиная с вождей Госона и Скилака, поясно кланялись матушке Госе и целовали её сухие, покрытые тонкими морщинами и коричневыми старческими пятнами руки и щёки.

Посреди тщательно подметенного, вычищенного от навоза двора были расстелены широким квадратом разноцветные конские и пятнистые оленьи шкуры, на которых набросано множество небольших, набитых конским волосом подушек для сидения. По углам настеленного для пиршества квадрата оставлены узкие проходы, а в центре его разослан самый большой и красивый в доме ковёр.

Закончив обряд приветствия, гости растеклись по двору и вскоре сбились кучками в тени под навесом дома: мужи с мужами, жёны с жёнами, парни - отдельно, девушки - отдельно, малыши с матерями, - и загудели радостными разговорами, зазвенели весёлым смехом, ожидая, когда Скиргитис с Иктазой вынесут им на показ нового отпрыска их большого, дружного, богатого, сильного рода.

Долго ждать не пришлось; вскоре из соседнего двора через калитку в стене, с самодовольной улыбкой счастливого отца на тонких бледных губах, явился Скиргитис, неловко держа перед собой пухлого, розового, голого младенца, - чтобы все сородичи увидели и удостоверились: он с женой породил для их славного рода будущего воина.

Следом за мужем, сияя белозубой улыбкой на красивом тонком лице и ярким, обшитым с головы до пят золотом, самоцветами и жемчугами нарядом, плыла, плавно покачивая округлыми бёдрами, 17-летняя Иктаза. За нею важно ступали младшие братья Скиргитиса, исполняя роль оруженосцев новорожденного племянника: Сакдарис нёс копьё и щит с золотой бычьей головой в середине, Апафирс держал перед собой драгоценный горит с луком и стрелами, а младший Госон любовно сжимал в вытянутых руках скиргитисов меч в обложенных золотом алых ножнах.

Первым делом Скиргитис поднёс сына к стоявшим ближе всех к калитке отцу Октамасаду, дяде Скилаку и вождю хабеев Госону, племянницей которого (дочерью его давно ушедшего к предкам младшего брата Фарзоя) была Иктаза.

- Молодец, дочка! Славного воина нам родила! - похвалил зардевшуюся от удовольствия племянницу вождь Госон и с умильной улыбкой пощекотал осторожно толстым пальцем испуганно таращившего голубые глазёнки малыша, после чего положил в подставленный Иктазой, расшитый красочными цветами передник свой подарок - маленький акинак в золотых ножнах, с изящной костяной ручкой в виде хищно оскалившейся пантеры. Октамасад бросил в подол невестки маленькую плёточку с обёрнутой в золотую фольгу рукоятью, а Скилак - золотую детскую чашечку.

Родители с младенцем и оруженосцами медленно двинулись дальше вдоль выстроившихся под навесом дома родичей, с благодарностью принимая сыпавшиеся как горох поздравления, добрые пожелания и подарки: расшитые яркими узорами детские кафтанчики, рубашечки, украшенные рельефными золотыми бляшками башмачки, шапочки, пояски, греческие золотые монеты, перстеньки, игрушки...

- Живи до глубокой старости!

- Не болей, процветай вместе с родом!

- Пусть мужает мальчик!

- Пусть становится самостоятельным!

- Пусть храбростью и красотой походит на отца и мать, а силой и богатством - на деда!

- Пусть до старости ни разу не захворает!

- Пусть он будет строен, как тростник, растущий в чистой воде!

- Красив, как водяная лилия в пруду!

- Пусть вечно будет здоров и богат!

Дойдя до конца ряда, где стояли неженатые парни и девушки, Иктаза унесла подарки в переполненном подоле в дом свёкра, а Скиргитис вынес сына на середину двора и поставил на ножки в центре расстеленного там ковра. За ним проследовали десятка полтора молодых женщин, мечтавших забеременеть, и расселись в кружок вокруг малыша и его отца. Через минуту Иктаза вынесла из дома широкое, круглое, расписное деревянное блюдо с ручками в виде утиной головы и хвоста, на котором была горкой наложена политая мёдом просяная каша с воткнутой сверху деревянной ложкой, и поставила его в центре ковра возле ножек сына. Шествовавшая следом за ней матушка Госа протянула Скиргитису железные ножницы. Взяв их, Скиргитис звучно объявил:

- Нарекаю своего сына славным именем его деда Октамасада! Пусть сбудется на его веку всё то, что вы ему пожелали!

Под одобрительный гул стоявших вдоль фасада октамасадова дома родичей отец начал состригать с макушки сына белые, мягкие, как пух, волосики и бросать их в кашу, которую Иктаза, присев напротив, тщательно перемешивала на блюде длинной ложкой. Закончив стрижку, Скиргитис вернул ножницы бабушке Госе и вынес сына из круга женщин. Отступила на край ковра и его жена с улыбкой на полных губах и ложкой в руке.

- Начинайте, дети! - скомандовала Госа.

Обсевшие блюдо женщины с превеликой поспешностью принялись расхватывать горстями сладкое кушанье и отправлять его в рот: по бытовавшему среди скифов и сарматов поверью, те, кому посчастливится съесть вместе с просом волосы с первой стрижки младенца, вскоре непременно зачнут собственное дитя. Не прошло и минуты, как на широком блюде не осталось ни зёрнышка, ни волоска. Скиргитис передал сына на руки матери, наклонился над опустевшим блюдом и, как мог резко, крутанул его за утиный клюв. Все женщины, сидя тесным кружком на своих местах, с вожделением и надеждой на свою удачу следили за вращением утиной головы. Едва блюдо остановилось, одна из них, на которую указал плоский утиный клюв, схватила его со счастливой улыбкой во весь рот и прижала, как щит, к мясистой груди, чтобы вечером положить под супружеское ложе: это считалось самым верным средством зачать в ту же ночь желанное дитя и, к тому же, почти наверняка - сына.