Фрося

я где-то и виноват перед тобой, но никогда не желал тебе плохого, живи, как хочешь, я

уйду с вашей дороги, и буду обходить стороной твоего, хм, муженька, а про маленькую

жидовочку можешь, не волноваться, никому до этого нет дела, это твоя воля и твой удел.

- Уцелею, надеюсь, позволишь узнать сыну, кто его отец?

Фрося, глядя прямо в лицо Степану, молча кивнула, слова застряли в её горле, и на глаза

набежали слёзы...

глава 20

За Степаном давно уже закрылась дверь, а Фрося стояла посреди горницы, по щекам

текли слёзы, сколько же бабе надо выплакать слёз за её жизнь.

Алесь появился в деревне как-то утром уже только в начале марта, когда просели сугробы

и просёлочная дорога к полудню превращалась в кашу.

Было видно невооружённым глазом, как он осунулся, во взгляде появилась, какая-то

отрешённость и только помывшись в баньке и обласканный, изнеженный Фросей,

расслабился, и поведал о последних событиях происходящих вокруг него:

- Фросенька, душа моя изболелась, мне так трудно стало вырываться к вам.

Ведь истинной причины коменданту я назвать не могу, пешком сейчас не добраться, а

подводы стали на перечёт.

Здесь у вас относительно тихо, а в Поставах приближение фронта стало ощущаться всё

больше и больше - это и переполненные вагоны с раненными и усиленное движение

техники по железной дороге, и по шоссе, и частые воздушные бои, и гром канонады

слышимой по ночам, и главное, это появившаяся дикая ярость в действиях

распоясавшихся оккупантов...

Отношение коменданта ко мне резко изменилось, он стал подозрительным и грубым, сам

часто присутствует на допросах пойманных партизан, и подпольщиков, и поэтому мне

приходится быть переводчиком при нём, а это невыносимо.

Людей пытают всякими изощрёнными методами, а иногда просто избивают до смерти и в

мою сторону уже не раз из уст пытаемых, я слышал оскорбления. и угрозы - нет, этого я

уже выдержать больше не могу.

Если меня не перебросят в партизанский отряд, то могу проколоться.

Господи, когда это всё закончится, когда мы с тобой сможем зажить спокойно, отдавая

свою любовь друг другу и детям!...

Фрося, в свою очередь, поведала ему о неожиданном приходе в их дом Степана, и об их

тяжёлом разговоре, и это тоже настроения не добавило.

- Фросенька, боже мой, этого только нам не хватало, вдруг он опьянённый своей

ненавистью устроит нам какую-нибудь пакость.

Ведь с моим провалом и вам не сдобровать, а если ещё станет известно про Анечку, то

гибель нам всем обеспечена...

- Алесичек, я почти уверена в том, что он не причинит нам вреда, он хоть и груб, но не

подлец, я почему-то доверяю ему...

А вот, что он не будет преследовать тебя, особой надежды у меня нет.

Я умоляю, тебя любимый, будь осторожным, и как можно быстрей уйти из города в

партизаны, а иначе тебе грозит опасность с двух сторон...

- Ах, Фросенька, если бы всё зависело от меня, и если бы я мог, то взял бы тебя с детьми

и увёз бы куда подальше от этой проклятой войны, от этих досужих глаз и от этого

Степана...

Фрося понимала, что этот разговор причиняет её любимому страдания, и она резко

сменила тему:

- Алесик, пойдём к деткам, Андрейка так потешно ходит, и уже лепечет вовсю.

А Анечка не даёт спуску ни в чём Стасику, тот вроде физически намного её крепче, но во

всём уступает, а как смешно они разговаривают между собой, что я слушаю, и не могу

сдержать смеха...

Алесь забавлялся с детьми, и постепенно оттаивал душой.

А после того, как вкусно пообедали, уложили детей спать, ласки жены заставили забыть

обо всём на свете и их любовные утехи

вновь вознесли любящих друг друга людей на небеса блаженства, вернулся покой, и

реальность происходящих событий отодвинулась куда-то за край сознания.

После обеда и ласк жены, Алесь покинул деревню, тепло распрощавшись с Фросей и

детьми, ему надо было засветло попасть в город, и дороги неспокойные и ночью его

ожидала встреча со связным из партизанского отряда.

Фрося стояла у ворот дома, и смотрела вслед удаляющейся подводе, которая с трудом

продвигалась по разбитой просёлочной дороге.

И, пока подвода не скрылась в лесу, Алесь всё оглядывался, и махал Фросе рукой...

Далеко не первый раз Фрося так провожала любимого, но на этот раз сердце сдавила такая

тоска, что невольные слёзы брызнули из глаз: что это такое, неужто предчувствие

беды?!...

глава 21

Наступила весенняя распутица... И до середины апреля, до самой пасхи не было никаких

слухов не из города, не из партизанского отряда.

А потом как-то ночью раздался условный стук в дверь и на пороге появились партизаны,

которые чаще других приходили к Фросе за продуктами.

Они поведали, что вынуждены, уходить подальше в леса, потому что карательные отряды

эсэсовцев стали устраивать рейды против партизан.

Сопровождаемые местными полицаями.

Немцы обложили так, что невозможно пройти на восток на соединение с наступающей

нашей армией. Взяв, как обычно, приготовленный мех с продуктами, партизаны, тепло

распрощавшись, удалились.

Наступила долгая, тревожная тишина.

Деревня жила своей жизнью и только иногда сюда доходили слухи о происходящем в

мире, и в непосредственной близости от них.

После мартовского приезда Алесь больше в деревне не показывался и посадка картофеля,

и других овощей на Фросю легла тяжёлым бременем, ведь на её руках было трое

малолетних ребят.

С трёхлетними Стасиком и Аней было проблем больше, чем с полуторагодовалым

Андрейкой, они предводимые шустрой девочкой залазили во все дыры, куда кажется и

залезть нельзя, вечно перемазывались, царапались и бились, и поэтому Фросе скучать

было вроде и некогда.

Но тревога за Алеся росла с каждым днём и после тяжёлого дня в хлопотах по хозяйству,

и возни с детьми, приходили порой бессонные ночи, и на утро подушка была мокрой от

слёз.

Вскоре, с наступлением погожих июньских дней, канонада стала слышна не только

ночью, но и днём.

Всё чаще над деревни, пролетали на запад эскадрильи самолётов со звёздочками на

крыльях.

Неожиданно наступила тишина.

Кто-то из сельчан побывал в городе и сообщил, что Поставы уже освобождены красной

армией, и там налаживается мирная жизнь.

Фрося упросила тётку Маню присмотреть за хозяйством и детьми до вечера, а сама с

самого утра отправилась пешком в Поставы. Менее чем через два часа она уже вошла на

окраину города.

Прошла мимо своей, а точней, Степановой избы, но в груди ничего не ёкнуло и быстро

зашагала в сторону костёла, больше ей идти было некуда.

Вдалеке громыхали поезда, мимо проносились машины с солдатами, которые лихо

свистели вслед молодой и красивой женщине, но та не обращая внимания на всё

происходящее вокруг неё, целеустремлённо приближалась к костёлу.

Фрося открыла тяжёлую дубовую дверь католического храма и с солнечного света вошла

в тишину, и полумрак под сводами костёла.

Внутри никого не было, она подошла к боковому портику, встала на колени, и начала

неистово молиться.

Губы шептали давно непроизносимые слова молитвы, она осеняла себя крестами и слёзы

беспрестанно лились, и лились из её печальных глаз.

И понятно было за что, и за кого она молилась, чьё имя шептали промокшие, и

просоленные от слёз губы...

Она молила святую деву Марию и господа, сохранить жизнь её любимому, и умоляла

простить и отпустить им грехи во имя их с Алесем большой любви...