Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 36 из 52



«Думайте сами, решайте сами — иметь или не иметь».

Я широко улыбнулся.

— Конечно, играем. Конечно, сегодня. Конечно, вместе, — пообещал я. — И это будет лучший концерт в стране, а может, и в мире!

— Уррраааа!!! — закричала Алиса. — Мы сыграем сегодня, сыграем, сыграем! Мы самые лучшие!

Она была, конечно, права. Сегодня мы сыграем как никогда.

***

Оставшийся день превратился в одно смазанное пятно. Мы устроили генеральную репетицию, где меня несколько раз назвали самовлюбленным эгоистом, отругали за нежелание поделиться словами исполняемых песен, выразили сомнения в моей способности исполнить хоть что-нибудь кроме классики типа «Смерть клопам» и «Прощай, пароход», и прочими способами выразили свое одобрение моими талантами как лидера группы.

Мику отвлекла на минуту в сторону и сообщила, что Лене уже получше, но из домика она выходить отказывается. Пришлось отстранить зеленовласку от руководства перемещением колонок из клуба на сцену и отослать домой с наказом обязательно притащить Лену на концерт. Лена на концерте — правильная Лена, а не на концерте — наоборот. Ух, даже интересно наблюдать со стороны, как легко и непринужденно отключается мозг местами. Мало у меня времени, мало…

В голове звонко постукивали молоточки. «Вечерний звон (дон-дон, дон-дон), вечерний звон… Как много дум (дон-дон, дон-дон) наводит он…» Типичные признаки сформировавшегося невроза. А меня еще хорошим ключом посчитали — какие же, интересно, другие были? А в восьмидесятые, Виола рассказывала, что ключи и якоря годами работали, на износ. Да, были люди в наше время, не то что нынешнее племя — богатыри, не мы.

Плохая им досталась доля.

Ля-минор. Сыграть им Баха, что ли, для затравки? На гитаре, да. Или Рахманинова.

У бабушки моей даже специальное слово было: «рахманный» — это вялый такой, когда мысли путаются, и ничего не хочется делать, и даже думать ни о чем не хочется. Это про меня сегодняшнего. Перегруз мыслей и перегрев мыслительной коробки.

— Я Рахманинов, — объявил я в пустоту. — Хоть Рахманинов не нов, все же я — Рахманинов.

Рифма показалась удачной, и я принялся подбирать под нее аккорды.

— Стой, — на лоб легли тонкие, но сильные руки. Взгляд уперся в голый, не по форме одетый живот. Передо мной, нахмурившись, стояла Алиса.

— Ах, Алиса и дня не может прожить без ириса, — пропел я, понимающе кивая. Гитарные струны обжигали. В воздухе столбами плясала пыль.

— Саш, — а у нее карие глаза, оказывается. Даже не карие, а золотые. «Были они смуглые и золотоглазые». Да она же марсианка! Дело ясное, господа, никакая она не Алиса — ее настоящее имя — Аэлита. Она прибыла к нам на ракете.

— Саша!

Ракетное лето.



— Саша! — ее прекрасные золотые глаза как-то одним махом оказались рядом с моими. В них было многое — тоска, забота и ярость, и обида, и улыбка, а еще тревога, и что-то еще, что-то…

— Ты распадаешься, Саш, — она говорила тихо и четко. — Рассыпаешься в пыль. Нельзя этого допустить. Соберись.

— Ты, Алиска, танцуй со мной, как танцевала до сих пор, — посоветовал ей я. — И я никогда не устану. Мы только сотрем наши башмаки до дыр и добредем до солнца и луны.

— Держись, — серьезно сказала Алиса. — Помощь идет.

Она быстро поцеловала меня и вышла из клуба. Я сидел молча, бесцельно перебирал струны и не знал, что мне думать о последнем проведенном здесь получасе. Кажется, события срывались в бесконтрольный галоп.

***

Врача все же вызвали, по всей видимости, поведение мое вызывало у окружающих вопросы и опасения. Пришла, конечно, Виола — часто мы с ней стали видеться, часто. Запихнула в меня, мало чего соображающего, пару таблеток, дала запить, посидела рядом. Девчонки деликатно покинули клуб, но наверняка за дверью судачили, что со мной, таким красивым и малоадекватным, теперь делать.

— А чего это со мной делается? — поинтересовался я, когда немного пришел в себя.

— Тебе научно или чтобы понятно было? — прищурилась Виола.

— Чтобы страшно звучало, — нашелся я.

— Под воздействием мегадоз кортексифана в белом веществе твоего головного мозга идет распад миелиновой оболочки аксонов, — бодро отрапортовала «медсестра». Действительно, прозвучало как-то неуютно. — Это по форме. По сути — у тебя развивается рассеянный склероз, но это не критично, люди с таким живут многие годы.

— Живут?

— Ну, болезнь Марбурга тебе вряд ли грозит, — непонятно пообещала Виола. — Приступ я купировала, посидишь еще минут пятнадцать, и вернешься в норму окончательно. Головокружение проходит?

Я покрутил головой. Мысли и правда заканчивали свои завихрения и дисциплинированными, обученными солдатами выстраивались в четкие структуры. Четкие и логичные. Ага, ага… Идеалисты они, значит. Но работают за деньги. Но хотят всеобщего счастья. Но чтобы зарплаты платили. Ой, как интересно выходит. А самое главное — что? Самое главное…

Всеобщее счастье — это не бизнес-модель.

— А скажите вот что, — вкрадчиво начинаю я. — Вот это все окружающее — оно все-таки для чего? Вот не то, что вы мне рассказывали раньше, а на самом деле? Ну, реально на самом деле?

Первое правило серьезного разговора — изо всех сил гнать пургу, вы помните. Я был не уверен в своей догадке и бил, по большому счету, в молоко. Но Виола глубоко вздыхает и изображает вежливую улыбку.

— Догадался, значит, все-таки? — интересуется она. Я виновато киваю, дескать, «и сам не рад, что такой умный». Сердце бьется как ненормальное. — Ну ладно. На самом деле, да, мы рассказали тебе правду и ничего кроме правды. Почти всю правду, если быть точным.