Симарглы

Краем глаза Лена заметила, как Вик едва-едва снисходительно улыбнулся уголком рта и тут же улыбку спрятал — спохватился. Правильно. Задаваться никогда не следует, и долгая жизнь учит этому как ничему другому. Парень поймал Ленин взгляд и подмигнул. Мол, ты все поняла верно, и не воспринимай слова Головастова слишком серьезно. Случай, конечно, необычный, но не экстраординарный.

— Как ты ее заметил? — деловито спросил Вик.

— Да просто… — Головастов снова запустил пятерню в и без того растрепанную шевелюру, с силой дернул несколько прядей, словно проверяя на прочность. — Шел и в витрине увидел… Глядь — а она живая! Потом давай искать: и понял, вторая тоже есть!

— Кто живая? — даже Вик выглядел сбитым с толку. — Нет, я конечно, понимаю, рыночная экономика и все такое… Но с каких это пор у нас души в витрине стали выставлять?

— Да нет, не души! — Головастов досадливо махнул рукой и мучительно наморщил лоб, сражаясь с собственным косноязычием. — Там манекен… Эх, чем рассказывать, пошлите на место! Тут недалеко.

— Пойдемте, — Станислав Ольгердтович пожал плечами. — Но, кажется, в общих чертах… Что, кто-то подселил душу умершего в манекен?

— Если бы! Нет, Филиппов, тут другое… Ну пойдемте, ну что же вы все стоите!

Широченными шагами, размахивая длинными ручищами, Головастов направился вверх по улице (если верх — это против течения). Остальным только и оставалось, что дружно пожать плечами и следовать за ним.

Странно — этот молчаливый угрюмый человек оказался неожиданно суетливым и оживленным, когда дошло до любимого дела.

Здесь действительно оказалось недалеко — речь шла всего лишь об одном из местных магазинов, с написанным стилизованной под готику латиницей названием. Расея-матушка постперестроечная… И витрина дорого дамского бутика оказалась прямо у них перед глазами, стоило завернуть за угол. Лена, как всегда, мимолетно пожалела: вот не успела при жизни делать покупки в таких местах, а теперь уже и не придется… Потому что по большому счету просто не захочется. И вообще, Вик обещал научить ее этому фокусу с одеждой… он говорил как-то, что облик симаргла — это лишь его представление об облике. Интересно, тогда почему никто из тех, кого она видела, не выглядит миллионером?.. Разве ни приятно хоть после смерти позволить себе то, что не мог делать при жизни?

— Девушка, возьмите листовочку! — какая-то старушка чуть ли не толкнула Лену в бок, заставив взять бумажку. Лена даже не обратила внимания, машинально сунув листик в карман джинсов. Ха, вот такую же ей вручали с месяц назад…

И тут Лена увидела, о чем говорил Головастов.

В витрине стояло несколько манекенов, штук пять или шесть. Большинство было замотано в невразумительные шелковые тряпки, но пара — в нормальных платьях. И только одна девочка, непонятно как сюда затесавшаяся — в шортах и летней маечке. «Господи, совсем с ума сошли! — возмутилась Лена машинально. — Ребенка в витрину запихали!» А потом дошло, и девушку пробрала дрожь. Она приняла манекен за живого человека.

Да, совершенно определенно: это был манекен, при том манекен плохо сделанный: изломанная, неестественная поза, кривые пальцы… Но лицо… Лицо было то самое, что изобразил Стас, только в цвете.

Чуть приоткрытый в испуге рот, лихорадочный румянец на щеках, огромные, широко распахнутые — наверное, тоже от страха, — золотистые глаза, в которых вместе с ужасом светилась непонятная затаенная радость… Черные короткие волосы, неуклюже, неровно обрезанная падающая на лоб челка… Страдальчески искривленные брови…

Черт, да девочка выглядела даже более живой, чем настоящие люди! Гораздо более чувствующей.

Прозрачное стекло, отгораживающее ее, казалось символом… непонятно чего, просто символом. Определенно, очень символично. И паскудно. Будь проклят мир, где детей ставят на витрины.

— Вот! — с непонятным торжеством воскликнул Головастов. — Я же вижу: создатель отдал ей свою душу! Ну, не всю, конечно… половину…

Лена подошла ближе к витрине, не в силах оторвать взгляд от золотистых глаз своей ровесницы. Или та девочка моложе? Или старше? Не понять… В любом случае, она страдает. Ей и хорошо — от того, что можно быть почти живой, и плохо — потому что нельзя пошевелить ни рукой, ни ногой, и холод пластмассового тела… И другая половинка души, которая плачет без нее в темноте… Лена почти слышала этот плач, донельзя вымученный, у самого предела сознания.

— Простите… Девушка, вы тоже это видите?

Лена обернулась. Возле нее, неловко переминаясь с ноги на ногу, стоял парень невнятного возраста. В стоптанных, джинсах и мятой клетчатой рубашке, которая выглядывала из-под куртки, а также в неизменной круглой шапочке.

Поймав удивленный взгляд девушки, он начал пятиться назад, бормоча что-то вроде: «Извините… вы так подошли… я думал, что вы тоже…»

— Стой! — Вик каким-то образом оказался рядом с ними и поймал парня за рукав. — Что ты видишь?

— А ты, малец, не лезь! — ответил человек без возраста неожиданно грубо, пытаясь стряхнуть его руку. — Тебя не спросили!

— Ты видишь, что эта кукла живая, да? — Вик совершенно не обиделся на «мальца».

— Я, блин, журналюга, — парень нахмурился. — Я все должен видеть… А вы кто? — это он сказал, бросив нервный взгляд на подошедшего Станислава Ольгердтовича. Немолодой симаргл возвышался над ним как бульдог над бобиком. Не столько, понятное дело, из-за комплекции, сколько из-за мрачно устрашающего выражения лица. Такое называется «психологическое превосходство».

Головастова он, понятное дело, проигнорировал.

— Мы — местный аналог Малдера и Скалли, — буркнул Вик.

— Психи вы! — он снова попытался отцепить Вика, и снова безуспешно.

— Почти, юноша, — Станислав Ольгердтович нахмурился. — Судя по всему, эта кукла действительно живая. Только вот беда — возможно, человек, который ее сделал, уже не совсем живой.

— Криминал? — парень мгновенно сделал стойку. — Вы что, частные детективы?.. Да нет, не похоже… — он бросил сомнительный косой взгляд на Вика и Лену.

— Знаете что, — Лена улыбнулась. — Пойдемте где-нибудь присядем и все обсудим, а? Кажется, нам есть что сказать друг другу…

В Ире поселилось беспокойство. Она совершенно не знала, что с ним делать, но факт оставался фактом: время почему-то прекратилось измеряться днями и неделями, перейдя на минуты и часы. Видно, времени было так удобнее, и оно не принимало во внимание Ириных нервов.

Днем Ирина была словно в ловушке. С тез пор, с того памятного разговора, когда Михаил сказал ей, что он вот-вот исполнит то, что хочет, она никак не могла не думать о золотоглазом лице. Постоянно, мучительно пыталась вспомнить каждый свой мазок, каждое движение… обычно память всегда приходила по первому зову, словно хороший официант, теперь же изображала из себя партизана на допросе. Память казалась изъеденной чем-то… или кем-то.

Однажды она пошла в магазин… Мать выгнала практически силой, чтобы ребенок хоть немного подышал свежими выхлопными газами. День оказался на удивление ярким, но это только утомляло. Солнце било в глаза, выцвечивая предметы. От него ужасно начинала болеть голова. Только душные магазины давали редкую тень, обеспечивая взамен тошнотным шатром запахов.

А магазинов было три: колбасный, универмаг (моющее средство и щетка) и хлебный киоск около дома, на обратном пути. В универмаге перед Ириной в очереди к кассе оказалась высокая кудрявая женщина. Ирина обратила на нее внимание только потому, что поняла вдруг: волосы вились сами, и это было удивительно. Большинство женщин практически создает свои волосы искусственно, как парики для манекенов. Зачем? Какая разница, если ничего не меняется…

Женщина покупала мусорные пакеты и банку хорошего кофе.

Когда она забирала сдачу, то глаза их на мгновение встретились. Глаза у женщины оказались почти такими же: золотисто-карими, может быть, чуть-чуть светлее.

Ирина и не вспомнила бы об этом дважды, но, когда вышла из магазина, обнаружила кудрявую незнакомку, поджидающую ее.