Симарглы

Вику, однако, было не привыкать. Не потому, что любая малость могла заставить его чувствовать себя не в своей тарелке (его характер отличался редкостной уравновешенностью, пусть по виду и не скажешь), а просто потому, что именно в такие вечера и начиналась его работа. Работа, которую он не выбирал и не любил, но необходимость которой понимал и свыкся с ней больше, чем со второй кожей… Удали работу, и ничего от Вика не останется. Даже фотографию его никто не сохранит, потому что ни у кого — ни у кого! — нет фотографий Вика.

Так вот, вечер был определенно рабочий, а от того казался еще хуже. Умирающий сентябрь поднатужился и выдал напоследок порцию мерзейшего снега пополам с дождем. Спору нет, снег в свете редких желтых фонарей мерцал этакой сказочной глазурью, оправданием на обгрызенном с краев пироге будней, но сколько же неудобств он доставлял спешащим домой с работы прохожим, одевавшимся поутру из расчета на золотую осень!

«Теперь непогода затянется надолго, — подумал Вик. — Дней на десять».

В погоде он был экспертом, пусть здесь, в городе, на его предсказания и влияло множество самых разных, отнюдь не природных факторов.

— Ты чувствуешь? — спросил Стас, закуривая сигару. Что за удовольствие можно получать от этого занятия при этакой комбинации ветра и влажности, Вик никогда не понимал, но уже смирился с многочисленными Стасовыми причудами. В основном, потому, что смирение было обоюдным.

— Что именно? — рассеянно поинтересовался Вик. Он был слишком занят, вглядываясь в плывущие очертания стволов, заполонивших двор. Что за странные, противоестественные эти городские деревья! Длинные голые палки с метелками на макушке, затканные трехмерной, изменяющейся, как в компьютерных играх, сетью ветвей. Сколько лет… а все равно не легче, чем в начале шестидесятых.

— Пахнет серой, — Стас усмехнулся. — Черти вылазят.

— Поживу чуют, — согласился Вик. — И хорошо, если сами…

Стас кивнул. Черти кружат у самой земли постоянно, как сухие листья или коты на охоте. Гораздо серьезнее, если на этот раз кто-то на самом деле что-то подсказывает им.

Разговор завяз. Не потому, что не о чем было говорить, а потому что каждый точно знал реплику другого. Сейчас Стас разгладит седоватые усы и скажет: «Я же говорил мальчику обождать». А Вик возразит ему как можно мягче, хотя сам на взводе: «Он уже слишком далеко зашел в любом случае… К тому же не забывай о…»

И Стас кивнет, и нахохлится, и задумается, и будет сидеть ссутулившись, как обычный какой-то старик, застигнутый дождем. Пусть он еще даже и не старик и никогда уже не будет.

— Они задерживаются, — произнес он.

— Причин может быть множество, — пожал плечами Вик. Стаса этим пожатием было не обмануть. Он знал: напарник встревожился так же давно, как и он, если не раньше.

Они снова замолчали, вглядываясь в вечер. Ветер стих, обещая тишину, которая придет в холодный воздух… не сейчас, нет, не сразу, но придет. Придет и властно останется, подавляя все мысли и все чувства. Все, кроме тягостного ожидания.

Желтые, жуткие пятна света от фонарей качались в такт движению веток. Вик всей кожей впитывал этот двойной ритм, и ему становилось страшно — тем страхом, когда боишься не за себя, а за что-то большее, чем твоя невеликая, мало кому нужная личность.

И наконец он увидел.

Тоненькая невысокая женщина медленно, не торопясь шла по дорожке вдоль дома. Ее длинные черные волосы поблескивали в неверном свете. Даже отсюда, метров со ста, Вик мог разглядеть ее белое как у призрака лицо с черными провалами глаз. Казалось, она плыла по воздуху, она была духом… и в то же время вся ее походка, то, как она задумчиво теребила пальцами прядь волос на плече говорили, что это настоящая женщина, Улшан, «второе я» Артема.

— Вот вы где! — она подошла к карусели (Стас встал, загасил сигару). — Жутковатый вечер, правда? — ее лицо светилось плохо скрываемым энтузиазмом, даже весельем.

— Что Артем? — спросил Стас.

— Разговаривает с дочерью, — она неопределенно махнула рукой. — Может, и договорятся до чего… Дело надо делать.

— Может быть, пока не поздно, объясните нам, что же вы придумали? — мягко спросил Вик. — Мы сможем помочь.

— Вы и так поможете. Поможете, если будете рядом.

Улшан порывисто схватила Вика и Стаса за руки (их всегда слегка нервировала эта ее манера рукопожатия, не снимая перчаток… впрочем, перчаток она и вообще не снимала почти никогда, стесняясь своих лишенных ногтей пальцев).

— Все-таки это какой-то ритуал? — спросил Вик безнадежно.

Он уже смирился, что им ничего не объяснят, и сломал голову, раздумывая над пыльными фолиантами, что же такого могли придумать друзья. «Старики, может быть всякое… — не далее как вчера говорил Артем, отворачиваясь. — Может быть, умирать придется. Нам не впервой, верно ведь? Но врагу я лазейку не дам, слово даю».

— Нет, — Улшан покачала головой. — Какой может быть ритуал? Просто…

По улице просвистел ветер, неожиданно сильный, такой, что едва не сбил не самого хрупкого Стаса с карусели. Что это было — никто из них троих не мог в точности сказать, но оно случилось не в реальном мире, это точно. Оно просвистело вокруг в смутном континууме человеческих представлений, в том пространстве, где зарождались иные силы — ни одна веточка не дрогнула от этого ветра.

— Он уже начал! — губы Улшан исказились отчаянием, поплыли, и Вик подумал, что ей ужасно не идет темно-синяя помада, которой она себя уродовала. — Почему без меня!

Она вырвала руки из рук напарников и кинулась бежать обратно, туда, откуда пришла — к последнему подъезду «сталинского» дома — из тех, где высокие потолки и туалеты с окнами. Как она умудрялась делать это быстро, когда оледенелая мостовая так и норовила подставить подножку, ударить под ноги — Вик не знал.

— Улшан, погоди! — крикнул Стас, кидаясь следом, но куда ему бегать так, как женщина в отчаянии!

Впрочем, они догнали ее — но лишь потому, что бежать было действительно недолго, и потому, что она сама остановилась, запрокинув голову. Она смотрела вверх, на ярко освещенное изнутри окно кухни. Там не было видно ничего — только белый потолок и люстра на нем. Но Улшан знала — и Вик со Стасом знали вместе с ней — там, на фоне белой плитки потолка и ярко горящей люстры, стояли двое ярких людей: ослепительно рыжий горбоносый мужчина в темном пальто, и такая же рыжая женщина в линялом домашнем платье и в очках. Мужчина осторожно обнимал женщину за плечи. Женщина была беременна, вот-вот рожать — и она плакала, уткнувшись в плечо похожего на нее человека.

А ветер буйствовал.

— Артем! — Улшан упала на колени прямо на мутный лед натаявшей за день лужи. Ледок треснул, но воды под ним, по счастью, не оказалось — все проморозило до дна. — Артем! Ну почему ты… без меня!

Она почти шептала, но тот самый безумный ветер отличнейше донес до Вика ее слова.

— Господи… — прошептала Улшан, прижимая губы к своим сцепленным не то для молитвы, не то для удара под дых пальцам, — Господи, помоги ему… не дай ему… не дай ему совершить глупость! Господи!

Это последнее было почти криком. До Вика этот крик долетел словно бы издалека, но одно стекло вокруг разлетелось вдребезги — окно кухни, на которое смотрели сейчас и он, и Стас, и испуганная до безумия Улшан. Серебряные осколки ринулись вниз и в стороны. Небывало красивый, наполненный колким стеклом момент.

Улшан тяжело рухнула лицом в асфальт.

Рыжеволосый мужчина бросился вперед, перегнулся через подоконник… Вику показалось бы, что он сейчас выпадет — если бы Вик смотрел на это. На самом деле он уже подбежал к Улшан, опустился рядом с ней, торопливо разматывал шарф, чтобы послушать пульс, сделать искусственное дыхание, если надо… Не надо, он это видел. Раскрытые глаза Улшан смотрели с отчаянной мольбой, и это почему-то отбивало всякую надежду на успешность реанимации.

Вик почувствовал, что из глаз у него текут слезы, только когда рука Стаса легла ему на плечо.