Жертвы Северной войны

Уинри вернулась с кружками в гостиную, поставила их на стол.

— Вот держу пари, — Эдвард не смог бы без тебя обойтись, — вдруг сказала Мари.

— Смог бы, — решительно возразила Уинри. — Не знаю только, в какое чудовище он бы тогда превратился, но — смог бы. Я — только кусок его сердца, и отнюдь не самый главный.

— А кто главный? — Мари удивленно вскинула на Уинри глаза. — Неужели… Ал?

— Не думаю, — Уинри покачала головой, садясь на стул. — Ты не поверишь, но Эд — неисправимый романтик. Ему все время нужно кого-то спасать и что-то защищать. Когда-то основным предметом его устремлений было спасти Ала и исправить собственную ужасную ошибку. Думаю, его вел в основном страх. Но еще где-то на середине пути это заменилось… не знаю… добиться справедливости?.. Спасти страну?.. Наказать зло?.. Звучит по-детски, но очень многие мужчины в глубине души остаются детьми. Сам Эдвард только посмеется, если ты скажешь ему, что это и есть его идеалы. Знаешь, я так поняла, что он и в другом мире пытался брать ответственность за судьбы мироздания! А когда они вернулись сюда, Эдвард вбил себе в голову, что он обязательно должен помочь Рою. Мол, «этот парень, конечно, полный придурок, но остальные еще хуже, так что, похоже, выбора у нас нет», — последней фразой Уинри очень похоже скопировала недовольные интонации Эдварда. — Не спорю, Рою тогда действительно надежные люди были нужны как воздух, но Эд всегда склонен все преувеличивать…

— Рой — это фюрер Мустанг? — уточнила Мари.

Уинри кивнула.

— Разве тебе никто не говорил, что мы, так сказать, дружим семьями? По крайней мере, мы с Лизой и Алом. Рой и Эд постоянно орут друг на друга… то есть Эд орет, Рой шипит, и оба получают массу удовольствия. Думаю, они очень друг к другу привязаны… в конце концов, их дружбе больше двадцати лет. Но ни за что не признаются, даже самим себе, — Уинри улыбнулась с неожиданной нежностью. — Знаешь, когда-то я Роя ненавидела. Потом поняла, что так нельзя. Просто нельзя. Наверное, нас с ним даже можно назвать друзьями теперь. Мне его очень жалко.

Уинри говорила еще, а Мари, низко склоняясь к шитью, думала, что она сказала Уинри не всю правду. Чтобы построить любовь, действительно требуется время. Она же, пожалуй, не успела влюбиться в Ала, просто успела понять, что могла бы… и что эта любовь в ее жизни стала бы главной. По-настоящему влюбляться она начала теперь, когда она дышала тем же самым воздухом. И странно, любовь не приносила боли. Только печаль без пустоты. Как будто они должны были встретиться снова… обязательно. Скоро.

Но страха смерти не было. Смерть не могла ее найти здесь, в Ризенбурге. Ни ее, ни ребенка.

— Готова! — Мари критически рассматривала распашонку, выставив ее вперед на вытянутых руках. — По-моему, вполне пристойно.

— А ты не хочешь ее украсить чем-нибудь? — спросила Уинри.

— Я не очень люблю кружева и оборочки, — ответила Мари извиняющимся тоном. — Если вдруг выяснится, что ребенок их любит, тогда и будем думать.

— Как же ты поймешь, что он их любит?.. У новорожденных даже глаза не фокусируются!

— Уж как-нибудь пойму.

Вообще, Уинри не то чтобы часто снились плохие сны — психическое здоровье у нее было отменное. Но той ночью она все же проснулась именно от кошмара, и долго лежала, глядя на светлый прямоугольник окна, слушая стук крови в висках. Пульс постепенно успокаивался, но все еще оставался слишком быстрым.

Ей приснилось, что Альфонс вернулся с того света и позвал Эдварда за собой. Сказал «Пойдем, брат, там тоже дела… без тебя не обойтись», потянул за рукав. А Эдвард виновато улыбнулся ей… и пошел, конечно. Куда бы он делся?..

Эта улыбка напугала Уинри до безъязычия.

Потом Уинри не могла припомнить, о чем же она думала тогда. Наверное, о всяких глупостях. Были мысли вскочить, куда-то пойти, что-то начать делать… но она не вскочила и никуда не пошла. Просто лежала и смотрела то в потолок, то на окно. Потом сообразила, что окно стало слишком белым, хотя луна уже зашла.

Уже, засыпая, Уинри подумала: «Это снег выпал. Конечно же, снег. Декабрь…»

А проснулась она с другой мыслью… точнее, с двумя совершенно разными мыслями, которые каким-то образом слились в одну.

«Скоро Рождество. С Эдвардом что-то случится».

Мысль была настолько сильной, что у Уинри похолодели кончики пальцев. Она села на постели, прижала пальцы к вискам, пытаясь успокоиться, но успокоиться не получалось — сердце билось быстро и неровно. «Прекратить истерику! — мысленно прикрикнула она на себя. — Немедленно!»

Не помогло.

Более того, ей немедленно начало казаться, что надо подойти к окну. Кто-то идет к дому. Прямо сейчас. Кто-то ужасный. Его приближение изменит все, обрушит… все.

«А вот не пойду», — подумала Уинри с испугом, как дети думают в кошмарах.

Но, конечно, встала и подошла. Остановилась у окна, почему-то держась за занавеску. Светло-желтый газ с зелеными квадратами — еще бабушка выбирала. Несвоевременная мысль скользнула по краю сознания: странно. Бабушки давно нет, а шторка есть.

Луг перед крыльцом действительно выстилал выпавший ночью снег, тут Уинри угадала правильно. Снег припорошил и ветки деревьев на берегу реки, оттенил темную воду светлой каймой. Окрестности Ризенбурга, еще вчера в скучной осенней грязи, вдруг в одночасье стали куда жизнерадостнее.

Никакой беды по лугу к дому не приближалось. К дому шла Мари, стараясь держаться дорожки из следов, видимо проложенной ею раньше. Впереди нее чинно выхаживал Дэн, гордо поднимая большие лапы, вокруг нарезал круги и весело тявкал, видимо, не в состоянии остановиться от радости, Квач. На руках Мари держала одного из котят. Уинри решила, что это Слоненок — во-первых, она была единственной чисто серенькой, во-вторых, только Слоненок пока продемонстрировала все задатки гулящей кошки, прочие были смирными домоседками.

Утро было совсем еще раннее, только-только рассвело, а солнце еще не встало. Небо на востоке шептало что-то самому себе скромными красками зимнего утра. Со стороны Ризенбурга доносились первые ноты ежеутренней переклички собак: деревня просыпалась. Крыши выглядели сейчас все до одной совершенно одинаковые: ровненькие, беленькие. Уинри подумала, что, еще когда она была маленькой, уже через несколько часов эта белизна оказалась бы изрядно испятнаной копотью из труб. Теперь по всех домах и отопление, и плиты были газовыми, и ни одного дымка не поднималось над крышами.

Квач вдруг выскочил вперед Мари и начал рыться в снегу. Что-то его там заинтересовало. Потом вырыл, вдруг перевернулся на спину и задергал лапами.

«Отрава?! — ахнул внутренний голос Уинри. — Ловушка?! Но зачем?! И кто?! Нет!»

— Квач! — обеспокоенный крик Мари был слышен даже сквозь стекло.

Уинри быстро рванула шпингалет… раму вверх… Время изменяется. Время становится совсем другим. За несколько секунд Уинри успевает продумать множество сценариев. Дом окружен… да, конечно, они уже тут, в деревне. Агенты внешней охраны выведены из строя. Девочки еще спят, не знают… или… нет, они же не выходили еще из дому! Звонить немедленно Эдварду, в Столицу… А если провод перерезан?.. А если до Эдварда уже тоже… добрались?.. Что тогда?.. Два пистолета лежат в секретном ящике за картиной… Мари умеет стрелять? Хотя бы чуть-чуть?

— Квач, дурилка такая, что ты делаешь?! — это тоже Мари. Она подбегает к Квачу, падает на колени… пес вскакивает, отряхивается и с довольным лаем начинает лизать ей лицо. Ну конечно, пытается лаять и лизать одновременно, отчего ни то, ни другое как следует не выходит.

— Придурок, — сердито говорит Мари, вскакивает, неловко отряхивает штаны от снега. Квач жалобно скулит, пытается заглянуть ей в лицо, тыкается носом в ноги… не может понять, в чем дело. Ведь он всего только унюхал что-то интересное… ну, может, замерзшую улитку под снегом, или еще что. Съел — штука оказалась вкусная — а потом решил немного поваляться. Снег ведь такой смешной, отчего не поваляться? Хозяйка, ну за что ты сердишься, а, хозяйка?..