Страница 44 из 49
Андрей Егорыч пошёл к крыльцу и буркнул:
— То-то! В грудях с мокротью!
Он остановился и прислушался. В саду кто-то хрюкал, точно стонал. Тальников поморщился и капризно захныкал:
— Послушай, послушай, что это в саду делается? Что это у вас ей Богу за порядки?
Караульщик сконфузился.
— Свинья это, Андрей Егорыч, то есть, супоросная.
— То-то супоросная, а хороши ли поросята-то выйдут? — снова захныкал он сердито и отворил дверь.
— От нас это не зависит; то есть, касательно природы поросят, — между тем отозвался караульщик.
Тальников вошёл в прихожую и разбудил лакея.
Лакей Порфирий с трудом раскрыл глаза, зажёг свечку и посветил барину. Андрей Егорыч злобно покосился на него, направляясь в кабинет-спальню.
— Все-то ты спишь, Порфирий, все-то ты спишь! — ворчал он. — И куда только в тебя это лезет!
— Да поздно, Андрей Егорыч.
— Какое поздно, уже светать начинает!
— Да ты запираешь ли на ночь двери? — добавил он.
— Запираю, Андрей Егорыч.
— Запирай, запирай.
Порфирий вышел из комнаты.
— Да ты и окна запирай, — крикнул ему вслед Андрей Егорыч.
Тальников остался один. Он стал раздеваться, покрякивая и гримасничая, и думал: «И зачем я сказал Порфирию, чтобы он окна запирал? Ещё, пожалуй, подумает, что у меня денег много и приголоушит чем-нибудь ночью. Делаешь чёрт знает что и потом мучаешься; ну зачем я сказал? Нынче верить никому нельзя!»
— Никому нельзя верить, — вслух сказал Андрей Егорыч, — Иван Петрович верил, всем верил, вот и… умер!
Тальникову показалось, что это последнее слово сказал не он, а какой-то посторонний человек где-то между гардин. У него заколотило в виски, и он беспомощно захныкал:
— Порфирий, Порфирий, ах, да что же он не приходит!
Но когда лакей явился, он посмотрел на него с ненавистью.
— Почему же ты мне воды на ночь не ставишь? Каждый день одно и то же, каждый день! — выкрикивал он капризно.
Порфирий принёс воду и вышел. Тальников снова остался один. Он взял стакан, сделал несколько глотков и невольно поморщился.
— Нет, не этого мне надо, совсем не этого, — проговорил он сердито. — Мне надо убедиться, дознаться главное дело, знал ли Иван Петрович, что я с Еленой Павловной?..
Андрей Егорыч сел на кровати и, обхватив руками холодные колени, смотрел в пространство.
— Дознаться главное дело, — прошептал он, — и я дознаюсь, во что бы то ни стало, дознаюсь!
Он погасил свечу и снова лёг в постель, натянув одеяло до шеи. Однако ему не спалось. Его голова трещала, под крышкою черепа словно что-то возилось, постукивая в виски и затылок. Андрей Егорыч припоминал последние дни Ивана Петровича, старался возобновить в памяти все подробности, взвешивал, оценивал их, соображал, кряхтел и возился в кровати и порою шептал отдельные, ничего не значащие сами по себе слова. Тальников прошептал: «Напились чаю, пошли в гостиную…» — и тут внезапно вскрикнул, сел на постели и дрожащей рукой поискал спички. Он с трудом открыл коробочку и зажёг свечку.
— Да, да, да, — шептал он побелевшими губами, — вот именно это было так.
Ему стало холодно, но он не догадывался натянуть на ноги одеяло.
— Да, да, да, — шептал он, — это было так. Мы напились чаю все втроём: я, Елена Павловна и Иван Петрович; потом Иван Петрович отправился в кабинет, а мы с Еленой Павловной пошли в гостиную.
Андрей Егорыч сидел на постели, дрожал в коленях, шептал и слегка жестикулировал.
— И там в гостиной мы поцеловались; а в гостиной-то зеркало, и в зеркале это могло отразиться, а зеркало-то из кабинета видно. И когда мы целовались, Иван Петрович вскрикнул. В кабинете что-то стукнуло. Мы побежали туда, а Иван Петрович лежал уже на полу и бился в конвульсиях. В зеркале-то отразилось, а мы этого не сообразили, и Иван Петрович увидел! — снова чуть не вскрикнул он.
Андрей Егорыч отпил глоток воды. На него напал ужас. Он шептал:
— Завтра надо будет всё это исследовать. Припомнить, на каком месте мы стояли, и могло ли зеркало отразить, и видно ли это из кабинета. Все это надо исследовать эмпирически. — Тальников сделал несчастное лицо и добавил: — Иначе я сойду с ума.
Он ещё долго просидел на кровати, пугаясь биения своего сердца, жалкий и жёлтый, как лимон, вздрагивая коленями и даже слегка постукивая зубами. Он припоминал все подробности, всё взвешивал и соображал, где нужно стоять, чтобы зеркало это отразило, и видно ли оно из кабинета именно с того места, на котором они нашли Ивана Петровича. Наконец Тальников окончательно изнемог, укрылся одеялом, халатом и ещё чем-то, погасил свечу, зарылся в подушки, съёжился и всеми силами старался заснуть. Но мозг его всё ещё продолжал усиленно работать. Между тем рассветало; на заднем дворе горланили петухи и гоготали гуси. Пастухи уже выгоняли стада, хлопали кнутами, кричали: «Куда! трря!» — и переругивались с подпасками. А Андрей Егорович думал: «В гостиной около шести квадратных сажен, если зеркало находится приблизительно посредине, то из кабинета…» Его глаза слипались. Он забылся.
Тальников проснулся в 2 часа пополудни, жёлтый и весь разбитый. Однако после купанья, прогулки в поле и прекрасного завтрака он несколько пришёл в себя и успокоился. «Но всё-таки, — думал он, — вечером поеду к Елене Павловне и исследую точно, — где висит зеркало, и можно ли видеть его из кабинета и т. д. А поеду я верхом и возвращаться буду ночью, той же дорогой, мимо церкви. Никаких призраков нет, и надо надеть на себя узду. У меня просто пошаливают нервы и распускать себя не следует. Буду ежедневно купаться, ездить верхом и через неделю поправлюсь, даже дня через три поправлюсь, хоть в цирк в геркулесы поступай».
Он так и сделал — и в 9 часов вечера верхом приехал к Елене Павловне. Елена Павловна, полная блондинка приятной наружности, с синими, вечно чему-то изумляющимися глазами, встретила Андрея Егорыча несколько встревоженная.
— Представьте себе, мой конторщик сегодня на рассвете видел на могиле Ивана Петровича какого-то человека; этот человек был в одном белье и как будто бы плакал. Просто ужас, ужас, ужас!
Андрей Егорыч сразу раскис, захандрил и забрюзжал.
— Ах, чего вы лезете с вашими глупостями, верите в бабьи сплетни и только пугаете. Ах, да как же вам не стыдно; учились вы в институте и так далее, а верите пьяным конторщикам и ещё чёрт знает чему!
Елена Павловна даже рассердилась, но потом они помирились. Через час Андрей Егорыч уже окончательно расхандрился и обратился к Елене Павловне с покорнейшей просьбой:
— Встаньте, голубушка, в гостиной, я там выберу вам местечко, а сам пойду в кабинет. И когда я крикну вам «направо» или «налево», то вы передвиньтесь только поосторожнее, понемножку!
Елена Павловна удивилась такой странной просьбе и глядела на Андрея Егорыча изумлёнными глазами.
— Ах, голубушка, после узнаете, зачем мне всё это надо, — говорил между тем тот. — Если бы вы знали, как я страдаю. У меня, не поверите, бессонница. Не сплю, ворочаюсь с боку на бок, а в голове стучат колеса вагонов, точно там несётся какой-то бесконечный поезд безобразных идей. Ах, голубушка, если бы вы знали, что это за пытка! Идёмте лучше в гостиную.
Елена Павловна снова сделала изумлённые глаза, однако в гостиную пошла и на указанное место стала. Андрей Егорыч отправился в кабинет. Зеркало гостиной ему было видно отсюда, но Елена Павловна в нем не отражалась, и Андрей Егорыч крикнул:
— Передвиньтесь чуть-чуть направо, ну-ну. А теперь налево. Да не так много, чего вы на стену-то лезете. Ах, что у вас за соображение! Назад немножко, ну-ну! Ах!..
Тальников вскрикнул, сердце его затокало, в виски застучало. Он бессильно опустился в кресло. Дело в том, что Елена Павловна отразилась в зеркале, и Андрей Егорыч это из кабинета увидел. Следовательно, такое предательское место в гостиной существовало, и Иван Петрович мог наблюдать за ними, не покидая кабинета. Может быть, он далее нарочно усылал их туда, чтобы изловить их и вывести на чистую воду. И вот он изловил их и умер!