Страница 38 из 49
«Голубушка Нина! — значилось в этой записке. — Я не знаю, почему ты медлишь; надо ковать железо, пока оно горячо. Прими все меры, чтобы свадьба устроилась как можно скорее. Я боюсь, что твой живописец прозреет и увидит настоящее положение дела, хотя я вполне верю твоим артистическим способностям. Если тебе нужны деньги — зайди».
Ниже стоял адрес дяди Ниночки. Я узнал об этом в адресном столе.
Господин доктор, постигаете ли вы всю эту сложную махинацию? Её дядя — не дядя, он даёт ей деньги и желает её брака со мною. Ему приятно иметь на содержании жену художника, может быть, будущей знаменитости. Это так вкусно, что, право, стоит похлопотать!
Я вложил эту записку в новый конверт, артистически, как художник, подделал почерк и, заадресовав, положил конверт на письменный стол Ниночки. В эту минуту я почувствовал в первый раз, как прикоснулось к моему мозгу раскалённое шило.
Её дядя — не дядя! Однако при чем же тут жилец с Верхотурской улицы?
Было 11 часов, я разделся и лёг в постель; но мне не спалось. Я лежал с широко раскрытыми глазами, смотрел в потолок и всячески пытался выяснить отношения дяди к жильцу с Верхотурской, его к Ниночке и всех трёх ко мне. В 12 часов ко мне вошла Ниночка; она только что возвратилась от подруги, но, вероятно, уже побывала у себя в комнате и прочитала письмо, потому что её глаза смотрели что-то уж больно наивно. Я испугался её прихода, точно ко мне вошёл посол испанской инквизиции, а не скромная девушка с непорочными глазами и мягкими кошачьими движениями. Мне захотелось кричать и куда-нибудь спрятаться, но я воздержался и даже нашёл силы сделать ответную улыбку. В моей голове кое-что назревало, хотя идеи переживали ещё хаотическое состояние.
Ниночка говорила мне, что получила от подруги письмо, но я не верил больше её непорочным глазам. Я уже знал, что в небесах могут жить дьяволы. Я сказал Ниночке, что сильно устал, что хочу спать, и расцеловал её ручки. Мне нужно было усыпить её бдительность и разобраться в мыслях. Ниночка смеялась, шутила и сияла глазами. От неё пахло духами, и я подумал: «Однако как хорошо пахнет этот ядовитый цветок!»
Ядовитый цветок. Я почувствовал, что идеи начинают принимать в моей голове более определённые формы. Ниночка последний раз поцеловала мои губы и перекрестила меня, как ребёнка. Это мне не понравилось. Зачем она богохульствует? В её кармане лежит записка от дяди; в её кармане грамота от сатаны на самое почётное место в аду, а она корчит из себя ангела? Мне хотелось открыть ей свои карты, но я воздержался и только загадочно улыбнулся. Ниночка увидела эту улыбку и внезапно побледнела.
— Зачем ты так улыбаешься? — спросила она тревожно.
Когда-то я предлагал ей тот же самый вопрос. Неужели мы начинаем меняться ролями? Я призвал на помощь всё самообладание, принял вид непорочного агнца и улыбнулся:
— Потому, что я люблю тебя!
Охо-хо-хо! — я едва не расхохотался.
Однако я сказал это, вероятно, с большим чувством, так как Ниночка сразу повеселела. Мы простились; она вышла из комнаты.
Я остался один…
Пробило три часа, а я всё ещё не спал и, широко раскрыв глаза, смотрел в потолок. Мои нервы были напряжены до невозможности; я видел в темноте так же хорошо, как кошка, и тихий бой часов казался мне ударом вечевого колокола.
И в эту минуту я услышал в коридоре робкие шаги: кто-то крался. Я насторожился. Дверь моей комнаты приотворилась тихо, без скрипа. Я прищурил глаза. Бледное личико Ниночки показалось в дверях; мне почудилось в её глазах неприятное хищническое выражение, какое бывает у кошки, бросающейся на мышь Она прислушивалась к моему дыханию. Я начал дышать как можно ровнее и прищуренными глазами смотрел на Ниночку. За её спиной я увидел образ женщины. Он был, как две капли воды, похож на Нину, но его черты были искажены печатью отвратительного порока. Этот порок был ложь. Ниночка, очевидно, убедилась, что я сплю; она послушала ещё несколько минут и тихо затворила дверь Её робкие кошачьи шаги удалялись. Я встал с постели, подошёл к двери и тихо приотворил её, но то, что я увидел, уже не возмутило меня. Нина скрылась в дверях комнаты жильца с Верхотурской улицы. Я слышал, как там крючок упал в петлю.
Я тихо прошёл к комнате Ниночки, но её дверь была заперта. Нина приняла меры на случай моего внезапного прихода. Утром она рассказала бы мне, улыбаясь как девочка, что ночью на неё напал страх, и она заперлась. Я возвратился к себе…
Господин доктор, я постиг все. Нина любит жильца с Верхотурской, но он женат и беден, и она решила устроить себя так. Нас было трое, и у каждого она брала то, что в совокупности составляет счастье женщины. У дяди она брала деньги, у меня — имя, у жильца с Верхотурской — любовь. Такая невероятная ложь показалась мне сверхъестественной. Разве молодая девушка может решиться на нечто подобное? Очевидно, нет! Стало быть, нужно, было подыскать более удовлетворительное объяснение. И я его нашёл. Нина — сама ложь. Ложь приняла её форму, чтобы удобнее служить своим задачам. Нина — ложь, мать всех пороков и царица земли, той самой земли, в недрах которой люди, как слепые кроты, роют гениальные тоннели. В первый раз она сошла на землю, когда Каин убил Авеля. Она свила себе первое гнездо в сердце братоубийцы, и когда Бог спросил его: «Где брат твой Авель?» — он нагло отвечал: «Не знаю. Разве я сторож брата моего?»
О хо-хо-хо! Я опять едва не расхохотался.
И тут я понял моё истинное призвание. Я мечтал сделаться скромным художником, а Бог предназначал меня для великой миссии. Я должен был уничтожить на земле ложь. Для этого мне стоило только убить Нину! Я убью её, и на земле воцарится правда и благоденствие, а моё имя запишется на страницах всемирной истории куда до сих пор попадали только имена таких шарлатанов, как Наполеон.
Я помолился Богу, поблагодарил Его и вынул из стола ножик. Это был простой финский ножик, с тяжёлой рукояткой, небольшой, но хорошо отточенный. Я вышел и тихо прошёл коридором к комнате Ниночки. Дверь по-прежнему была заперта. Ложь ещё не возвращалась от жильца с Верхотурской улицы, и я спрятался в висевшие неподалёку от двери шубы. Мои ноги были босы, и я озяб; мои зубы стучали, но я решился перетерпеть всё и исполнить возложенную на меня миссию. От наружной двери тянуло холодом; у меня стали дрожать колени, и тут я услышал тихие шаги. Я притаился. Ниночка подошла к двери, всунула ключ в скважину и оглянулась на шубу, в которую прятался я. Она не могла меня видеть, но, должно быть, она инстинктивно чувствовала на себе мой взор, потому что её обнажённые плечи вздрагивали. Она ещё раз испуганно оглянулась на шубу и скользнула в свою комнату. Я слушал, будет ли она запирать за собою дверь; мне нельзя было допускать этого, но она не заперлась, очевидно, успокоив себя. Может быть, она решилась вступить со мной в единоборство. Её постель скрипнула; она улеглась спать.
И тут я вошёл к ней в комнату. Она точно ожидала меня, сразу увидела, вскочила и села в самый дальний угол постели. Её волосы были размётаны, а обнажённые плечи дрожали. Я сел к ней на постель; она сидела бледная, дрожа всем телом, и испуганными глазами спрашивала меня о причине моего странного поведения. Я шепнул ей:
— Приезжай 10 часов. Верхотурская улица.
И затем я прочитал ей на память первые строки грамоты от сатаны на пропуск в ад. Мы поняли друг друга. На минуту в её глазах мелькнула такая ненависть ко мне, что я испугался, но тотчас же овладел собою. Я чувствовал себя сильнее; она ненавидит меня за то, что я сорвал с неё маску. Я прошептал:
— Молись!
Она взглянула на висевший в углу образ, но не имела сил перекреститься. Затем она прошептала, стуча зубами:
— Хорошо, я помолюсь, ты что? Зачем? — Она хотела было улыбнуться, но её стучавшие зубы выдали с головой её ощущения.
— Охо-ххо-хо! — я боюсь подавиться от хохота!
Она встала с постели, мельком взглянула на меня, но я догадался об её намерении. Ей хотелось скользнуть за дверь и запереть меня на ключ. Тогда я взял её за руки и посадил рядом с собою; в её груди что-то захлюпало, как у рыдающего ребёнка; она опустилась на пол, обняла мои колени и стала говорить и плакать.