Фанфики

Любава увела побитого Прокуя, заказчики испарились сами, подмастерье с мальчишкой-поддувалом прибрались в кузне и уже собрались уходить, когда я вспомнил за чем приходил:

— Эй, парень. Мне нужно одну штучку прогреть. Вот эту. Горн ещё тёплый? Ну-ка сгреби-ка уголья.

Толстый мальчишка, который работал мехами загоняя воздух в горн, испуганно смотрел, как я вытащил из кошёлки завёрнутую в мокрую тряпку свою оплывшую и деформированную… супницу для хряка. И, обмотав руки мокрым тряпьём, всунул её к задней стенке горна.

— Теперь подкинь туда угля. По чуть-чуть. Будешь подымать жар до… до обеда. Потом держать жар как для белого каления. Держать… до ужина. Потом потихоньку пусть остывает. Чтобы остыло не раньше завтрашнего утра. Понял?

Толстячок глупо похлопал коровьими ресницами. Наверняка не получиться — температурный режим выдержан не будет. Термометр я спрогрессировал, а часы — нет. Надо быстренько чего-нибудь изобрести. Вроде бы, проблем быть не должно — шестерёнки на «Святой Руси» делают. А почему часы не делают? — А фиг его знает… «душа не принимает»?

В конюшне мой «батюшка родненький» вправлял мозги своему конюху-управителю. Тот стоял весь красный, нервно гонял желваки, но почтительно кланялся и со всем соглашался:

— Да, господине, дурак, господине, виноват, господине…

Заметив мою ухмыляющуюся физиономию, не вытерпел и, наконец, взорвался:

— Да что ты мне мозг выносишь, Аким! Да она старая! Она тебе самому мало что не одногодка! У её уже мозгов совсем нет! Вот и закидывает ноги мало что не себе на спину! Её век вышел — резать пора!

Слова: «она закидывает ноги» не могли пройти мимо моего сознания. Сразу захотелось узнать имя и принять участие в процессе… этого «закидывания». Я пригляделся: оба деда стояли возле выведенной из денника белой кобылы Акима. Обсуждению подвергалось именно это бедное животное. Жаль — мой проснувшийся интерес к закидыванию «её ног» — на кобыл не распространяется. Тем более — старых. Судя по зубам, она и в самом деле близка по возрасту к своему хозяину. В лошадиных, конечно, масштабах.

Аким, похоже, был готов согласиться с предложением старшего конюха, но его взбесила связка: «одногодка» — «мозгов нет». Поскольку и сам конюх был ему сверстником, то Аким не мог апеллировать к возрасту — просто перешёл на личности. Самого слуги, его папы, мамы и прочих предков.

Наконец он выдохся, вырвав из рук слуги его шапку, вытер несколько заплёванные губы, подбородок и грудь своего домашнего кафтана и обернулся ко мне.

— А ты чего стоишь-смотришь-скалишься?! Чего припёрся-то? Вечно ты не ко времени! Тут, вишь, кобыла моя заболела, а ты с хренью всякой… Чего надобно?!

День какой-то… не мой. Все сразу на меня кидаются, слово ласкового не услышишь. Ну, алаверды вам:

— Здрав будь, Аким Рябиныч! Исполать тебе, батюшка! Истретить и исчетверить! Только встало над Угрою солнце ясное, только закурчавились овсы зелёные да льны голубые, а уж затуманила мне очи ясные — заботушка несказанная: хорошо ли почивал-то родитель мой, по добру ли ночевал драгоценнейший?

Аким несколько мгновений в бешенстве смотрел на меня молча, сосредоточенно исполняя вдумчивые жевательные движения. Рушников в конюшне нет, поэтому он работает в виртуале: видно, что жуёт. А вот что жуёт — не видно.

Виртальный рушник жевался долго. Длинный, наверное, попался. Прожевал, сплюнул, успокоился. И внятно сообщил:

— Тебе, бестолковке лысой, не понять. Кобыла эта — от моих друзей дружинных подарок. Я её ещё стригунком взял. Все пути здешние, Рябиновские, с ней пройдены. А теперя вот — заболела, ноги закидывает, за бок себя цепляет. Вона — до крови разодрано. Всё. Старость пришла. Забить придётся. А там и мой черёд недалече.

Деда сносило в обобщения. Скорбеть о неизбежном… можно бесконечно. Поэтому вернёмся к конкретике. Я обошёл животное кругом и увидел — лошадиный бок был содран копытом до крови.

— А можно глянуть? Ну, как это она…

Я в лошадях… Нет, могу отличить репицу от храпа и крупа. Понимаю, что «храп» у лошадей не только звук, но и место. В Рябиновке все про мою лошадиную безграмотность знают, поэтому Аким только досадливо мотнул головой: толку не будет, но проведи кобылу.

Старший конюх, который тоже в курсе моей кобыло-непригодности, возмущённо поджал губы: ну совершенно же пустая трата времени! Боярич в конях — ни уха, ни рыла, а строит из себя…

Я особо не вслушивался в его обиженное бормотание. Лошадь провели по двору перед конюшней. То, что она выделывает задними ногами… Я и представить не мог, что есть такой аллюр.

Кобыла на ходу так сильно забрасывала заднюю левую конечность вперёд и вверх, что задевала копытом собственный бок. После короткой паузы, во время которой конечность оставалась неподвижной, нога с силой опускалась. Это происходило только с левой задней ногой. И не на каждом шаге, а через два на третий.

— И как же на ней ездить?

— То-то и оно, Ваня. Придётся резать да шкуру снимать.

Тяжкий вздох Акима подвёл черту под его длинным и эмоциональным спором со старшим конюхом.

— Народная мудрость гласит: «Семь раз зарежь — один раз освежуй»… Ой, что-то я не то сказал. Резать — не шить, торопиться не надо. А скажи-ка мне, любезнейший, где вы кобылку пасли последнее время?

Конюх, заводивший кобылу в стойло, досадливо передёрнул плечами.

— Где-где, где всех. Там вон, между березняком и речкой.

— Что, вот так славную кобылу славного сотника, стольного боярина — и в общем табуне?

— Зачем — в общем? Там жеребцы дерутся, зацепят старушку ненароком… Вон, слева на лужку, кол в землю вбили — она и ходит кругами.

— А что там за трава? Там, вроде, одуванчиков много?

— Гос-с-споди! Вот же принесла нелёгкая! Трава как трава. Все кони пасутся и ничего. Есть там одуванчики, нет там одуванчиков… Какая разница?! Старая она уже, вот ноги и забрасывает как не свои… Болезнь пришла, «помирать пора» — называется.

А называется это «австралийский шпат». Болезнь такая у лошадей от одуванчиков. Бывает ещё «обычный шпат», но его причины ветеринарии неизвестны. Поэтому о нём и вспоминать не будем. Ещё здесь неизвестно о существовании Австралии, а в Австралии неизвестно о существовании лошадей. Из всего множества вариантов неизвестного выбираем оптимальный. В смысле: наиболее оптимистический.

— Уважаемые. Вы правы, эта кобыла — не жеребёнок. И это всё, что я пока могу сказать о вашей правоте. Потому что я хочу увидеться с этой кобылой через две недели. В течение которых ей не дадут съесть ни одного одуванчика. Ты меня хорошо понял, дядя старший конюх по недоразумению? Если она съест хоть один цветок — ты у меня съешь весь её навоз за эти две недели. Вопросы есть?

— Ваня, а что… может — пройдёт? А? Это ж такая кобыла! Я ж на ней десять лет…!

Если 10 лет под седлом… Хотя самая долгожительная лошадь в 19 веке прожила 69 лет.

— Бог даст, и ещё десяток лет проездишь. Но я к тебе не про кобылу поговорить пришёл. Тут дело такое, Аким Янович… Где бы нам поговорить спокойненько?

В который раз столь памятные мне сени господского дома со стороны недостроя.

Надо «бревенчатую гайку» в этот год достраивать: из-за расширения вотчины пришлось растянуть линию своего «телеграфа». Для оптимизации было бы полезно поднять сигнальщиков выше. Формула известна: радиус обзора в километрах есть 3.57 умноженный на корень квадратный из высоты точки наблюдения в метрах.

Для вышки высотой метров в 25 получается около 20 километров. Одна вышка здесь в Рябиновке покроет всю территорию вотчины. Это чисто по геометрии — в реале надо учитывать рельеф и «мёртвые зоны».

Косенькая служанка Аннушки довольно шустро накрыла на стол.

Скатёрка от Ивицы осталась. Человечки нет, а тряпочка от её забот — ещё живая.

Дед понял, что я понял. Вздохнул. Да уж, была девушка и не стало. Зашёл Яков, с уздечкой в руках, хмыкнул, присел в сторонке. Девка поклонилась и выскочила из сеней.