Страница 32 из 42
А 8 мая погиб Семен Люльев, истребитель. Был он ведомым у Ивана Рубцова. Дело было так. Вражеские истребители пытались напасть на нашу группу "илов", но их отогнали. Люльева ранило осколком зенитного снаряда.
- Выходи из боя, - по радио приказал ему Рубцов. Но Семен ответил:
- Чувствую себя нормально. Буду драться. И дрался. Еще раз самолеты противника пытались напасть на нас, но истребители прикрытия не подпустили их близко. Завязался бой, одного "фокке-вульфа" сбили, другие бежали. Домой возвращались с победой. Но раненый Люльев, видимо, потерял в воздухе сознание и - погиб. Вернулись. Иван Рубцов, вцепившись пальцами в выгоревшие на солнце волосы, сидел около самолета и плакал. Семен Люльев был его другом.
Трудно дается победа, даже если она совсем-совсем близко. Ведь она не приходит сама. Мы знали, что добиваем противника, что он обречен. Но и фашисты оборонялись яростно. Что ж, если говорить откровенно, это вполне понятно: мы хотели лишить их жизни, а они стремились сохранить ее.
9 мая начался штурм города. При поддержке авиации войска ринулись на вражеские укрепления. Главное сопротивление немцы пытались оказать на рубеже старого Турецкого вала и таким образом обеспечить эвакуацию остатков своих войск.
Большое скопление вражеских войск наша авиация обнаружила на берегу бухты Казачьей. Лейтенант Шупик подвел группу "илов" к цели. Зенитки вели ураганный огонь, но орудия стояли на открытом месте, незамаскированные. Лейтенанты Кравченко и Казаков с ходу пошли на них в атаку и забросали бомбами. В это время другие самолеты, замкнув круг над целью, штурмовали пытавшихся уйти в море.
К вечеру город был освобожден, но враг держался еще в районе бухт Камышовой, Казачьей и на мысе Херсонес.
Помню, как на следующий день, 10 мая, мы вылетели в район бухты Камышовой. Я летел с Коноваловым, который вел группу. В порту и около него скопилось столько народу и техники, что каждая из бомб, которые Коновалов приказал сбросить с высоты 800 метров, достигала цели. Нас сильно обстреляли зенитки, но на аэродром мы вернулись без потерь. Но войны без потерь не бывает. Даже тогда, когда итог боя предрешен.
Группа Григория Шупика штурмовала врага в бухте Казачьей. На четвертом заходе в самолет Шупика попал зенитный снаряд и буквально разворотил фюзеляж, повреждены были маслосистема и рулевое управление. Стрелка Тимофея Глуздикова, находившегося в задней кабине, тяжело ранило. Казалось, самолет обречен: добить его в таком положении зениткам ничего не стоило. Но на выручку Шупику пришли сразу три экипажа. Беспрестанно пикируя на зенитные орудия, они заставили их замолчать и дали возможность Шупику выйти из опасной зоны.
Выйти-то он вышел, но самолет был почти неуправляем. Внизу - гористая местность, садиться нельзя, с парашютом не выпрыгнешь - в задней кабине тяжелораненый стрелок. Смазка в двигатель не поступает, заклинить его может каждую минуту. Но удача не оставила летчика: двигатель заклинило, когда он уже подлетел к Симферополю.
Шупик приземлился у дороги, да еще рядом с полевым госпиталем. Через несколько минут Глуздиков был уже на операционном столе, и врачам удалось спасти ему жизнь.
А Григорий Шупик на следующий день уже опять вел в бой группу. Вел добивать врагов.
Помню наш последний вылет в Крыму. Тогда я, конечно, не предполагал, что он окажется последним. Подлетели к месту, назначенному для штурмовки, но берег был пустынным. Невдалеке от него виднелся пароход, который, видимо, отошел еще ночью. Пустились за ним вдогонку. Но когда настигли, увидели необычную картину: палуба была усеяна людьми, махавшими нам белыми тряпками, кажется, даже простынями.
Самолеты стали в круг. Командир группы Ишмухамедов по радио доложил о непривычной ситуации. Последовал приказ:
- Судно не бомбить! Но и на запад не давать уходить. Сейчас подойдут наши торпедные катера.
Прошло несколько минут - и новый приказ:
- Капитан парохода радировал, что они сдаются в плен. Возвращайтесь на аэродром.
Мы повернули назад. Я видел, как, оставляя за собой пенный след, спешат к пароходу торпедные катера. Потом пароход развернулся и пошел обратно в Севастополь.
Пришлось нам бомбы сбрасывать в Черное море. Впервые вернулся на аэродром, не выпустив ни одной пули. Вот и все. Радостно? Да, конечно. Но и какая-то растерянность... Неясная тревога, пустота в душе... Не могу, не умею объяснить это состояние. Но те, кто воевал, надеюсь, поймут меня.
Буйно, ох как буйно цвели той весной в Крыму сады...
Я рассказал о штурме Севастополя то, что видел сам. А как видели, как оценивали ситуацию немцы? В книге Пикерта, которую я уже дважды цитировал, приводится доклад бывшего начальника штаба 17-й армии генерал-майора Риттера фон Ксиландера, который погиб в феврале 1945 года. Вот выдержки из этого доклада: "...5 мая началась активная боевая деятельность противника с применением такого количества техники, что все, до того времени пережитое, не идет ни в какое сравнение.
..Из обещанного мы получили пополнение: два маршевых батальона (всего 1300 человек, 15 тяжелых противотанковых пушек, 10 мортир, 4 тяжелые полевые гаубицы, нисколько пехотных орудий и минометов), что даже частично не покрывало постоянно растущие потери.
Направление главного удара русских - на участке возвышенностей позиции "В" - Бельбек на севере. 400 орудий, большое количество реактивных установок, минометов - все это грохотало в течение 48 часов, а затем пошла в наступление 2-я гвардейская армия русских...
Утром 7 мая северный фронт был очень ослаблен и имел в резерве всего две роты. В это время противник начал наступление против 5-го армейского корпуса на участке от моря до Сапун-горы. Применение русской авиации было потрясающим... Защитники позиций были умертвлены прямо в их окопах и до середины дня вся позиция прорвана, кроме участка 186-го полка, но скоро и он был обойден с севера. Резервы таяли, как масло на солнце.
Положение во второй половине дня: на берегу потеряны тяжелые батареи. Хутор Карань занят противником. Затем прорыв до высоты с ветряком - седловина, которую удерживает 186-й пехотный полк. Танки противника здесь не прошли, на Сапун-горе незначительные боевые группы остатков 111-й пехотной дивизии... Положение тяжелейшее, и нет ни одной роты в резерве.
Положение 17-й армии: или на следующий день наблюдать прорыв противника в Севастополь, или снова создавать резервы за счет ликвидации северного фронта...
Утром 8 мая противник начал сильную артиллерийскую подготовку и применил множество штурмовой авиации. В южной части противник отбросил 73-ю пехотную дивизию. Но фронт здесь не был прорван. Один командир полка и командир саперного батальона этой дивизии погибли. Противник прошел через Сапун-гору и занял Николаевку...
Мы все еще не получали приказа об оставлении Крыма и не имели кораблей. Штаб армии принимает решение вести борьбу дальше и захватить снова Сапун-гору. Мы должны поставить на эту последнюю карту все, так как знаем, что в случае неудачи мы не сможем отвести остатки армии на Херсонес. Поэтому принимаем решение: снятые ночью части 50-й и 336-й пех. дивизий с южного берега Северной бухты бросить в направлении Сапун-горы.
9 мая в 2 ч. 15 м. армия получает приказ: "Фюрер разрешил оставить Крым". В развитие этого приказа принимается решение продолжать сопротивление южнее высоты с ветряком и позиций у Николаевки, то есть речь идет о выигрыше времени. Ведь на 3 мая в Севастополе находилось еще 70 000 человек.
В течение 9 мая возникла критическая ситуация: 73-я пех. дивизия отброшена, сопротивление на южном участке разрознено. Севернее контратакуют: полковник Беетц (бывший комендант Севастополя, а теперь командир 50-й пех. дивизии), а восточнее его - части генерала Гагемана, но их силы иссякают.
98-я пех. дивизия, которая оставила позиции у Инкермана, прорывается с востока. Во второй половине дня принимается решение: занять последние позиции у Херсонеса. Многие группы пехоты, артиллерии, зенитные батареи оказывают сопротивление противнику.