Саша Чекалин

Вбежав в кустарник, они, задыхаясь на секунду остановились, глядя друг на друга широко раскрытыми, шальными от радости и возбуждения глазами, и снова побежали.

И когда до березового перелеска осталось совсем немного, Саша предостерегающе вскрикнул, дернув отца за рукав, и невольно остановился.

Впереди, в каких-нибудь десяти шагах, у толстой корявой березы стоял немец в пилотке, с автоматом на груди и пристально смотрел на них.

«Пропали!» — одновременно подумали Павел Николаевич и Саша, тоскливо и безнадежно озираясь по сторонам.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Прошел день, другой. Когда и на третий день Саша не явился в лагерь, там поднялась тревога.

Особенно беспокоились Сашины друзья — Митя и Алеша. Утром они подошли к Тимофееву с просьбой отпустить их на розыски Саши.

— Мы пойдем в Песковатское, там все узнаем, — просительно говорили они, поглядывая на спокойное, как обычно, лицо командира.

— Не может Сашка так долго оставаться дома. — Митя хмурился, губы у него вздрагивали.

— Пропал Шурик… — горевали девушки. Тимофеев уже не сомневался, что с Сашей что-то произошло, но скрывал свое беспокойство.

— Тоже пропадете. Тоже придется разыскивать. Знаю я вас, — шутливо говорил он, стараясь рассеять мрачное настроение ребят.

— Разрешите мне разыскать Сашку, — попросила Люба.

— Мы вместе пошли бы, — отозвалась и Таня. — Нас в Песковатском никто раньше не видел, примут за беженок.

Партизаны не знали, что Тимофеев утром уже послал в Песковатское Трушкина и теперь с нетерпением ожидал его возвращения.

— Почему командир медлит? — недоумевали они. Один только Матюшкин оставался по-прежнему невозмутимо спокойным.

— Вернется, — уверенно говорил он, поглаживая рукой бородку. — Не такой Сашка парень, чтоб пропасть. Он еще покажет себя!

После полудня из Песковатского возвратился Трушкин. В селе ему рассказали, что Сашу с отцом немцы повели под конвоем в город.

Теперь и Матюшкин забеспокоился.

— Так я и знал, — горестно качал он головой, подходя то к одному, то к другому. — Такого парня лишились.

Митя Клевцов снова обратился к Тимофееву с просьбой отпустить в город на разведку.

— Там у меня мать, братишка, сестра; они все могут узнать…

— Придется сходить, — заявил и Дубов, вопросительно посмотрев на Дмитрия Павловича. — Я сам с Митей пойду здесь? Если бензин сгорит здесь, на месте, а не в самолетах?..

Клевцов благодарно взглянул на Дубова. Павел Сергеевич всегда откликался первым, если кому нужна была помощь.

Оба направились в землянку собираться в путь.

В этот момент девушки, готовившие в кустах обед, радостно закричали:

— Шура!.. Шурик идет!.. — и, перепрыгивая через валежник, напрямик помчались к ручью.

Все, кто был в землянках, выскочили наружу. Саша как ни в чем не бывало шагал по тропике, издали махая девушкам рукой.

Рядом с Сашей с трофейной винтовкой за плечами шел черноволосый человек лет сорока, а старом дубленом полушубке, чертами лица действительно напоминавший Сашу. Он с любопытством глядел на выбежавших навстречу партизан.

— Мой отец, — представил Саша Павла Николаевича партизанам. — Вместе от немцев удрали.

Саша широко, во весь рот улыбался, показывая белые, ровные зубы. Прищуренные темные глаза у него радостно, возбужденно блестели.

Пока Саша докладывал командиру о том, что произошло с ним за последние дни, Павел Николаевич сидел вместе с Петровичем и Трушкиным на лужайке, курил и думал, как сразу неожиданно изменилась у него жизнь.

— Хорошо у вас. Хозяйственно устроились, — похвалил он партизан. Разглядывая лагерь, он видел, что место для землянок выбрано умело — сухое, малозаметное. Можно было бы забраться глубже в лес — там безопаснее, но зато дальше от шоссе и проселочных дорог, да и питьевая вода здесь под руками.

— Ну как, Павел Николаевич, обратно в Песковатское пойдешь? — спросил подошедший вместе с Сашей Тимофеев.

Саша тревожно посмотрел на отца.

— Нет! — покрутил головой Павел Николаевич. — Дорога мне теперь в Песковатское заказана. Останусь у вас, здесь… если разрешите, — тихо добавил он.

Тимофеев внимательно посмотрел на него и больше ничего не сказал.

Саша, несмотря на усталость и бессонные ночи, бодро ходил по лагерю широкой развалистой походкой, уже который раз кратко рассказывая всем, кто спрашивал, как они ушли с отцом от немцев. Получалось очень просто: захватили их немцы врасплох, посадили в амбар, потом повели. Привели к избе. Тут они с отцом сумели убежать.

Особенно интересовала всех встреча Чекалиных с немцем в лесу.

— Ну, а немец так и не стрелял в вас? — недоумевал Митя.

— Не стрелял, — отвечал Саша, — посмотрел на нас, как-то сердито махнул рукой: вроде, мол, бегите! Ну, мы с отцом побежали в лес. Я уже докладывал Дмитрию Павловичу. Он тоже удивился.

— Чудно! — говорили ребята. — Побольше бы так немцев — и война бы скоро кончилась.

Издали Саша слышал, как Матюшкин говорил Ефиму Ильичу:

— Я знал: Сашка в огне не сгорит и в воде не утонет!

— А я хотела, Шурик, идти выручать тебя, — говорила Таня, протягивая ему веточку брусничника. — В древности такой обычай был, — объяснила она. — Победитель награждался лавровым венком. А у нас лавр не растет, только брусничник. — Она, улыбаясь, приладила ему в петельку пальто зеленую веточку.

Из землянки звучал голос Любы, доносилась ее звонкая песенка про «Катюшу».

— А вчера ведь Любаша не пела, — удивлялся Матюшкин. — И днем сегодня не пела. А теперь как соловей разливается.

Люба появилась со стороны кухни с засученными рукавами и в переднике, напевая про себя:

— Смени пластинку, — добродушно посоветовал Митя, — уже слышали.

— А правда, ребята, голос у меня сильный, только необработанный? Как дядя Коля говорит — неотесанный.

— Правда! — с серьезным видом подтвердил Саша, сморщив лоб. — Истинная правда: неотесанный…

Люба не обижается.

— Зато я со смыслом пою. Мою песню понимать надо.

Саше захотелось поспорить:

— А что в ней понимать-то? Песню надо чувствовать.

Люба тут же пояснила:

— Жизнь нашу молодую, веселую Гитлер нарушил. Вот я и пою, чтобы забыться. Только песней ее и скрасишь. — Посмотрев на Сашу, добавила: — Это только ты в песне ничего-ннчегошеньки не понимаешь и даже не чувствуешь.

— Как сказать… — возразил Саша и продекламировал:

— Знаешь, кто это сказал?

— Максим Горький, — вмешалась Таня. — Ну, еще что скажешь, Шурик?

Саша замолчал. Хотя он и много читал, но Таня — учительница, состязаться с ней трудно.

Сзади подошла Машенька, обняла Таню за плечи.

— Мировой обед сегодня, ребята, будет!

…Утром над лесом выглянуло солнышко, хотя и в сероватой дымке, но по-летнему теплое, ласковое.

Все вылезли из землянок. У каждого появились неотложные дела. Кто чинил сапоги, кто зашивал порвавшуюся одежду.

В стороне, где находились кухня и кладовка, струился сероватый дымок. Оттуда ветерок доносил приятный запах чего-то жареного, звонкие девичьи голоса и частую скороговорку Петровича.

Отряд готовился к новой, чрезвычайно сложной операции. Через своих людей Тимофеев узнал, что немцы в районе железнодорожной станции создали крупную базу горючего.

— Нас дожидается, — шутили партизаны.

С утра Тимофеев, Дубов и Костров ушли из лагеря неизвестно куда, никого из партизан не взяв с собой.

Еще потемну ушел и Павел Николаевич. Вместе с Петряевым от отправился рыть запасную землянку на сороковой квартал. Там имелось удобное для партизанского лагеря место, которое в свое время Тимофеев и Калашников, отметив на карте, оставили в резерве.