Страница 41 из 46
Я берегу себя от плена,
Позорнейшего на земле.
Мне кровь твоя, чернея в венах,
Диктует: "Гибель, но не плен".
"Умереть, но не быть под немцем - это была не фраза, а настрой, практически всеобщий. Я написал все это абсолютно искренне, но наивно было бы думать, что я знал тогда настрой всех блокадников. Конечно, нет. Так получилось, что, написав уже это, я наткнулся на текст блокадного дневника знакомого уже читателю Пунина и понял, что я неправ. Вот запись 25 сентября: -"На что они надеются, почему не сдают город?" В сентябре, замечу, было отнюдь еще не тяжело. 26 ноября 1942 года Пунин записал: "Какое количество должно умереть, чтобы город капитулировал?" - привел эту запись в своих воспоминаниях о тех жутких для города лет С. Лавров в своей книге, посвященной памяти Льва Гумилёва.
Мировой пожар - все пытались его разжечь, все пытались его не допустить, преследуя свои личные цели. Мировой пожар - это сингулярность потока мирового сознания. Прошло уже более полвека как он угас, а всё ещё безуспешно ищут его поджигателей.
III-4. Светлое будущее
С давних времён физический труд не был в почёте у людей. Рассел отмечал высокомерно пренебрежительное отношение греков к физическому труду, что, по его мнению, толкало их к занятиям наукой, пиратству, войнам. "Свободный человек отвыкал трудиться на полях, где всю работу обычно выполняли рабы. Единственное, что ему оставалось, это стать искателем приключений или пуститься в выгодное грабительское предприятие. Это и погубило великую греческую культуру".
(Раздел 1). "Сделано в (Китае, Индонезии, Бангладеш, гласят ярлыки на предметах массового потребления от джинсов до плееров. Но ключевая идея этой традиции - негласно приравнивание труда к преступлению, мысль о том, что тяжелый труд изначально является непристойной деятельностью, которую следует скрывать от глаз общества. В голливудских фильмах мы можем увидеть во всех деталях процесс производства только тогда, когда герой проникает в убежище главного преступника и видит там усердный труд (очистку и упаковку наркотиков, сборку ракеты, которая уничтожит Нью-Йорк...). Когда ещё Голливуд может быть ближе к соцреалистическому преподнесению фабричного производства, кроме как в тот момент, когда глава преступников после пленения Джеймса Бонда устраивает для него экскурсию по своей подпольной фабрике. И цель вмешательства Бонда в том, чтобы взорвать эту производственную площадку, дав нам тем самым возможность вернуться к подобию нашей повседневной жизни в мире, где рабочий класс исчезает", - писал С. Жижек. [1].
СССР в то время был тем, чем является современный Китай для Америки. Советским людям приходилось физически трудиться и на свою страну, на Китай и на многие другие страны. Стиль и образ жизни западного человека - а он является референтной группой для западников всего мира - стал определяться не творческим, а досуговым авангардом, распространяющим в обществе гедонистическую мораль постмодерна. "Особенность наших "новых русских", в основном вышедших из старой партийно-комсомольской и гэбистской номенклатуры и представлявших иделогическую основу перестройки, состоит в том, что гедонистическую метаморфозу они пережили еще в советской утробе в качестве пользователей системы спецраспределителей. Поэтому в социокультурном отношении они сразу явились нам в качестве деградировавших буржуа третьего поколения, так и не приобщившихся в первопоколенческому аскетическо-героическому этосу первооткрывателей рынка". [79]. Так советские люди в своём развитии оказались в идеологическом туннеле, ограниченном с одной стороны досуго-потребителским менталитетом организаторов перестройки, а с другой - рекламируемым примером развлекательного образа жизни на Западе.
Наглядной иллюстрацией этого явления может служить один из казусов перестройки. Всё началось с требования устранения высоких заборов, отделяющих власть от народа. Однако, не успев снести эти заборы, как вся страна пронизалась как ризомой густой сетью заборов высотой на много превышающей высоту былых, надёжно скрывая дворцы, о богатстве которых старая власть даже помышлять не смела. Это не было злым умыслом участников перестройки. Это было явлением метафизическим, как лавина захлестнувшим практически всех сумевших нажиться на перестройке.
Находясь уже в США, вновь просмотрел фильм Л. Шепитько "Восхождение" (1974 года). Этот фильм не о войне. Это фильм о любви, преданности и предательстве. Война лишь фон, на котором души людей проступают наиболее контрастно. Что же заставило Шепитько в самое благополучное время за всю историю советского общества взяться за столь насыщенную трагизмом тему?! Вспомнился фильм Шукшина "Калина красная", созданный в том же году. Хорошо помню тягостное впечатление, которое произвела на зрителей Московского Дома Кино эта премьера. По окончании просмотра одна сотрудница Мосфильма с горечью сказала мне: "Шелест зелененьких начинает заглушать шелест березок". Прошло около десяти лет, и эта горькая шутка стала явью.
Такая перемена менталитета новой советской интеллигенции определила ход событий перестройки, в результате которой Россия из индустриальной "страны мечтателей, страны ученых" стала превращаться, говоря языком Герцена, в страну мещан, а Москва и Санкт-Петербург - в столицы рантье и лавочников, которые стали называть себя"новыми русскими", да в добавок ещё и "крутыми".
Именно это предчувствовал М. Пришвин: - "Так продолжаться не может. Неизбежна вторая революция. Будущее России - организация кулаков в демократическую партию с интеллигенцией из кадетов-вропейцев и частично бывших правых эсеров с царем. Множество кулаков преобразовалось в кооператоров, в то время как инженеры и всякие техники сидят без дела. Русский кулак, который использует среду хищнически, думая лишь о себе, - это полная противоположность культурному человеку". Даже Нострадамусу не удавались столь точные предсказания.
(Раздел 2). В последнее десятилетие XIX века в России социальные конфликты крайне обострились, и хотя общественные устои всё ещё были весьма прочными, в 1905 году вспыхнула революция. Волнения удалось подавить, а последующие годы, несмотря на ряд реформ, характеризовались жесткой политической реакцией. Многолетние настроения общества сменились пассивностью и чувством отчаяния, особенно у молодёжи. Эти настроения усиливало распространявшееся в Европе эстетическое течение "декадентство", которое в России нашло благодатную почву. В области культуры и идеологии оно выражалось в поклонении "чистому искусству" и различным формам оккультизма; в жизни - в свободе нравов, граничившей с безнравственностью. Период после революции 1905 года отличался большим интересом к вопросам сексуальности, брака, свободной любви, проституции, а также регулированию рождаемости. Эти же темы обсуждались и в других странах Европы, и множество соответствующих книг было переведено на русский язык. При этом российские дебаты не нуждались в импульсах извне - домашняя реальность давала достаточную пищу для размышлений. Теме свободной любви посвящались роман за романом; наиболее известным стал "Санин" Арцыбашева (1907), в котором воспевался гедонизм и полное сексуальное раскрепощение. "Молодежь, - пишет Ричард Стайтс, специалист по женскому движению в России, - высвобождала сдерживавшуюся энергию в сексуальных приключениях и плотских эксцессах, оправдывая безудержное поведение вульгарным санинским лозунгом - "удовольствие ради удовольствия".
Одновременно с появлением очерка Бентама"Утилитаризм" в Европе, в России в том же 1863 году вышел в свет роман Чернышевского "Что делать?", написанный им в заключении в Петропавловской крепости, и тремя годами ранее, а в 1860-ом - роман Тургенева "Отцы и дети". Эти два романа легли в основу русского радикального утилитаризма. Чернышевский говорил о полной свободе от социальных условностей и, в частности, освобождения женщины от различных форм угнетения - со стороны родителей, мужчин, общественных институтов, а также о её праве на образование, труд и любовь. Брак должен быть равноправным, что означает, что женщина должна иметь право жить не только с мужем, но и с другими мужчинами и иметь собственную спальню. Не знаю, читал ли Чернышевский работы Энгельса или статьи об утилитаризме, но он может быть без сомнения отнесён к одному из родоначальников этого движения, охватившего вскоре весь западный мир. Корни нового советского законодательства о браке и семье уходили к классикам марксизма, и прежде всего к Энгельсу. Брачная и сексуальная свобода рассматривались ими как составляющие общей свободы, которую предполагалось реализовать в новом обществе.