Воля богов!

Поприветствовав жену и дочь, сказав пару комплиментов обеим, Агамемнон побежал организовывать жертвоприношение и оповещать войско о готовящемся зрелище, а Клитемнестра, горя от нетерпения, велела позвать ничего не подозревавшего Ахилла.

Агамемнон понимал, что его жена, узнав правду, непременно устроит сцену, попытается сорвать его благочестивые планы и как минимум испортит ему настроение. А это было бы сейчас совсем некстати, ведь зарезать собственную дочку - даже для такого опытного воина, как он, задача необычная и психологически непростая, тут надо подойти к делу спокойно и хладнокровно, ведь он вовсе не хотел причинять любимой дочке ненужные мучения.

Но Ахилл по незнанию всё испортил. Он явился в палатку Агамемнона и, когда Клитемнестра сказала, что хочет познакомить его с Ифигенией, так прямо и ляпнул: "Это с той, которую сегодня в жертву Артемиде принесут?"

В результате, когда Агамемнон вернулся в палатку, он застал там дочку в слезах, жену в истерике и Ахилла в недоумении.

Провернуть дело быстро и в секрете от жены не получилось. В первый момент Агамемнон даже растерялся. Он набросился было сперва на Ахилла, но быстро сообразил, что тот ни в чём не виноват, да и не в нём было дело.

Пришлось Агамемнону взять на себя совсем нелёгкое и непривычное дело. Объяснить матери, почему её дочь вместо свадьбы должна пойти под нож - задача, которая и Одиссею не показалась бы простой.

-- Ну, извини, дорогая, - сказал он Клитемнестре. - Тебе действительно сказали неправду. У нас тут случился небольшой инцидент с Артемидой, так что Ифигению придётся принести ей в жертву. Прости, что не написал об этом - не хотел огорчать, но я собирался сказать сразу как вы приедете. Просто не успел - столько суеты, столько дел в лагере!

-- При чём тут неправда?! - закричала Клитемнестра. - Ты собираешься убить нашу дочь! Дочь, которую мы вместе растили, которую ты любил, которую хвалил только что!

-- Что ж в этом такого? Ты видела, как крестьяне заботятся о своих козах, овцах, коровах? Как они их любят, растят, кормят, защищают от волков? А потом, когда приходит надобность, режут и едят. Я ж не просто так её зарежу, не для себя, а для общего дела - ради чести родины. Не скрою, мне это будет нелегко. Это действительно моя дочь, и я её действительно люблю. Мне нужно было сделать трудный выбор, и я его сделал, а ты вместо того, чтобы поддержать меня, посочувствовать в моём трудном положении, устраиваешь эти нелепые сцены при моих подчинённых. Ты думаешь только о себе, даже не понимая, как это глупо смотрится со стороны. Чего ты боишься? Что Ифигения умрёт? А ты считала её бессмертной? Тебя пугает, что ты её больше никогда не увидишь, но ты ведь не думаешь о том, что если бы она сейчас вышла замуж, как ты хотела, то уехала бы с мужем на какой-нибудь отдалённый остров, и ты её точно так же никогда не увидела бы. Жила бы она на том острове, постарела бы, и после долгих и мучительных болезней всё равно бы умерла, и никто о ней даже и не вспомнил бы, поскольку смерть эта была бы самая обычная, ничем не выдающаяся и бессмысленная. Пусть уж лучше она умрёт быстро, легко, красиво и достойно - она падёт за родину как герой, и о ней веками будут вспоминать благодарные потомки. Посмотри на этот лагерь. В нём тысячи молодых бойцов. Между прочим, у них всех тоже есть матери. Все они готовы умереть за правое дело. И я, если будет необходимость, без колебания пошлю на смерть любого из них, даже если бы он был моим сыном. Так почему же для дочери я должен делать исключение?

Эта речь была вершиной красноречия для не очень-то разговорчивого Агамемнона. Он готовил её всё время, пока ждал приезда дочери, и сейчас сказал её совсем не плохо. Но Клитемнестра была вовсе не расположена оценивать мужнины ораторские способности и внимать его разумным доводам. Предстоящая смерть дочери затмила для неё величие уготовленного ей подвига. Не надеясь уже переубедить мужа, она бросилась в ноги Ахиллу и стала умолять его защитить Ифигению от её обезумевшего отца, и растерявшийся Ахилл готов уже было согласиться, как вдруг заговорила сама Ифигения.

Она уже пришла в себя после первого потрясения и осознала, что это не сон. Отец, которого она любила, хотел её смерти, мать, которую она любила, валялась в ногах у малознакомого воина и размазывала слёзы по его коленям, а этот воин, которого она могла бы полюбить, хлопал как дурак глазами и не знал, что сказать и что сделать. Зачем жить в таком мире? По пути в Авлиду она мечтала, что этот день станет самым счастливым в её жизни, но ему было суждено стать самым несчастным. Так пусть он будет последним. От волнения она не смогла всё это сказать так же хорошо, как только что говорил Агамемнон, но смысл её сбивчивых слов был понятен. Клитемнестра перестала рыдать, Ахилл удивился ещё больше, а Агамемнон поцеловал её и радостно сказал: "Вот и молодчинка, доча! Я же знал, что ты всё правильно поймёшь. Это твоя мама из всего устраивает спектакль, а ты у меня настоящая дочь полководца. И дело-то пустяковое. Я же воин опытный - столько народу убил, что уж лучше меня никто это не сделает. Ты ничего и не почувствуешь".

Он чмокнул в щёку жену и сказал ей: "Ну ладно тебе на меня дуться. Вот вернусь с победой, и будут у нас ещё дети: и девочки, и мальчики". Клитемнестра отпрянула от него. Видимо, она не разделяла оптимизма своего супруга.

Ифигения пошла к алтарю как была в наряде невесты. Тысячи воинов приветствовали её, восхищаясь её мужеством и красотой. Пришли все - никто не хотел пропустить такое захватывающее зрелище. Авторитет Агамемнона, ничего не жалеющего ради общего дела, подскочил до небес. Все уже забыли его прежние оплошности: отплытие без карты, ссору с Артемидой, бесконечное торчание без дела в Авлиде. Агамемнон вновь стал всеобщим героем, отцом и любимым предводителем войска. Как не любить вождя, который у всех на глазах не щадит собственной семьи ради чего-нибудь важного?!

Жрецы провели необходимые обряды, подготовив жертву так, как это было прилично для дара богине, девушку положили на алтарь, благочестивый отец занёс нож, прицеливаясь так, чтобы убить её быстро, одним ударом, резко опустил его. Нож вонзился в тело лежащей на алтаре связанной лани, такой, какую Агамемнон подстрелил в артемидиной роще.

Когда Ифигения открыла глаза, она увидела, что летит по небу на быстром облаке. Перед ней сидела Артемида. Если бы не собственное волнение, Ифигения заметила бы, что и богиня очень взволнована, смущена и даже испугана.

-- Я уже умерла? - спросила девушка.

-- Не говори глупости! - буркнула в ответ Артемида.

Некоторое время обе молчали. Ветер высушил слёзы на щеках Ифигении, она почти успокоилась, и в ней снова стал появляться интерес к жизни и ко всему, что вокруг происходит.

-- Это вам меня в жертву приносили? - спросила она.

Лицо богини вспыхнуло от возмущения.

-- Какая чушь! - она на секунду перевела дыхание и продолжила уже спокойнее: Я, правда, сказала твоему отцу, что прощу ему смерть моей лани только если он убьёт свою дочь. То есть никогда. Это же такая фигура речи! Мне и в голову не могло прийти, что он действительно решит тебя зарезать! Я думала, что он только солдафон, браконьер, дурак, грубиян и хвастун, а он, оказывается, ещё и опаснейший маньяк! Таких надо как минимум лишать родительских прав. Подумать только, он вообразил, что я принимаю человеческие жертвы, будто я какой-нибудь людоедский идол, а не цивилизованная богиня! Что обо мне теперь думать будут?! Я только хотела предотвратить войну, но уже сама вижу, что это бесполезно. Прав был мой отец, когда говорил, что если мужчинам приспичило друг друга убивать, то никакой бог им в этом не помешает. Всё, больше не вмешиваюсь. Пусть только убираются подальше от моей священной рощи. А ты, по крайней мере, теперь будешь знать, как тебя любит твой папашка. Но сама-то ты какова! Пошла как овца на заклание, будто так и надо! Я едва успела выдернуть тебя с жертвенника. Куда это годится?!