Страница 28 из 68
Боцман (он за бортом оказался) уже лежал в своей каюте на койке, бледный, осунувшийся, но как ни в чем не бывало трубочку покуривал. Лежал он в спортивном костюме, поверх одеяла, одна штанина засучена, и на щиколотке повязка. Вот и все, легко отделался. Прогнивший трос убился, не выдержав веса боцмана, когда тот забрался на парадный трап, откуда красить борт было удобнее. Когда трос оборвался, парадный трап, за-крепленный по-походному, начал раскладываться и нижняя площадка у самой поверхности воды оказалась. Боцман проделал весь путь вместе с нижней площадкой, но затем их дороги разошлись - площадка осталась над водой, а боцман в воду сковырнулся.
Третий штурман всю эту картину наблюдал, как с трибуны, с капитанского мостика. И тут же бросился к судовой трансляции. В воде всякое могло случиться: и акула могла боцмана цап-нуть, и захлебнуться он мог, и просто насмерть ушибиться. Го-ловой, например, ударился и -- конец!
Ты еще ничего толком не знал о происшествии, но все эти страхи в твоей голове промелькнули в первый же миг, лишь только был разбужен звонками судовой тревоги, тем более неожиданной, что судно в дрейфе лежало. И догадка успокаивающая мелькнула - тревога-то учебная. А уж когда ты боцмана увидел живым здоровым, все похаживающего по открытой па-лубе возле входа в жилую надстройку мимо вновь поднятого и укрепленного по-походному трапа и повторяющего: "Все нор-мально, чего было тревогу поднимать!", страх в твоей душе рас- таял, одна только радость осталась.
Остановился в дверях каюты боцмана и говоришь:
- Ну, что, дракон - мало тебе судового бассейна, в океане ре-шил поплавать?
Боцман из-под пушистых ресниц бросил на тебя печальный взгляд и улыбнулся виновато: со всяким может случиться, еще хорошо отделался!
Прохладные светлые коридоры жилой надстройки, моряки, толпящиеся у дверей каюты, сам дракон - всё это ты отчетливо видишь. Ты и себя среди моряков видишь. Но на самом-то деле ничего этого нет. Было и прошло. Рассыпалось, пылыо разлетелось...
А на самом деле все иначе происходит.
Левицкий поднимается на капитанский мостик. До смены вахты минут двадцать - двадцать пять. Он останавливается, прислонившись спиной к низкой переборке между штурманской рубкой и ходовой. Старший помощник с боцманом переговариваются, стоя у лобового иллюминатора, обсуждают фронт работ на сегодняшний день. Не позавидуешь вам - и тем, кто на вахте, и тем, кто в рабочей бригаде. Тебе, хоть у тебя и ходовая вахта, оббивать ржавчину с палубы на крыле капитанского мости-ка, а решетники - их тебе еще красить предстоит - в сторонку оттащил.
Открытый океан. Что делать вахтенному матросу в ходовой рубке? Локатор на шестьдесят миль вокруг ни одного судна не показал - ни попутного, ни встречного. Никого! Пустота полная! А вахтенный штурман и без тебя заметит, если по курсу попадётся плавающий предмет - бревно какое-нибудь или, на-пример, спящий кит.
- Молдаванов в каюте заперся!
Боцман, не поворачивая головы, замечает:
- Отопрется, куда денется.
Ну, хитрая лиса! У него уже на уме - известно что! Вот так он и помполиту намекает - каюту, мол, Молдаванов неспроста замыкает, есть, значит, кого прятать. Воздух такой на судне, в нем все сведения обо всех содержатся. Достаточно просто дышать этим воздухом, и все ясно. Ну, уж, а подробности сами те-бе в глаза лезут, хоть ты зажмуриваешься и отворачиваешься. О том, о чем дракон намекает, не хочется думать. Это - что-то совсем для тебя незначительное, мелкое. Да и было ли? Лучше бы не было! Не имеет значения, чернуха какая-то, и все!
Но вот сейчас боцман поленился осознать, что ему воздух подсказал. А старший помощник сразу встревожился. Одно де-ло - Молдаванов заперся! Плюс к этому - Левицкий об этом говорит! Левицкий просто так, ни с того, ни с сего, никогда бы не сказал. Значит, не удалось Молдаванова на вахту поднять, что- то случилось! Может быть - дал газа Молдаванов, не успел проспаться, пошевелиться не может...
- Давай, Левицкий, сбегай, посмотри!
- Ладно, посмотрю.
Теперь-то боцман уже осознал. И уж он-то теперь лучше всех знает, что произошло.
Тебя там нет, но ты всё четко видишь и слышишь, и за каждого переживаешь, и понимаешь, кто о чем думает, точно сам становишься то одним, то другим. Своей душой в чужое тело влезаешь.
Ты видишь, как через сутки твой пароход, покрутившись в этом самом районе, где ты сейчас плаваешь, ложится на прежний курс, но уже с потерей в личном составе, уже без матроса Молдаванова, и капитан вдруг проснется в первую же ночь, и у него волосы зашевелятся от ужаса. Покажется ему: ты в его каюту вошел и стоишь у бокового иллюминатора и в темноте твоя голова видна на светлом фоне.
Капитан врубает лампочку на переборке в изголовье, и хотя свет из спальни проникает во вторую, служебную, каюту, где ты якобы стоишь, и отчетливо видно - никого там нет возле бокового иллюминатора, он, все еще не освободившись от страха (да и освободится ли когда-нибудь), слезает с койки и идет в слу-жебную каюту и по пути врубает верхний свет сначала в спаль-не, а затем и во второй каюте.
Нет там матроса Молдаванова, и не может быть. Чудес-то не бывает!
Хотя знает капитан: очень даже бывают чудеса, особенно в открытом океане, только сам себе в этом не хочет признаться, потому что по-научному никак их не объяснить, а они, тем не менее, есть, и не быть ему капи-таном, не потянуть ему этой работы, не имей уверенности в ду-ше, что не так просто устроен мир, если даже на суше есть чудеса и всякие непонятности, в самой малюсенькой деревеньке, да что в деревеньке, на лесной опушке, о которой никто знать не знает, и там есть чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит...
И хотя нет тебя в каюте, не видно тебя и пробраться сюда невозможно (дверь в коридор закрыта на ключ, все иллюмина-торы задраены, потому что кондишн включен), капитан всё же чувствует твое присутствие.
Он надает в кресло, голый, грузный, печальный, откидывает голову, свешивает руки до палубы, застеленной ковром, уст-ремляет задумчивый невидящий взгляд в подволок, и общается с тобой, разговаривает, но не обычным языком, и вообще каким-то другим способом - и не объяснить каким. Это надо самому знать, и ты знаешь, потому что сам в это же время обща-ешься с капитаном. Ты его понимаешь, он - тебя.
Потом, а может быть, и раньше, ты и с другими людьми общаешься, и они с тобой общаются, но только этого нс осознают. Чувствуют, что с ними нечто происходит, да отчета не могут отдать.
Но все это будет только завтра, хотя в действительности это уже есть, хранится где-то в мире, и Сережа Попруженко правильно догадался, что именно в океане все это сохраняется - и прошлое, и будущее, а настоящее может происходить где угодно: где судьба тебя застала в настоящий миг, а тебя она застала именно в океане, самом настоящем Индийском, где-то между Африкой и Австралией, если на север взять, до Индии доплывешь, только плыть уж очень долго. Плыть, плыть века напролет.
- Привет! Над чем работаешь?
Попруженко увидел его смуглое, точнее сказать, серое худощавое лицо эфиопа или жокея, но только, разумеется, не на лошади. Голова - круглый орешек.
Он смотрел на Попружснко из окна своего автомобильчика снизу вверх. Доброжелательный ласковый старый мальчик. Он и говорит, как мальчик, совсем по-детски, с не вполне еще устоявшейся артикуляцией и трудностями с "р". Вместо "р" он произносит "дл". (Пример нс приводится.)
Попружснко полез сначала в один карман брюк, потом в другой (а дело происходило посреди улицы), потом засунул руку в задний карман, потом в наружный карман плаща и, наконец, нащупал и вытянул на свет Божий ветхую бумажку.
- Над чем работаю? - переспросил он. - Вот над чем, слушай!
Понятые, понятые,
Просто так, не нанятые,
Что вы сделали с собой
И с родимой стороной!
Просто так, за милу душу,
За понюшку табаку
Продадите дорогушу